Алексей Евтушенко - Минимальные потери
Высказать свои соображения по данному поводу Михаил не успел. Платформа замедлила и без того небыстрый ход и остановилась напротив желтого треугольника величиной с ворота, слегка утопленного в стене коридора справа. На самом треугольнике, ближе к вершине, имелся идеально белый круг, в центре которого красовался, вычерченный алым цветом, какой-то символ.
– Буква «л», – сказал Ничипоренко. – Ну, или греческая «лямбда». При чем здесь «л»?
– Например, люди, – предположила Маша. – То есть мы. С учетом того, что это также напоминает мне китайский иероглиф «жэнь», означающий «человек», то весьма красноречиво. Для людей, значит. Для человеков.
– Ну-ну. А ты откуда китайский знаешь?
– Я же в Хабаровске мединститут оканчивала. У нас там четверть курса были китайцы и японцы. Но «знаешь» – это сильно сказано. Скорее слегка знакома. На бытовом уровне.
– Надо же. Так ты с Дальнего Востока?
– Родилась в поселке Сукпай, что на реке Хор. Знаешь эти места?
– Нет, но всегда мечтал попасть, – сказал Миша и, набравшись смелости, добавил: – Особенно, если с тобой.
Маша кинула на пилота свой фирменный удивленно-заинтересованный взгляд, от которого мужчина обычно преисполнялся всяческих надежд, и тут треугольник и впрямь стал воротами – перегородка (если это была перегородка) желтого цвета с белым кругом и алым символом сначала побледнела, а затем растаяла прямо на глазах, исчезла, словно дым или картинка на мониторе от щелчка мышью, открывая проход в следующее помещение.
Платформа тронулась и, миновав проем, снова остановилась.
Это был зал. Ровный, все того же светло-коричневого цвета пол, из конца в конец беспорядочно, но красиво исчерченный множеством прямых белых линий. Наклонные, слегка вогнутые внутрь, четыре непроницаемо черные стены, сходящиеся вверху в одной точке. И ослепительно желтый, словно маленькое солнце, шар висит в воздухе не менее чем в десятке метров от пола. В центре зала, точно под шаром-«солнцем», – нечто вроде двух одинаковых полупрозрачных яйцеобразных капсул (снова эта форма!), поставленных торчком, и по ним снизу вверх бегут разноцветные кольца света – красные, синие, желтые, зеленые, оранжевые… Кольца пульсируют, набирая и теряя яркость, догоняют друг друга, смешиваются, исчезают, возникают вновь, явно подчиняясь какому-то сложному, завораживающему ритму.
И – музыка.
Едва слышная, на грани восприятия, далекая, совершенно незнакомая, похожая на реку, которая то несется вскачь, сжатая по бокам каменными теснинами скал, вся в реве и белой пене, то плавно и быстро разливается по весенней долине, негромко журча вдоль пологих травяных откосов левого берега с одинокой цветущей черемухой, – запах доносится даже сюда, на середину реки – и крутых обрывов правого, под которыми лежат на крупной гальке синевато-серые, изглоданные весенним теплом, остатки зимних льдин.
Маша тряхнула головой, приходя в себя, и покосилась на Михаила. Пилот стоял, чуть приоткрыв рот, и редко, по-совьи, мигая, неотрывно смотрел на игру разноцветных световых колец.
– Эй, – Маша несильно толкнула его в бок. – Очнись, хлопец, всех девок разберут!
– Уфф… – Ничипоренко тоже затряс головой и крепко растер лицо ладонями. – Прямо чистый гипноз. Знаешь, что мне привиделось? Словно сижу на берегу речки Жерев – есть такая у нас на Житомирщине – с удочкой в руках, слушаю, как пичуги в лесу за спиной щебечут, радуюсь красоте вокруг и покою, и ничего мне больше не надо! Ни забот, ни тревог. Как в детстве.
– Похоже, – кивнула Маша. – Я тоже речку своего детства видела. Хор. Будто плыву вниз по течению, то ли на лодке, то ли на плоту – не понять. Весна. Черемуха цветет на берегу… И тоже – никаких тревог. Только сердце сладко так замирает, будто предчувствует что-то волнующее.
– Не нравится мне это, – сделал вывод пилот и, будто невзначай, коснулся кобуры, в которой спал «вальтер».
«Девять миллиметров, – вспомнила Маша, – шестнадцать патронов в обойме».
– Не веришь в гуманные намерения наших хозяев? – осведомилась она.
– Хозяева – это, если бы мы по своей воле в гости к ним пришли, – буркнул Миша. – А так получается, мы их пленники.
Яйцеобразные капсулы в центре зала прекратили демонстрировать световое шоу и раскрылись вдоль – одна половинка ушла вверх, вторая осталась на месте. Теперь стало видно, что внутри и впрямь кресла.
– По-моему, это приглашение проходить и садиться, – сказала Маша.
– Или приказ.
Словно подтверждая предположение Миши, Кукла шевельнулась и мягко подтолкнула Машу в спину одной рукой, другой указывая на капсулу. То же самое сделал и Богомол, слегка пихнув передней лапой Ничипоренко.
Маша и Миша инстинктивно уперлись.
Кукла и Богомол толкнули сильнее.
– Эй! – воскликнул пилот, отскакивая назад и снова хватаясь за кобуру. – Лапы убери! Маша, не ходи туда. Сердцем чую, это какая-то ловушка.
С этими словами он поймал врача за руку и потянул к себе. То же самое сделала и Кукла, потянув Машу к себе за другую руку. Богомол же ловко развернулся на месте и уставился на Мишу своими жутковатыми желтыми фасеточными глазами. Дальнейшее произошло столь быстро, что Маша не успела ничего ни сделать, ни даже сказать. Только воскликнуть:
– Ой!
– А ну отпусти ее, сволочь черножопая, – медленно и внятно произнес Ничипоренко, вытаскивая пистолет и наводя его Кукле в лоб. – Убью, гадину, на месте.
Богомол издал стрекот, который тут же напомнил Маше звук древней швейной машинки, на которой ее бабушка в поселке Сукпай время от времени что-то шила, попятился и угрожающе поднял передние лапы.
Кукла сильно дернула Машу к себе.
Маша вскрикнула.
Миша нажал на спусковой крючок.
В тишине, которая их окружала (далекая музыка смолкла вместе с игрой цветовых колец на поверхности капсул), выстрел грохнул страшно и оглушительно.
Девятимиллиметровая, со стальным сердечником, пуля, как и было обещано пилотом, вылетела из ствола и с бешеной энергией влипла Кукле точно в лоб. Как раз между глаз. Раздался звук, как будто кто-то с размаху вогнал в толстую дубовую дверь топор.
Кукла отпустила Машу, сделала два торопливых мелких неловких шага назад и с размаху села на пол. Из дырки во лбу вился тонкий легкомысленный дымок. Словно крохотный невидимый гном сидел в голове Куклы и курил трубку. Запахло сгоревшим порохом.
Богомол повернул свою хищную треугольную башку и посмотрел на поверженную товарку, словно осмысливая, что же случилось. Казалось, он не верил в происходящее.
Это было его ошибкой. Не дожидаясь, пока «насекомое» все осмыслит, а затем поверит своим фасеточным глазам, пилот рявкнул:
– Маша, беги!
И выстрелил еще трижды, целясь Богомолу в голову и туловище. Один раз промазал, два попал.
Однако свалить Богомола оказалось не так просто. Он лишь присел на задние лапы, нелепо размахивая передними, словно пытался отбить ими летящие в него пули.
– Бах!!
«Четыре», – машинально считала Маша.
Невероятным усилием воли она сдвинула себя с места, пробежала несколько шагов и спряталась за спину храброго Ничипоренко.
Голова Богомола дернулась, на месте правого глаза возникла дыра, из которой на платформу посыпались желтые осколки и неохотно выползла, тут же застыв, густая клееобразная белесая жидкость.
– Бам-мм-уу!
Пятая пуля ушла в рикошет, отскочив от какого-то особо твердого места на груди «насекомого».
– Беги, говорю!!
– Бах! Бах!!
Теперь погас и левый глаз. Седьмая пуля, в свою очередь, перешибла сустав передней опорной лапы, отчего Богомола повело вбок.
«Хорошо стреляет, – как-то отрешенно подумала Маша. – Интересно, где научился, в армии, что ли?»
В ушах стоял звон, но сквозь него она расслышала Мишин крик:
– Сдохни, гадина!!!
Пилот выстрелил еще раз. И промазал.
Богомол дернулся, переступил с лапы на лапу, стараясь сохранить равновесие, его голова резко задралась вверх и бессильно упала. Одна из пуль, а может, и не одна, все-таки сделали свое дело, – «насекомое» затряслось, словно по его телу пропустили ток высокого напряжения, совершенно неестественно выгнулось назад, затем как бы в раздумье повалилось на бок, дернулось еще пару раз, бессильно скребя задними лапами платформу, и затихло – нижняя часть туловища на платформе, верхняя – на полу.
Пронзительный скрежет разрезал воздух, как будто кто-то с силой провел ржавым тупым ножом по стеклу. Раз и еще раз. Казалось, он шел отовсюду, и укрыться от него не было никакой возможности. И тут же вслед за ним обрушился тонкий, визгливый, обрывающий сердце и душу, свист. Так, наверное, свистел былинный Соловей Разбойник, Одихмантьев сын, на прямоезжей дороге в Киев, и застигнутые врасплох путники падали замертво…
Маша присела, зажимая уши.
Зашевелилась Кукла, поднимаясь на ноги. Вспыхнуло ярче и тут же погасло «солнце» в зале.
