Гавряев Витальевич - Просто Иван
- Знаю, знаю. Ты ещё скажи, что все помнят, как ты под пулями раненого бойца спасал. И то, чтобы наладить более или менее нормальное питание людей собираешься налаживать контакты с местным населением. Однако не в этом дело. Ты вот что скажи мне друг мой ситцевый, почему не наказал Егора Понедько. Кто ему разрешал так зверски полицаев умерщвлять?
- Да я бы сам этих гадов прибил! - Вспылил Иван.
- С этим и я согласен. Но зачем так жестоко забивать прикладом, а затем глумиться над трупами вырезая на лбу свастику?
- Ты знаешь, что Немчура с его семьёй сделала. Да и не забывай, что Понедько слышал, как Фашисты поступили с Фаиной: причём эти ... - Иван грязно выругался - ... не посмотрели на то, что врач была в военной форме. Для них было достаточно того, что она Еврейка: поэтому, на неё законы войны не распространяются.
- Ну и что из этого?
- А тут, ёшкин кот. Эти иудушки ведут в фашистские застенки семью Евреев и ещё двух пожилых селян, тех которые их приютили. Надеюсь тебе не стоит пояснять, какая участь ожидала всех этих арестантов?
О том, как братья Понедько и Розенблюм привели с боевого выхода две семьи, знали все. Эта весть, сразу же стала центральной благодаря тому, что оба прибывших в лагерь семейства, были Ивановы. Как пояснял Изя, глава еврейской семьи, он при регистрации, специально взял фамилию своей супруги Елены. Ещё со времён Империалистической войны и последовавшим за ней безвластьем, мужчина помнил волну гонений на сынов Израиля: вот и решил, хоть таким способом обезопасить своих будущих детей.
Сейчас, для обеих семей строилась отдельная землянка. А пока, однофамильцы жили в рядом стоящих шалашах. Женщины, не желая быть нахлебниками, добровольно взяли на себя обязанности кашеваров и прачек; а мужчины, проходили ускоренный курс молодого бойца.
- Кстати, - спохватился Иван - пока вспомнил. Я считаю, что по окончанию обучения Изю необходимо перевести к нам в штаб.
Старшина нечего не сказал, однако его удивлённый взгляд говорил намного красноречивее любых вопросов. И Непомнящий, неспешно поправив ладонью начавшие отрастать волосы, выдержал небольшую паузу, и еле сдерживая улыбку проговорил:
- Ну и рожа у тебя Гриша, захочешь, так не вытянешь. А насчёт Изи, - улыбка ещё шире расползлась по Лицу Ивана, - насколько я знаю он ювелир. Вдобавок при нём имеется соответствующий его профессии инструмент. ...
Снова пауза: Дзюба, приготовившийся весь вечер воспитывать своего друга, не смог уловить к чему тот клонит.
- Ну и что? Ювелирная мастерская нам здесь без надобности.
- Эх Гриша, друг ты мой ситцевый. Все ювелиры должны быть неплохими художниками. И кто нам лучше него сможет делать немецкие документы, штампы и печати. Оккупанты того и гляди введут свои пропуска, а тех кто не будет иметь нужные бумаги, будут задерживаться для последующего выяснения личности.
- А-а-а, вот ты к чему о нём вспомнил? А если наши войска фрицев раньше погонят?
- А про то, что готовь сани зимой, ты слышал? Не понадобится его мастерство - успеем поставить под ружьё. Будет, хуже если не убережём мастера и будем запоздало локти кусать.
- А где ты будешь необходимые бланки брать?
- А вот это, уже будут твои люди у сельских старост, или ещё где-либо в других местах изымать. Я кстати нашёл человека, который знает Немецкий язык, как будто это его родной. ...
- Ладно, об этом мы с тобой в другой раз поговорим. А ты, не увиливай от темы. - Старшина посуровел и голосом человека, не терпящего возражений, как он это умел, проговорил. - В общем так, Иван Иванович, ни на какие задания ты больше не ходишь. Для этого у нас уже есть проверенные бойцы. Инженерную подготовку у нас преподаёт Пасечник. А мы с тобой, займёмся руководством. И не смей со мной по этому поводу спорить.
- Вот сходим в Драпово. Пообщаемся там с селянами, а дальше так уж и быть - стану вести более оседлый образ жизни.
Подготовка к 'рельсовой войне‟ шла полным ходом. В скором времени после её задумки, она стала воплощаться в жизнь - на некотором удалении от лагеря работала 'Артель‟ по выплавке взрывчатки из брошенных, или неразорвавшихся снарядов. Артелью её назвал работающий на ней рядовой Сотник, и как не странно, но это название прижилось к этому запретному для посторонних участку.
Ежедневно, лучшие ученики Семёна Семёновича, из тех, кого он уже аттестовал: благословив этим на самостоятельную работу, исползали всю округу в поисках открытых патронных цинков, консервных банок и подходящих снарядов содержащих взрывчатку. Был случай когда они вернулись и потребовали две телеги - бойцы абсолютно случайно нашли опрокинутый грузовик с разбросанными вокруг него ящиками со снарядами. Так уж получалось, что поисковые группы почти никогда не возвращались налегке: поэтому, на участке выплавки тротила постоянно кто-либо возился, заливая расплавленную взрывчатку в разнообразные жестянки. А новобранцы, наслушавшись страшилок про опасность этих манипуляций, старались к этому месту даже не приближаться. Впрочем, в правоте таких мер предосторожности, люди смогли убедиться воочию.
Неожиданный взрыв заставил всех 'застыть‟: как будто весь лагерь разом решил сыграть в игру 'Море волнуется‟ - на замирание. Дальше, все люди, без исключения, побежали к 'Артели‟. Среди первых кто прибыл на место произошедшей трагедии, были Иван и Григорий. И то, что они увидели, было ужасно. 'Разливочный стол‟ - где работали с выплавленной взрывчаткой, разлетелся в щепу, метрах в трёх от него было тело Сотника: он лежал на животе, раскинув руки в стороны, и не подавал признаков жизни. Кисти обеих его рук были оторваны и вместо них, из предплечий, на треть ампутированных взрывом, торчали обломки костей. Неожиданно для всех, Леонид захрипел, застонал, нелепо постарался подняться, опираясь на торчащие огрызки костей и дрожа всем телом, поднял голову. Все кто увидел его лицо, отшатнулись, люди спешно отворачивались, кто-то даже крестился: так как глазницы раненого были пусты.
- Братцы-ы-ы! - Простонал Сотник. - Если е-е-есть кто рядом! Братцы-ы-ы! ... Помогите-е-е! ...
Многие отвели взгляды не в силах на такое смотреть. А Леонид, завывая от нестерпимых мучений молил:
- ... Братцы-ы-ы! Будьте же людьми-и-и! Сил нет терпеть такое! Даруйте мне избавления от мук! Облегчите страдания! А-а-ы-ы!...
Первым от оцепенения опомнился Дзюба. Он неуверенной походкой подошёл к Сотнику и с первого же выстрела оборвал нить, связывающую агонирующего человека с этим светом.
Все молчали, и на сей раз смотрели на старшину. А он, как-то устало осунувшись, глядел себе под ноги, и до неузнаваемости глухим голосом проговорил:
