Диана Удовиченко - Эффект преломления
Лишь к середине ночи забылась тревожным сном. Проснулась резко, словно от толчка. Свет, лившийся в окошко, лишал покоя. Полнолуние…
Она встала, взяла со столика свечу, обошла задремавшую Дарволию — старуха не услыхала. Сама не зная, зачем, Эржебета вышла в коридор и побрела по нему как призрак. Вдруг вдалеке послышались шаги. Кто-то двигался навстречу графине.
Она опять действовала по наитию: спряталась в одной из многочисленных ниш, прикрытых дубовыми дверьми, потушила свечу, затаилась, почти не дыша, глядела в щелку.
По коридору плыл Черный человек. Неужели опять к детям подбирается, проклятый?..
Вдруг Эржебета поняла: тот, кто идет по коридору — не ее демон. Он совсем другой, и в капюшоне нет пустоты, там лицо спрятано. Да и зачем демону свеча?
Это явно был живой человек. Вор? Наушник церковный? Или просто цыган к девкам пробирается? Подойти бы к нему, схватить, крикнуть гайдуков и слуг… Но графиня, измученная нервным припадком, вдруг ощутила дикий страх. Переждав, пока другой Черный человек скроется за поворотом, она едва добрела до своих покоев и до утра дрожала в кровати, закутавшись в одеяло.
Наутро, когда Катерина с Анной пришли проведать ее, Эржебета потребовала:
— Уезжайте из Чахтице.
— Мама, мы обещали остаться, пока ты не поправишься, — возразила Анна.
— Уезжайте! Прокляну! — Графиня снова забилась в истерике.
— Ступайте, ступайте, чтоб ей хуже не стало. — Дарволия замахала на девушек руками.
Огорченные дочери вышли прочь. Эржебета вскочила, заметалась по комнате, словно зверь по логову.
— Позволь сказать, госпожа. — Мольфарка низко склонила голову в знак покорности. — Не сердись, но ты неблагоразумна. Прекрати все это, госпожа.
— Как? Как, Дарволия? Что я могу против крови? Это наказание мне, наказание…
— Все в твоей власти, госпожа. Это слишком опасно, недаром Турзо в замке остался. Он как паук — вьет паутину, караулит тебя. Одно неверное движение — и нет больше графини Надашди-Батори…
— Оставь, Дарволия… я не могу… лучше скажи мне: что там, за порогом смерти? Мне страшно, Дарволия. Ведь сорок четыре уже минуло. Кто знает, сколько жить осталось? Думала, уйду за Ференцем, и хорошо… Нет, жутко…
— Ты будешь жить долго, госпожа. Но только если прекратишь это…
— Нет! — Эржебета говорила быстро, словно бредила. — Послушай, послушай, Дарволия! А как мне жить, когда я постарею? Ведь это невозможно. Я не хочу жить старой, и не хочу умирать молодой… — Графиня закинула голову и звонко расхохоталась. — Это смешно, правда?
Колдунья подошла к Эржебете, обняла ее, принялась гладить по черным волосам, в которых не было ни единой нити седины:
— Успокойся, успокойся, моя добрая госпожа. Ты будешь жить долго-долго, юная и прекрасная. Только прекрати это. И выпей крови. Тебе снова надо лечиться…
— Опять дьявол стал ходить к хозяйке, — говорила Агнешка.
— А может, это сам граф? — Пирошка таращила глаза. — Вылезает из склепа да идет к женушке.
Черного человека хоть по разу видали уже почти все слуги. Только никто не решался подойти к нему. Поговаривали, что это любовник Кровавой графини — Сатана.
Одна за другой в Чахтице пропадали девушки. Теперь распоясавшаяся убийца даже не ждала полнолуния.
И по-прежнему в замке жил Турзо — то ли гость, то ли наблюдатель, то ли молчаливый страж.
— Где сейчас те бедняжки? — вздыхала Пирошка, услышав весть об исчезновении очередной служанки.
— Известно где, — фыркала Агнешка. — В сугробах да ямах. А кровь их на графинину молодость ушла.
Неугомонные бабы недавно опять подобрались к заветному подвальному окошку и увидели, что Эржебета вновь принимает кровавые ванны.
И точно: вскоре девушек нашли, сразу шестерых. Кто-то скинул несчастных с отвесной замковой стены — там, где начинался обрыв. Тела не долетели до дна, лежали у края. С великим трудом гайдуки достали трупы.
— В лесу похоронить, без отпевания, — равнодушно бросила графиня. — Нанять новых девок.
Но все меньше находилось желающих служить в Чахтице. Теперь крестьяне запирали дочерей, когда в деревне появлялись прихвостни Эржебеты. Служанок в замке не хватало, нанимателям приходилось ездить все дальше и дальше — в места, до которых не дошли слухи о чахтицкой госпоже…
Эржебета же так и не оправилась до конца после смерти мужа. Все время была раздражена, напряжена. В каждом движении, в каждом взгляде сквозила тревога и даже страх. Но красота ее цвела по-прежнему.
— Уезжайте. — Она то умоляла дочерей, то грозила им проклятием, то кричала как безумная. — Уезжайте!
— Мы не можем, мама, — объясняла терпеливая Анна. — Мы должны дождаться, пока тебе станет лучше. Пожалуйста, не кричи…
Вопли Эржебеты, ее угрозы слышала вся челядь.
— То ли не хочет убивать при дочерях, то ли боится кого из них убить, — говорила Агнешка. — Совсем одурела графиня наша…
Эти слова оказались пророческими: одним холодным январским утром исчезла Урсула.
— Знать, графиня наша собственную дочь убила, — шептала заезжим торговцам Агнешка. — Пропала девка-то…
Эржебета словно закаменела. Не говорила ни слова, ходила, стиснув зубы. Но приказала разыскивать дочь. Круглые сутки гайдуки и цыгане обшаривали окрестности. Фицко со своими псами бродил вокруг замка и по нему. Горбун и нашел Урсулу. Тело девушки оставили в самом замке. Туго скрученное веревкой, окоченевшее, оно стояло в нише, где недавно Эржебета пряталась от Черного человека.
Фицко снял веревки, принес Урсулу в комнату графини, положил на кровать, молча вышел. Горло девушки было перегрызено, как будто на нее напал волк, а тело изуродовано бесчисленными укусами.
Словно вымер замок. Слуги не осмеливались громко говорить, все попрятались по комнатам и углам. Никто не решался потревожить графиню, сидевшую над своею мертвой дочерью.
Горе не старило Эржебету — она была все так же молода и красива. Ни слезинки не пролилось из черных глаз, ни стона не вырвалось из груди. Может, и не было его, горя?..
Наступила ночь. Дорка внесла свечи и тут же вышла. Графиня продолжала смотреть на Урсулу. Как вдруг что-то словно надорвалось в душе.
— Девочка моя, доченька, прости…
Обняла покойницу, баюкала, пела колыбельные. Гладила русые, слипшиеся от крови волосы.
— Погоди, моя милая, их надо расчесать. Чтобы мамино солнышко было красивым…
Разбирала покрытые ржавчиной пряди, отирала пятна с лица, плакала, глядя на изорванную девичью шею.
— Больно, доченька? Сейчас мама прикроет, и больше не будет больно.
Ринулась к шкатулкам с драгоценностями, торопливо расшвыряла украшения, достала тяжелое, широкое ожерелье — под горло, словно ошейник.
— Вот так. Так не больно, правда?
Доставала из шкафов лучшие свои одежды, наряжала Урсулу, кутала в шелка и бархат, словно с куклою играла. Натерла покрытые укусами щеки румянами, подвела глаза сурьмою.
— Моя красавица…
— Мама? — В комнату вошла Анна, печальная, бледное лицо залито слезами.
Она застыла на пороге, увидев, что делает Эржебета.
При появлении старшей дочери тихое безумие графини сменилось буйством. Она вскочила и, скрючив пальцы, бросилась на Анну, желая задушить ее. В глазах горела жажда убийства.
В комнату вбежал Турзо, схватил Эржебету, оттащил от дочери:
— Вам мало гибели одного ребенка?
— Не троньте маму, мама не в себе, — заплакала Анна.
Графиня бесновалась, пока Анна не вышла. Потом затихла, снова склонилась над Урсулой.
«Об этом не должны знать при дворе», — думал, уходя, Дьёрдь. Слишком удобный случай очернить евангелистов Венгрии. В глубине души Турзо признавался себе: это не главная причина, по которой он готов покрывать Эржебету. Их было много, и не поймешь, какая важнее: память о старой дружбе, чувство вины перед покойным Ференцем, любовь к Эржебете или что-то еще? И все же он еще не был уверен, что убивает именно графиня. Вернее, изо всех сил не хотел верить…
Сразу после похорон Урсулы обе старшие дочери с мужьями и челядью покинули Чахтице. Следом уехал и Дьёрдь. Замок погрузился в уныние и траур.
ГЛАВА 9
Владивосток, май 2012 года
— Куда теперь? — спросил Чонг, когда мы сели в машину.
— В психушку, наверное.
— Решил добровольно сдаться? — сочувственно взглянул китаец. — Молодец, давно пора.
Я не видел никакого смысла в переругивании с бесноватым, поэтому молча взялся за айфон. Чонг немного подождал, не получив реакции, высунул голову из окна и принялся ловить языком капли дождя.
Дозвонившись до Катыниной, я узнал, в какой клинике лечат ее мужа, и попросил, чтобы Александра Вениаминовна договорилась о допуске для нас. Женщина, видимо, испытывала к нам безмерную благодарность за поимку блудного супруга и избавление ее от страхов. Она попросила дать ей пятнадцать минут. Перезвонила еще раньше и сообщила, что нас ждут.
