Игорь Николаев - Боги войны
— Эй, командир! — Кузьмич заглядывает в открытый люк.
— Давай быстрей, скотина, — рычу я на него.
— Кто-нибудь, помогите мне!
Антон Шаламов помогает Кузьмичу затащить ящик. Не знал бы я, что там такое, точно бы решил, что это тушенка.
— Танки сюда идут, — кричит мне Кузьмич. — Смываемся, пока не поздно!
Ухает близкий взрыв. Один из домов медленно и красиво рушится — осыпается внутрь себя.
— Заводи! — ору я.
Новенький «Майбах» ревет. «Рысь» дергается, тащит за собой барак, заваливает его. Шаламов около пушки уже готов стрелять, но не знает куда — пока ничего не видно.
Еще взрыв — совсем рядом. Нас накрывает волной песка и камней. А я вдруг понимаю, что это лупят вражеские самоходки.
— Не стоять! — ору я. — Полный вперед!
Мы петляем по селу, будто кот, которому скипидаром зад натерли. Из-за каменного здания вымахивает «Тигр». Я почти в упор леплю ему в борт. «Тигру» это нипочем, он поворачивает башню в нашу сторону.
— А-а! — кричит Юрка Тракторист, пытаясь увести машину. Шаламов готовит орудие к новому выстрелу.
«Тигр» вдруг вспыхивает. Мимо нас проносится «Леопард», и я угадываю, что это машина Димки Крылова. Приостановившись, «Леопард» со ста метров добивает охваченного пламенем «Тигра» — у того в стальной утробе рвется боекомплект, и плоская, похожая на консервную банку башня приподнимается, наклоняется и сползает к гусеницам.
Я представляю, как ликует сейчас Димка. Я радуюсь вместе с ним. Но недолго — мощный взрыв рвет «Леопарду» гусеницу. Крутанувшись на месте, танк встает. Вокруг него очень тесно начинают ложиться снаряды — теперь он легкая добыча для САУ.
— Связь! — ору я. — Давай связь!
Мы уходим из-под обстрела.
— Это Рысь! — кричу я, вдавливая в горло ларингофон. — Серый, ответьте!
— Это Серый. Слушаю, Рысь.
— Даю ориентиры.
Мы вымахиваем на вершину холма, обозначенного на карте как «высота 511». Отсюда я вижу позиции самоходной артиллерии. И вижу, как горит расстрелянный ими «Леопард».
— «Высота 490», — называю я точку. — Ориентиры: запад — одинокая сосна, восток — водонапорная башня.
— Понял, — говорит Серый. — Спасибо, Рысь.
Я собираюсь ответить «Служу трудовому народу!», но тут в глазах у меня меркнет, а уши забивает звоном…
* * *— Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко!
Я открываю глаза.
— Горим?!
Нет, вроде бы не горим, но от дыма першит в горле.
— Зощенко! — Кузьмич хватает меня за руку. Он перепуган — лицо белое, губы серые, глаза безумные. — Так не должно быть! Слышишь, Зощенко?!
— Место! — кричу я ему, словно собаке. — Займи свое место, радист!
Я поправляю шлемофон. Перед глазами скачут радужные круги. Сколько я был без сознания?
— Потери есть?
Слышу Прохорова:
— Шаламов оглох. У него кровь из ушей. Отлеживается тут.
— Сам как?
— Нормально, ваше высокоблагродье.
— Танк цел?
— Башню вроде бы заклинило.
— А остальное?
— Пока не знаю, не успел проверить.
Танк рычит двигателем, вздрагивает.
— Вроде бы в порядке, — докладывает Прохоров. — Из боя выходим?..
Я смотрю на Кузьмича. Он вжался в кресло заряжающего, уставился на меня дикими глазами, шепчет что-то.
— Шаламов совсем плох?
— Да, — откликается Прохоров.
Я припадаю к перископу — ничего не вижу. Открываю люк, встаю в полный рост. Мы все еще на высоте. Вокруг холма огонь — горит все: дома, кусты, земля. В стелящемся дымном зареве ворочаются тяжелые туши танков — будто юниты плавают.
Я ныряю в башню.
— Кузьмич! Заряжать сможешь?
Он не понимает. Я бью его ладонью по лицу. Он вздрагивает, глаза его проясняются.
— Твое место теперь здесь, — говорю я ему. — Заменишь Шаламова.
Он кивает.
— Прохоров, башню действительно заклинило, будешь там наводить танк на цель.
— Ясно, ваше высокоблагродье.
— Идем в бой. Нашим нужна подмога.
Кузьмич скулит что-то. Я его не слушаю. Наклоняюсь и нему и говорю жестко:
— Ты сам напросился. Хочешь жить? Заряжай!
* * *Мы врываемся в бой: скатываемся по склону холма и окунаемся в горячий хаос. Я по-прежнему командир, но сейчас от меня мало что зависит. Это Прохоров теперь царь и бог. Что мы можем противопоставить броне и огневой мощи гусеничных чудовищ? Только скорость и маневренность. Прохоров отлично это понимает, и управляемая им «Рысь» словно танцует среди горящих руин раздавленного села.
— Осторожней, — бормочет Кузьмич. — Осторожней, пожалуйста.
Он переживает за свой ящик, за его хрупкое содержимое. Страшно трусит. Но дело свое делает.
Выстрел. Еще один.
Дышать нечем, дым ест глаза. Я открываю кормовой люк, но легче от этого не становится.
— Консервы, — кричит Кузьмич. — Мы тут, как консервы…
Два «Леопарда» выходят навстречу. «Рысь» проскакивает меж них, разворачивается. Молодец Прохоров!
Секундная пауза — выстрел!
Кузьмич тянет новый снаряд.
Один «Леопард» начинает дымиться.
Я победно кричу.
«Рысь» срывается с места, уходит из-под огня, прячется в дыму. Какая-то махина проходит совсем рядом, ее борт заслоняет от нас мир. «Рысь», порыкивая, пятится. Мне начинает казаться, что наш танк — живое существо.
Обрушив кирпичную стенку сарая, выбираемся на дорогу. Здесь сошлись две «тридцать четверки» и два немецких Е-50. В стороне догорает американский «Шерман». Пока решаю, как помочь нашим, Прохоров уводит танк за укрытие. Немцы на нас не обращают внимания — а зря.
— Подкалиберный!
Опять выкатываемся на дорогу, уже представляя, где находятся цели. Прохоров делает невозможное: точно и быстро наводится без прицела.
Выстрел!
Опять прячемся за стеной.
— Попали? — спрашивает Кузьмич.
— Да! — Я поворачиваюсь к нему, улыбаюсь широко. — Готовь дырку под награду, Кузьмич.
И тут нас накрывает.
Я даже не понимаю, что происходит. Мощный удар, хлопок — в горле кровь, в ушах пульсирующий гул. Нас трясет. Я вижу, как мнется броня. Кузьмича выбрасывает из кресла.
А потом делается темно и тихо.
* * *— Зощенко… Слышь, Зощенко… Этого не должно было быть… Я же все просчитал…
Мне кажется, что я умер и похоронен. Открываю глаза — и ничего не вижу. Пытаюсь руки поднять — не получается. Душно и тяжело. Сильно пахнет бензином.
Зову:
— Прохоров… Эй, Прохоров!
Молчание.
— Шаламов… Эй, Шаламов!
Тишина.
Через какое-то время — то ли через минуту, то ли через час — опять:
— Зощенко… Эй, Зощенко… Все не так должно было быть…
— Кузьмич, ты?
— Был Кузьмич, да весь вышел.
— Что там с тобой?
— Кранты… Капец…
— Чего?
— Сдохнем все, вот чего. Придавило меня.
— Я тоже пошевелиться не могу.
— Сейчас полыхнем.
— Не паникуй. Выберемся.
— Не. Прощай, Зощенко. Засыпало нас.
— Как засыпало?
— Стена на нас рухнула. Ты не понял, что ли?..
Лежим, молчим, дышим. От паров бензина и общей духоты голова идет кругом. По виску течет что-то — то ли кровь, то ли пот. А, может, бензин?
— Ты горел в танке, Зощенко?
— Что? Нет.
— Горел, я знаю… Двадцать шесть раз ты горел, Зощенко. Сорок пять контузий у тебя. Восемьдесят девять ранений. Из них тридцать пять — смертельных. Я статистику собирал. Я все знаю.
— Ты бредишь, Кузьмич?
— Нет, Зощенко. Я тебе исповедуюсь. Не думал я, что так получится. У тебя же на «Рыси» лучшие показатели. Сорок пять выездов, из них только один неудачный. Потому я к тебе и просился. Поэтому тебя и выбрал.
— Что-то ты врешь, Кузьмич. Я на «Рыси» всего-то семь раз катался.
— Это в этой жизни. А я тебе про весь срок говорю…
Лежим, дыхание переводим.
— Какой срок?
— Про весь твой срок на Полигоне.
— Я три года здесь.
— Ага… — Кузьмич хрипло смеется. Я уверяюсь, что он сошел с ума. — Как же… Семьдесят лет ты тут… Как и я… Мы с тобой ровесники, Зощенко.
Глухо — будто в другом мире — грохочет канонада. Бой еще идет. Кругом пожары. Сколько у нас есть времени, прежде чем огонь доберется до разлившегося бензина — минута, пять, десять?
— В тридцать девятом состоялся контакт с пришельцами… — бормочет Кузьмич. — В марте сорок первого они предложили идею создания этого чертового Полигона. Через три месяца все было готово, и сюда начали поступать первые люди и машины…
— Кто такие пришельцы? — спрашиваю я. — О чем ты, Кузьмич? Молчи лучше! Воздух береги.
Он меня как не слышит:
— Полигон вне нашего мира… Это такая капсула, пузырь… Огромная консервная банка… Тут своя физика, и даже время свое… И законы тоже… Пришельцы говорили о скором вторжении… Говорили, что мы должны будем помочь себе сами… Для того и создали Полигон, чтобы собрать тут танковую армаду… Они нас законсервировали, понимаешь? До поры до времени… Семьдесят лет уже, Зощенко! Мы семьдесят лет живем в консервной банке. Думаем, что испытываем танки… И никто ни о чем не догадывается… А если у кого и появляются подозрения…
