Сергей Волков - Твой демон зла. Ошибка
Знал я, знал, что не должен идти на поводу Пашутина, но в кой-то момент мне просто стало жаль парня. Игорь, расхристанный, в своем потрепанном пальтишке и стоптанных ботинках, стоял перед ним, как школьник перед грозным учителем, и просил дать ему возможность спокойно работать…
«А-а, ладно. Пусть себе корпит!», – решил я, а вслух сказал:
– Игорь, давай договоримся так: я ничего не знаю, ты мне ничего не говорил. Но… будь поосторожнее, хорошо?
Пашутин расцвел, как майская роза, пожал мне руку:
– Спасибо! Большое спасибо! Если все получиться, с меня причитается…
Мы попрощались, и я вернулся к машине – шофер обычно подбрасывал меня к метро. Я ехал домой, а на душе было не спокойно, и даже не Пашутинские бумаги были тому виной. Что-то вдруг накатило на меня, заставляя сердце сжаться, какое-то предчувствие беды…
Дома меня ждала Катя, грустная и усталая. Она разогрела ужин, и пока я ел, рассказала, что сегодня была в клубе, и ей впервые там не понравилось. Все были какими-то озабоченными, Наставник выглядел раздраженным, появилось много неизвестных, новых лиц, в основном мужики, но эти новенькие отличались от обычных посетителей клуба.
– Понимаешь, Сережа, они… злые какие-то. Даже не злые, а… ну, я не знаю, как сказать… Как будто мы все для них – глупые маленькие дети, а они взрослые, умные, сильные… Они нас просто не замечали. Ходили туда-сюда, иногда разговаривали с кем-то из мужчин, наших, «старичков», а к женщинам не подходили вовсе. Словом, я не понимаю, что происходит, но чувствую – ЧТО-ТО происходит.
Я, как мог, утешил жену, постарался убедить ее в том, что ей сейчас надо больше думать о ребенке, а не о клубе и его делах… Но этот разговор встревожил меня, добавив еще полешко в разгорающийся огонь дурного предчувствия, что постоянно жгло меня изнутри в последнее время. Мало того, я почему-то вспомнил о демоне зла, про которого рассказывал Хосы, и словно наяву, представил, как этот самый демон кружится над Москвой в сером холодном небе, раскинув черные кожистые крылья…
Где-то в центре Москвы…
– Ну-с, сударыня моя, приступим! – Учитель улыбался, говорил шутливо, однако сидящей за одной из граней аспидно-черного треугольного стола высокой, молодой и очень эффектной женщине было ни до шуток – ей было скучно.
– Главная ваша, я подчеркиваю, сударыня, именно ВАША задача – контроль за Прибором. Окунь и остальные выполнят основную часть работы – от подавления средств мобильной и радиосвязи в зоне проведения операции до огневого контакта с объектом, вы же только снимите пенку.
Оса, слушая Учителя, щелкнула замочком сумочки, достала длинную дамскую сигарету, прикурила, выпустила несколько аккуратных сизых колечек, потом как бы невзначай пустила одно, маленькое и быстрое, сквозь них, с удовлетворением заметила, что Учитель отвлекся – она очень не любила, когда лысые и плюгавые мужчины разговаривают с ней в ТАКОМ тоне.
– Прекратите, сударыня! – Учитель поморщился, помахал в воздухе рукой, разгоняя дым. Оса сыграла в кротость – потупила глазки, не глядя ткнула сигаретой в пепельницу и приняла позу «школьница-ляля на уроке», предано глядя совершенно честными и пустыми глазами на Учителя. Ей и так все было ясно, предстоящая операция виделась легкой и простой. Было лишь одно «но», «но» случайно знакомое и не особо опасное. «Но» это носило заурядное имя Сергей и не менее заурядную фамилию Воронцов. Сбрасывать со счетов его, начинающего телохранителя, прошедшего лишь предварительную подготовку, конечно, не стоило, но и реальной угрозы Воронцов не представлял.
– Вы выбрали «образ», сударыня? – задал вопрос Учитель и внимательно посмотрел в глаза одного из своих лучших агентов.
– Да, господин. Учитель, – Оса обожала выдерживать такие вот паузы, отчего ее шеф бесился еще больше. Что касается «образа», в котором предстояло работать, то тут она солгала. В «образе» главное – достоверность, а достоверности можно достигнуть, только если послушаться внутреннего голоса, синтуитивничать, причем непосредственно перед «работой».
– И какой же вы предстанете? – нетерпеливо спросил Учитель.
– Я предстану… амазонкой. На стальном коне. Разрешите идти, господин э-э-э… Учитель?
Маленький лысоватый человек нервно дернул щекой и кивнул – да, мол, свободна. Оса встала, покачивая греховными бедрами, процокала каблучками к двери, и каждый локон ее тщательно уложенных волос сообщил бы искушенному взгляду, что она прекрасно знает, о чем думает сейчас особь мужского пола, смотрящая ей вслед…
Ясным, теплым, уже почти совсем весенним, не смотря на только начавшийся март, утром я, как обычно, приехал в НИИЭАП. Перекинувшись парой слов с другими телохранителями, я дожидался, пока «моя» машина выедет из гаража. Вот и еще один рабочий день вошел в привычную колею…
Ребята из «ОО» поговаривали, что к апрелю, скорее всего, институтских снимут с режима охраны, и им всем светит по две недели отпуска.
«Вам-то отпуска, а мне, наверняка, дадут пару дней на отдых, и опять – каждый день „на ремень“!», – подумал я, садясь в подъехавшую машину.
Пожилой водитель с кличкообразующей фамилией Выдрин, мужик тертый и немногословный, пока ехали к Пашутинскому дому, привычно молчал, и только возле арки, где он обычно дожидался нас с Игорем, вдруг сказал:
– Сергей Степанович! Ты подзадержись минут на десять в квартире, я за маслом съезжу! Понимаешь, какая-то сволочь ночью из движка половину масла слила! То ли водила с дежурки, то ли архаровцы из внешней охраны… Боюсь, как бы не полетел движок… У меня синтетика была залита, я на машине не экономлю, так они, суки, и позарились, представляешь?! Я быстро, куплю канистру, зальюсь, и через двадцать минут я тут, идет?
Я в этот момент размышлял о вещах более приятных и важных для меня лично – детская кроватка, коляска, пеленальный столик, пеленки-распашонки – поэтому рассеяно кивнул:
– Только не тяни! Если в двадцать минут не укладываешься, бросай все и возвращайся! Потом купим твое масло, по дороге в институт!
Пашутин открыл дверь, как всегда, взлохмаченный, с синими, от недосыпа, кругами под глазами. Выглядел он расстроено и уныло.
– Привет! Ну как, посидел над своими бумагами? – спросил я, входя в прихожую.
– Посидел… – махнул рукой Игорь: – Да только без толку! Вылезла у меня одна ошибочка… В общем, всем ошибкам ошибка! Просчет в работе проектировщиков! Чего теперь делать, ума не приложу! Чаю будешь?
– Буду! – я захлопнул дверь, скинул куртку: – Тем более что Иваныч просил нас потоптаться тут минут двадцать, у него ночью какая-то сволочь масло слила, поехал покупать.
Попили чай. Унылый Пашутин хмуро отпускал короткие и мрачные реплики по поводу своего возможного будущего.
– Так, получается, твой Прибор неработоспособен? – спросил я, прихлебывая ароматный чай из большой, полулитровой кружки.
– Да он еще месяц назад работал! – ответил Игорь, кроша в пальцах печенье: – И проектной мощности достиг, и показатели почти в норме… Но, понимаешь, еще много что надо доводить… Есть кое-какие нюансы.
– Ну, а использовать-то его сейчас можно?
– Можно! – кивнул электронщик: – Можно, хоть завтра!
И тогда я задал вопрос, который не давал ему покоя все то время, которое он работал в НИИЭАП.
– Игорь, а для чего он, твой Прибор? И почему он так нужен… кому-то?
Пашутин бросил на меня быстрый взгляд, потом вдруг показал пальцем на потолок и прижал его к губам, мол, не здесь, потом поговорим.
Ну, не здесь, так не здесь… Я молча кивнул, встал, отнес свою чашку в раковину, кивнул за окно:
– Ну что, поехали, что ли? Иваныч, наверное, уже прибыл!
Я закурил, ожидая, пока Пашутин одевался в своей комнате. Наконец, все было готово, и мы вышли из квартиры на лестницу. Игорь захлопнул глухо лязгнувшую дверь, и вдруг, изобразив на лице какую-то гримасу, настойчиво потащил меня вверх по лестнице, на площадку между вторым и третьим этажами. Там, затравлено оглядевшись, он заговорил, быстро, сбивчиво, глотая слова:
– Понимаешь, Сергей, я не могу говорить о своей работе у себя дома! Мне кажется, что Урусов и его «ОО» понавтыкало мне микрофонов, и я боюсь последствий… А что касается Прибора, то он… по идее, это очень нужная людям штуковина. Она, то есть, он… Ты о теории Ломброзо слыхал?
Я сымитировал мысленную активность – наморщил лоб, глубокомысленно закатил глаза, но на память пришли только строки из недавно читанного дневника Льва Толстого: «Встречался с Ломброзо. Ограниченный, наивный старикашка!», о чем я честно и сказал Пашутину. Тот усмехнулся:
– Ну да, это уже сто лет назад считалось лженаукой. Вкратце, теория Ломброзо заключается в следующем: по внешнему виду и характерным особенностям человеческого лица можно определить, какие у этого человека наклонности. Ну, оттопыренные уши – признак жестокости, близко посаженные глаза – склонность к алкоголизму, прямой высокий лоб указывает на упрямство…
