Затмевая могущественных - Ралдугин Владимир

Многие говорили, что Дабуламанзи продался белым за это. Но как только Кечвайо призвал его в себе – тот явился без промедления.

Вместо копья и щита Дабуламанзи вооружился ружьем. Через плечо у него висел патронташ. Приклад ружья покрывала затейливая резьба, с него свисали пряди волос из львиной гривы. Дабуламанзи не был масаем, но ему довелось прикончить не одного льва. От каждого он брал по небольшому куску гривы и крепил их сначала себе на копье, а после на приклад ружья.

Кечвайо восседал в своем кресле, вальяжно раскинувшись в нем. Он сильно располнел за годы правления. Давно уже не брал в руки копья для хорошей схватки. Это несколько настораживало Дабуламанзи – ведь он знал, что на пороге война. И не с кем-нибудь, а с белыми. У которых куда больше ружей, патронов, а есть еще и пушки, чьи снаряды превращают людей в кровавое месиво, и пулеметы, выплевывающие в секунду но сотне патронов.

За левым плечом Кечвайо замер вытянувшись Белый Кван. Дабуламанзи, как и многие зулу, ненавидел этого лысого человека. Хотя и понимал его полезность – особенно в грядущей войне с белыми колонистами.

– Ты отклонил условия, присланные тебе посланцем белой королевы, – говорил Дабуламанзи, – и с того дня в мой крааль никто не ездит с другого берега Буйволиной реки. Лишь несколько раз приходили люди с лицами подонков. Они предлагали на обмен только жалкие бусы и огненную воду. Плохую огненную воду, как будто я совсем дикарь и не разбираюсь в ней.

Годы торговли с Наталем, действительно, научили Дабуламанзи неплохо разбираться в огненной воде белых людей.

– Все это значит, что скоро красные мундиры перейдут Буйволиную реку и войдут в земли зулу. Скоро придет самое лучшее время для походов. Когда солнце не так сильно палит и можно находиться на улице даже в середине дня.

– Все будет так, как ты говоришь, – кивнул Кечвайо. – Чтобы знать это, не нужно быть великим шаманом. Я не склоню голову перед белой королевой из-за моря. Зулу сильны на своей земле. Пора показать белым, что они тут только гости. Гости, которые себе слишком много позволяют.

– Я вижу, тебя не страшат белые люди. Меня – тоже. Но они все же страшны. Своим оружием, которое может убивать сразу и на большом расстоянии. Не будет ли так, что после победы ты, великий Кечвайо, останешься правителем разоренной земли. Земли, где тебе некем будет править. У белой королевы за морем еще много людей. Мы убьем одних, она пришлет новых.

– Они тоже удобрят своей плотью землю зулу. И та станет родить лучше.

Дабуламанзи улыбнулся жестокой шутке своего правителя. Но ничего говорить не стал. Все, что он хотел сказать, уже сказано.

– Мы покажем им, что так и будет, брат, – заявил Кечвайо, и в голосе его было достаточно хвастливых ноток. Не оборачиваясь, Кечвайо сделал знак Квану. – Покажи моему брату своих воинов, Кван.

– Слушаюсь, великий Кечвайо, – склонился Белый Кван.

Он вышел из-за кресла Кечвайо и указал Дабуламанзи на ряды воинов, стоящих в десяти шагах от них. Несмотря на палящее солнце, буквально жарящее их, ни один из них не шелохнулся. Будто неживые стояли они. Не дрогнет копье. Не дернется щит. Кажется, даже капли пота не текут по их лицам.

– Идем, Дабуламанзи, – шагнул в сторону воинов, выходя из-под навеса, Белый Кван.

Тот прошел вслед за ним. Даже для него – всю свою жизнь прожившего в земле зулу – жара была очень сильной. Он сомневался, что выдержал хотя бы полчаса такого вот стояния. А ведь большинство воинов, замерших на самом солнцепеке, были либо ровесниками Дабуламанзи, либо даже превосходили его годами.

– Два амабуто отдал мне великий Кечвайо, – сказал Белый Кван, – и я сделал из них лучших воинов, каких только знала земля зулу. Возьми свое ружье, Дабуламанзи, и выстрели в любого из них.

– Но это убьет его, – покачал головой Дабуламанзи.

– Сделай это, – велел со своего кресла Кечвайо, – и ты увидишь всю силу колдовства Белого Квана.

С тяжелым сердцем снял с плеча ружье Дабуламанзи. Он очень не хотел делать этого. Но не мог ослушаться приказа своего правителя. Выстрел заглушил почти все звуки в большом краале Кечвайо. Многие обернулись на него. Женщины подняли головы от работы. Но никто из воинов, стоявших бок о бок с тем, кому пуля угодила точно в грудь, даже не шелохнулся.

Дабуламанзи хотел подарить своей жертве быструю смерть. Сраженный пулей воин рухнул как подкошенный. Вот только из раны на его груди пролилось удивительно мало крови. Конечно, пуля не копье, но Дабуламанзи видел и не раз, сколько крови льется из огнестрельных ранений. Однако то, что произошло потом, быстро заставило его забыть об этом. Воин, сраженный пулей в грудь, начал подниматься на ноги. Он оперся о копье. Подобрал щит. И вот он уже стоит в ряду с остальными как ни в чем не бывало. Рана на груди не закрылась, а просто перестала кровоточить. Но воина, похоже, совсем не беспокоила эта дыра прямо напротив сердца.

– Я дам тебе два амабуто таких воинов, Дабуламанзи, – произнес Кечвайо, и голос его стал из хвастливого торжествующим, – и еще четыре возьмут себе Нчингвайо Кхоза и Мавуменгвана Нтили. Вместе вы сокрушите красные мундиры, которые перейдут через Буйволиную реку.

Эти воины совсем не нравились Дабуламанзи. Но еще больше не нравился ему взгляд Белого Квана. Слишком много было в этом взгляде торжества. Куда больше, чем в голосе Кечвайо.

Мало кто называл Рудольфа Эберхардта полным именем. Еще с юности за ним закрепилась кличка Светлый Руди – она кочевала с ним повсюду. И в военном училище, и во время службы в панцергренадерах еще в родном Ганновере, и после, когда Руди ступил на скользкую стезю наемного офицера. Сам себя он предпочитал называть не иначе как Белокурая бестия. Кое-кто с этим даже готов был согласиться. В основном женщины. Ведь внешностью Руди обладал, можно сказать, магнетической. Она безотказно действовала на женщин.

Многие считали, что как раз из-за женщин Руди вынужден был покинуть родной Ганновер и завербовался во Французский иностранный легион. Поговаривали, будто он завел интрижку с какой-то благородной дамой, шепотом даже называли несколько фамилий. Иногда немецких, иногда английских, иногда даже русских. Однако все обстояло совсем иначе.

Из-за того случая Руди до сих пор иногда кричал во сне, частенько пугая женщин, деливших с ним постель. Он просыпался, а перед глазами у него стоит все та же девочка с чемоданом в руках. Он видел как наяву пляшущие в руках инсургентов винтовки. Чувствовал удары пуль о броню, отзывающуюся какой-то далекой и ненастоящей уже болью. Видел подполковника Краузе с его неизменным маузером. Стоящих за его спиной товарищей. Но яснее всего все равно была именно девочка с деревянным чемоданом. И тонкий, как струна, стальной шнур детонатора в ее руке.

Однако, конечно же, на публике Руди всемерно поддерживал свою репутацию ловеласа и записного сердцееда. Правда, в Питермарицбурге у него из-за этого сначала возникли проблемы. И довольно много. Потому что цветом общества тут были родственницы губернатора Наталя и лорда Челмсворда. Руди имел продолжительную беседу с ними обоими на тему нравственности.

Лучшим другом Руди в Питермарицбурге был майор Лоуренс. Тот оказался удивительно компанейским человеком. Любил поболтать. Но, главное, никогда не смотрел на Руди сверху вниз, потому что тот уроженец вассальвого Ганновера.

– Я – бастард благородного лорда, – говорил он. – У меня и имени-то нет – одни только инициалы. Но когда-нибудь я наберусь наглости – приду к папаше и спрошу у него, что они значат. Эти две чертовы буквы Т и Е!

В тот день они снова пили с Лоуренсом привозное вино. Оно было очень дорогим, и потому двум офицерам приходилось скидываться, тратя изрядную долю своего жалованья, чтобы купить хотя бы пару бутылок.

– Я скучаю по старому доброму рейнскому, – покачал головой Руди. – Какое все-таки вино у меня на родине. Никакое другое ему не чета.

– А я всем винам предпочитаю солодовый виски, – усмехнулся Лоуренс, – но если его пить тут – на этой чертовой жаре – то мозги закипят, наверное. А охлажденное вино в самый раз будет.