Геннадий Прашкевич - Царь-Ужас
– Ну и урод! – восхищались многочисленные посетители и кричали радостно: – Эй, урод, повернись!
Экспонат X безропотно поворачивался.
– Зачем тебе все это?
Экспонат X пожимал плечами.
– Неужели ты думаешь, – кричал кто-нибудь самый умный, – что мы сами не додумались бы изобразить на стене зеленую бутылку и две рюмки?
– Но вы не додумались.
Наглость экспоната X сбивала посетителей с толку.
– А ты знаешь, почему мы не додумались? – недоумевали они.
– Знаю.
– Ну так скажи, урод.
– Потому что у вас нет врагов.
– А падающие астероиды? А бесчисленные метеоритные ливни? А непреходящая опасность новой Катастрофы?
– Астероид, падающий из космоса, не враг. Он, скорее, ваш рок, ваша судьба, но он не враг.
– А уроды?
– Уроды не имеют к вам никакого отношения.
Ответы экспоната X не всем и не всегда были понятны, но многих заставляли задуматься. Скептикам, считающим, что стремительное волшебное изображение на спине экспоната X не имеет смысла, что вообще на спине человека можно изобразить все, что угодно, экспонат X отвечал нагло:
– Изобразить что-то, наверное, нетрудно. Даже на моей спине. Гораздо труднее до этого додуматься. Не вижу никого, кто бы тут додумался до такого. А еще труднее довести себя до такого состояния, когда ты действительно додумаешься до чего-то.
– А как ты сам додумался?
Экспонат X начинал озираться.
– Я был везде, – начинал он так значительно, что даже самые шумные посетители невольно смолкали. – Япошки (это слово требовало объяснений, но экспонат X не опускался до объяснений) палили в меня из главного калибра, потом красные конники бросили меня в поле под Елизаветградом. Я видел единственный город в мире, не похожий на рвотное. Сам Семен Михайлович Буденный сердился на меня, – экспонат X, видимо, нисколько не преувеличивал, но смысла в его словах не находила даже внимательная и очень расположенная к нему коммодор Фрина. – Я тонул на пароходе среди льдов, а это совсем не весело. Я работал в Красной яранге и образовывал чаучу-мышеедов. Потом попал в фашистский концлагерь, и меня хотели превратить в уютный домашний абажур для рейхсмаршала. Я видел многих творцов искусства, – время от времени экспонат X все-таки пытался приспособиться к терминологии, понятной посетителям Галереи искусств. – Я знаю, как творцы доводят себя до любого состояния, даже до скотского. Я не видел ни одного творца, который чего-нибудь бы да стоил, – вспоминал экспонат X слова маленькой сладкой суки Жанны и жадно смотрел на коммодора Фрину, тоже не спускавшую с него внимательных нежных глаз. – Теперь я знаю, что искусство разрушает, даже созидая. Бы этого еще не поняли, но скоро это и до вас дойдет. Тогда сами увидите. Не понимаю, зачем создавать свалку мертвечины? – экспонат X с нехорошей усмешкой обводил рукой Круглый зал, залитый мерцающим светом стилизованной под Солнце люстры. – Всякие ржавые подковы, обломки окаменелостей. Да вы с ума съехали! – вдруг вдохновлялся экспонат X. Он очень хорошо помнил рассказы маленькой сладкой суки Жанны о парижских художниках и страшно жалел, что не может найти на Старой Базе немножко настоящей дури, ну, хотя бы водки, чтобы убедительно показать изумленным посетителям Галереи искусств, как истинные творцы доводят себя до творческого состояния. – Скоро вы натащите сюда кучи детских свистулек, глиняных трубок, гнилых полотен, ржавого железа, окаменелостей, – злобно орал экспонат X. – Мой совет вам, сожгите всю эту рвань. Катастрофы никогда не случаются просто так. Сожгите и забудьте! Искусство смердит, как гнилая рыба. Бы разве не слышите? Искусство ничего не стоит. Оно в принципе не может чего-то стоить!
– А ты? – кричали раздраженные посетители. – Ты сам-то согласен, чтобы тебя сожгли?
С этим экспонат X не был согласен.
С этим, считал экспонат X, можно потерпеть.
Он, кстати, так и не научился угадывать, кого из посетителей Круглого зала заинтересует изображение на его спине, а кого заинтересует он сам. Злые гримасы экспоната X от души веселили посетителей. Он не любил отвечать на нелепые вопросы типа – почему у тебя нет хвоста? – потому и злился. Еще не любил он и даже терялся, когда его пытались расспрашивать о началах мира, у которых он якобы стоял.
– Истории не существует!
– Как? – испуганно дивились посетители.
Ложь на Старой Базе считалась большим пороком, а прямая ложь – настоящим преступлением, поэтому скоро появились недовольные.
Их число росло.
Многих, даже очень многих раздражало наглое голое существо, носящее на своей спине стремительное изображение такой же голой женщины из совсем другого мира. Многим не нравились невинные светлые реплики экспоната X, другим не нравились непонятные ответы. В Тайный Совет в первые же дни выставки пришло невероятное количество полезных пожеланий и смелых советов, касавшихся именно Галереи искусств. Предлагалось, например. Круглый зал превратить в арену массовых дискуссий, выпуская против экспоната X молодых, но уже искушенных в спорах людей. В этом усматривался необходимый противовес вдруг ставшему модным (но, кажется, и вредным) искусству. Дошло до того, что некий молодой офицер, попавший на Старую Базу из провинции, попытался плеснуть на изображение обнаженной женщины концентрированным раствором царской водки. К счастью, силовое поле отбросило кислоту. Пострадали две женщины, стоявшие рядом с офицером.
К концу первого года действия выставки экспоната X коммодор Фрина прочла на Тайном Совете специальный отчет.
Не оставалось сомнений в том, что открытие Галереи искусств благотворно сказалось на поведении молодежи: значительно снизилось число самоубийств, наблюдалась волна немотивированной, на первый взгляд, общественной активности. Были замечены многочисленные попытки молодых людей самим изобразить нечто особенное на свободных плоскостях подземных залов и коридоров. Правда, это не шло дальше изображения все той же зеленой бутылки «Перно» и зеленых рюмок, и коммодор Фрина не считала это истинным прогрессом. Отрицательно отнеслась она и к утверждениям некоторых сердитых молодых людей, что искусство – это якобы только то, что выходит из-под их рук. Изображай то, что изображается, утверждали они (изображая все ту же зеленую бутылку «Перно» и две рюмки), а экспонат Х – это старье, гниль, это давно прожитое прошлое, это та гнилая ступенька, от которой уже не оттолкнешься, которую надо сбросить вместе с отделяющейся ступенью ракеты. У нас есть право считать настоящими творцами себя, утверждали сердитые молодые люди. Никакой прадед не может превзойти умом своего правнука, это объективный закон, установленный свыше, даже Ньютон знает меньше, чем средний офицер Старой Базы, так зачем поклоняться какому-то ветхому экспонату? У него – смотрите! – даже волосы выцвели. Они у него седые. А зачем нам седое чучело? Мы молоды, мир – наш!
Скептикам обычно отвечал Коллекционер Тарби; коммодор Фрина занималась бытом и безопасностью экспоната X.
Они же занималась его личной жизнью.
Ей, например, приходилось снимать стрессы, все чаще и чаще омрачавшие личную жизнь экспоната X. В такие дни Круглый зал пустел, коммодор Фрина и экспонат X на некоторое время (от нескольких часов до нескольких суток) переводились в специальные Уютные спальные помещения верхнего уровня, куда никто не имел доступа, и могли любоваться кровавыми закатами, заливающими своими мрачными отсветами глубокий каньон.
Целуя обнаженную Фрину, экспонат X быстро впадал в неистовство.
– Почему нам не жить вместе? – задыхаясь, спрашивал он.
– Разве ты сможешь меня защитить? Разве Генетическая служба выдаст нам разрешение? – задыхаясь, отвечала Фрина, во всем уступая экспонату X и невольно при этом вспоминая офицера Ли, загнанного в провинцию.
Она не могла сказать экспонату X прямо: ты же знаешь, что ты стар, ты же знаешь, что ты чудовищно стар, ты даже древен, как динозавр, ты порождение другой эпохи, ты как ископаемая рыба латимерия, попавшая в ваш океан; не бывает, не может быть столь вызывающе неравных браков, у тебя нет никаких перспектив развития, говорила она, но не выдерживала, сама спрашивала с плохо скрытой наивной надеждой:
– А если нам разрешат?.. Если у нас появятся дети? Как ты думаешь, будут их спины украшены столь же чудесными изображениями?
Экспонат X взрывался.
Откричавшись, натопавшись ногой, он впадал в мрачность. В такие моменты он с еще большим искусством изображал на любой оказавшейся под рукой плоскости зеленую бутылку «Перно» и пару рюмок при ней. Конечно, втайне от него ждали чего угодно, даже обнаженных изображений коммодора Фрины, но экспонат X придерживался канонов.
