Сэй Алек - Мерзкий старикашка
Присутствующим подпевать, правда, не возбраняется, но так, чтобы исполнителя не заглушать. Оно и понятно — чревато боком.
Но с песен, конечно, не начинают. Сначала поднимают несколько заздравных кубков или рогов (уж кто какие сервизы предпочитает), причем произносимые тосты далеко превосходят витиеватостью те, что про маленькую, но очень гордую птичку, взлетевшую високо-високо.
Но это, что называется, первый акт Марлезонского балета — для затравки. Потом все переходит к обычной пьянке, а вот с дракой или без, это зависит уже от контингента.
Так и мы — сначала Шока Юльчанская подняла тост за дорогих гостей, которые почтили своим визитом, да умножатся их рода и богатство, да пребудет над ними благодать всех, кого только можно и бла-бла-бла. Затем наступила моя, как старшего по званию, очередь толкать такую же пустопорожнюю ответку про гостеприимство сих стен, родовитость да хлебосольство хозяев, чьи славные предки не раз, а уж нынешние и вовсе не посрамят… И да пребудет с тобой Сила, Люк, короче.
Потом князья — в порядке старшинства по возрасту, — первый десятник и княгинины советники… Затянулось часа на два, причем сидящим за столами попроще, слушать весь этот бред вполуха и при этом не только жрать, но и прихлебывать вино не возбранялось, а вот «хозяева жизни», даже настолько отвыкшие от алкоголя как я, поднабраться не могли никак.
Мудрая традиция, на самом-то деле — есть возможность контролировать подгулявших подчиненных.
Наконец парадная часть подошла к концу, широкие массы должным образом поднасвинячились, и Шока, взяв в руки ситар, в задумчивости провела по струнам.
— Какой бы песней мне вас порадовать? — она снова перебрала струны. — Наверное, удалым чем-то?
Ожидающие развлекухи витязи шумно высказали идее одобрение, да и я не стал возражать. Хватит с меня уже однообразного бренчанья и гудения оркестра имени какой-то матери, энергичного чего-то хочется.
— Ну тогда, пожалуй…
Княгиня-теща вдарила по струнам плясовую, и запела на диво хорошо поставленным голосом о том, как девица грустит о своем изгнанном женихе-горце, и как мечтает о его возвращении. Вполне себе такое политическое заявление для подчиненных, надо сказать. Причем «возвращение горца» дружинники, судя по всему, одобряют. Вон как душевно Шоке подпевают:
Ах, знаю, знаю я, кого
Повесить надо на сосне,
Чтоб горца — друга моего —
Вернуть горам, лесам и мне! [2]
А может просто песня им нравится. Не уверен. Но буду надеяться, что кого надо — того повесят, когда и если потребуется.
— А что, царевич, ты ведь в молодости, помнится, тоже неплохо с ситаром управлялся, — княгиня Юльчанская протянула мне инструмент.
— Когда это было… — пробормотал я, но за гриф взялся, и кольцо-медиатор (здесь именуемый «захма») на палец надел. — Так, что бы такое забацать, чтобы душа развернулась, а потом обратно свернулась?
— Уверена, что ты сможешь выбрать лучшую из песен, — ответила Шока, а присутствующие согласно закивали.
Подхалимы чертовы.
Я провел по струнам, будя в себе Лисапетовы навыки игры, да и решился немного похулиганить.
Ну а что? Народ тут не закомплексованный, сексуальная тематика у ашшорцев не табуирована (неудивительно, при таких богах-то), и даже девственность у местных телок тоже — не такая уж священная корова. Вдарил я песню про ежика. Не того, разумеется, что дырочкой в правом боку насвистывал — за полным отсутствием в известном мире гевеи я и перевести бы ее толком не смог, — а авторства Пратчетта. Ту, что «Только ежика трахнуть нельзя ни хрена» (в классическом переводе, а не вольном пересказе Белого Кречета). И смешно, — вон как народ заливается, — и вполне себе ответ с политическим подтекстом, поскольку символом царского рода Ашшории (и, соответственно, всей страны) является крылатый еж.
Вот только не спрашивайте, откуда у бедного зверя крылья растут. Все вы правильно поняли.
Выступление, хотя пою я и не очень-то хорошо, подняло мои акции в глазах присутствующих на несколько пунктов. Менталитет-с. Это всякие там директора какого-нибудь предприятия на корпоративе сидят с каменными лицами, судорожно боясь уронить себя в глазах подчиненных простыми человеческими поведением и видом. А вот тот же Нерон, имевший куда как больше власти да влияния, и выпить был не дурак, и стихи читал, и музицировал на пьянках сам.
Так и ашшорцы. У них князья на пирах, которые сами и устраивают, поют, причем не всякую пафосную хрень, а дабы гостей и прочих присутствующих повеселить. А тут еще и песня никем не слышанная доселе.
Пришлось потом, до конца мероприятия, еще пару раз «на бис» исполнять — чтобы слова все запомнили.
Первое, что меня встретило по возвращении с пира — это любопытная морда Князя Мышкина. Его более мелкие молочные братья дрыхли без задних лап, сама пятнистая муренка слиняла по своим кошачьим делам, а этому скучно стало. Стоя на задних лапах, и уцепившись когтями передних за край корзинки, кот вертел башкой, осматривая окружающее пространство полуоткрытыми глазенками. При моем приближении он требовательно мявкнул и полез наружу.
— Ну и куда собрался? — я взял звереныша на руки.
Тот запыхтел и начал дыбить шерстку, пытаясь казаться больше и страшнее.
— Бунтуешь, хадина? — я усмехнулся, и начал гладить теплый комочек.
Котовский почти моментально сменил гнев на милость, и начал тыкаться в ладошку носом.
— Э, да ты, никак, опять голодный? Чем прокормить, тебя убить легче.
Мышкин требовательно мявкнул и начал искать носом титьку еще активнее.
Под столом стояла плошка с каким-то варевом — явно для кошки, а не для меня, — и я, с кряхтением наклонившись, поставил кота рядом с ней. Тот начал принюхиваться, полез на запах, но вместо того, чтобы есть, попытался влезть в тарелку с лапами.
— Ну нет, так не пойдет, — я ткнул Мышкина мордочкой в еду.
Тот возмущенно чихнул, отпрянул и начал облизываться. Я снова подтолкнул звереныша носом к еде, тот замер на дрожащих лапках, продолжая вылизывать морду, а затем ткнулся в еду сам и принялся чавкать.
Минуту спустя, с перемазанной физиономией, тот задним ходом отошел от плошки, сел, потряс головой, облизнулся, а потом плюхнулся на бок с твердым намерением уснуть. Я подхватил котенка и положил его обратно в корзинку.
Мышкин блаженно потянулся, развалился на спине и моментально отрубился.
— Идеальный ашшорский князь, — буркнул я. — Всех-то желаний, чтобы царь ему что-то дал, даже если не по пасти кусок, а сам будет только спать и гадить.
* * *Мурлыкатель у кота заработал только через три дня, когда мы уже подплывали к Аарте.
Переправившись на следующий день после пира на эшпаньский берег и проехав достаточное расстояние, чтобы с башен Баратура даже пыль из под копыт наших коней была не видна, отряд свернул с тракта и выехал обратно к берегу Шустрой Змейки, где нас уже ожидали пара плоскодонных лодий-ааков, любезно предоставленной княгиней Юльчанской, и отосланных к точке рандеву заранее, еще до моего песенного дебюта.
Это Зулик с ней договаривался, умничка такой.
На корабли загрузились споро, хотя Репка лезть на борт ни в какую не желала и к ней пришлось применить меры не только морального, но и физического воздействия — проще говоря, я ее по хребтине перетянул своим посохом, — да и были таковы. Течение попутное, ветер благоприятствует, так что невзирая даже на то, что после впадения Долговодной Великая Поо делает изрядного крюка к северу, выигрыш по времени должен быть где-то в половину дня пути. Спине моей, опять же, изрядное облегчение — стар я, по столько дней из седла не вылезать. Ну и натертым мозолям чуть ниже тоже.
Так что плывем, любуемся пейзажами, отдыхаем — один Арцуд страдает. У него, оказывается, сильнейшая морская болезнь. Такая, что его при форсировании лужи тошнить начинает. Лежит, бедолага, ничего не ест, с лица весь зеленый… Непременно стоит назначить его командовать флотом.
Остальные, едва мы отплыли, приготовились было с комфортом поскучать в дороге, но вредный Касец своим подчиненным всю малину обломал: заставил отрабатывать сабельный бой в условиях корабля, причем как индивидуальный, так и групповой. Тумил, разумеется, в молодецкой потехе принял участие, — как иначе-то? — благодаря чему выяснилось, что это со спатычем он весьма себе неплох, а вот саблист из него, мягко говоря, не очень.
Первый десятник сказал «Непорядок» (нет, на самом деле он высказался несколько развернутее и чуть менее цензурно, но смысл был именно таков) и принялся гонять стремянного, почти уже царского, лично. В хвост и в гриву, без перерыва на отдохнуть, с комментариями о том, сколько Тумил с той и или иной раной, условно ему только что нанесенной, протянет. Сроки, как правило, оказывались недолгими.
