Владимир Петько - Город (СИ)
Я огляделся. Комната, в которой мы оказались, меньше всего подходила этому человеку. Грубые черты, лицо в глубоких морщинах, да и вся фигура какая‑то угловатая. А комната заставлена предметами искусства — статуи, гравюры, антикварная мебель.
— Откуда это всё? — спросил я. — Коллекционируете?
— Сам сделал. — Дэримон почесал щетину на подбородке, уже начавшую седеть. — Задавайте вопросы по существу.
— Почему вы ушли из города?
— Хотел одиночества.
— По какой причине?
— Это мое личное дело.
Не знаю, каким чутьём, но я почувствовал, что здесь он недоговорил самое главное.
— Пусть так. Каким образом вы снова живой? Чеслав не убил вас, а только ранил?
— Не знаю, — Дэримон отвел взгляд и пожал плечами. — Я помню только, что потерял сознание, а очнулся в городе.
— Вас кто‑то спас?
— Не знаю.
— Где вы очнулись, в больнице?
— Нет, в городе, на улице. Просто шел по улице и понял, что последнее оставшееся в памяти — кузница в Пустоши, а я лежу в луже крови.
— И всё?
— Всё.
Поверить в эту историю было трудно, но если кузнец хотел соврать, он бы придумал что‑нибудь не такое нелепое.
— Чеслав говорил вам, что знает кто вы. Что он имел в виду?
Дэримон пожал плечами.
— Это у него надо спросить. Мальчишка был малость не в себе.
— Зачем вы тогда взяли его в ученики?
— Способный потому что.
— И убил вас потом.
Дэримон снова пожал плечами.
— Постойте, — сказал я. — Что значит — способный? Ваша способность искусственно заложена на генетическом уровне. Чему вы могли его научить?
— Он умел чувствовать, — ответил Дэримон. — Не так хорошо, как я, честно сказать — совсем плохо чувствовал, но способность у него была. Я думал, что он мутант. Такое в Пустоши иногда случается.
— Он не рассказывал о себе?
— Всё что он сказал мне за полтора года, — что ему нужен меч, как у черноголовых. Мальчишка хоть и смышлёный был, но дикий. Не знал, что есть более эффективные виды оружия.
Я вспомнил ловушки Чеслава из старых батареек и усмехнулся. В оружии парень разбирался получше других.
— Но меч он сделал неплохой, как я понимаю, — сказал я.
— Хороший, — кивнул Дэримон.
— Странная у него была благодарность, не находите?
Дэримон посмотрел на меня внимательно.
— Это ведь вы видели моё прошлое и рассказали Даверу.
— Я.
— Кто вы по профессии?
— Библиотекарь.
Дэримон усмехнулся.
— Неожиданно. И что, вы чувствуете вещи, как я?
— Я не чувствую, я вижу истории.
— Суть у наших способностей одна. У любого материала есть память, влияющая на его структуру и свойства. Я могу, чувствуя эту память, определять, какое воздействие на материал оказывали, вы видите свои истории. Наши с вами способности — узкие проявления одного и того же явления. Мы можем чувствовать память вещей. — Дэримон взял с маленького столика деревянную статуэтку — женщина со змеей в руках — и с нежностью погладил.
— И что вы такого почувствовали, что сбежали из города? — спросил я.
Дэримон вздрогнул — я попал в яблочко.
— Хотите начистоту? — сказал он с напором и подался вперед. — Я не помню. Я помню только одно — я не хотел этого знать, и не хочу знать сейчас. Если у вас есть хоть немного здравого рассудка, вы поймете, что лучше всего делать как я. А то потом будет поздно.
Он не врал, это было очевидно. Его напор поколебал меня, но я сделал последнюю попытку.
— Что спросил у вас Давер?
Дэримон помедлил, подбирая слова.
— Он много чего спрашивал, в основном тоже, что и вы. Но речь тут видимо о том, могу ли я чувствовать человеческую или иную плоть, как прочие материалы.
— И что вы ответили?
— Нет.
А вот это, похоже, неправда. Сказал‑то Дэримон твёрдо, как полагается говорить правду, да только актёр из него намного хуже, чем кузнец.
— И из‑за этого Давер убежал в Пустошь? — усмехнулся я.
— Я не знаю, из‑за чего и куда он убежал, — нахмурился Дэримон. — Что знаю, я сказал. Если больше нет вопросов…
— Есть парочка, — перебил я. — Вы знаете Антона Портера?
— Нет. Кто это?
— Один молодой человек, которому отрезали голову, но он почему‑то жив и здоров. Прям как вы.
Дэримон пожал плечами.
— Хорошо, тогда другой вопрос. Что это за район, в котором вы живёте? Почему сюда можно добраться только через портал?
— Место для тех, кто не хочет быть на виду, — равнодушно сказал Дэримон.
— Здесь живёт так называемая элита нашего города?
Дэримон криво улыбнулся:
— Так называемая — нет. У тех специальный гадюшник. Настоящая — может быть. Они мне не докладывают.
— Ну что ж, — сказал я, поднимаясь, — извините за отнятое время, мне наверно уже пора.
Дэримон тоже поднялся и протянул руку для прощания. Я пожал её и в этот момент целая куча мыслей пронеслась у меня в голове и мгновенно оформилась в нелепый на первый взгляд план. Если кузнец может чувствовать отпечатки в человеческой плоти, что получится у меня? Историю я точно не увижу, я такое безуспешно пробовал ещё в юном возрасте. Биополе живого человека постоянно меняется, в голове ежесекундно появляются новые мысли и переживания. Можно различить только пиковый всплеск, тот, что оставил нестираемую отметину, сильнейшее потрясение, вроде собственной смерти или причины убежать в Пустошь.
Я крепче сжал руку Дэримона и посмотрел ему в глаза.
— Скажите, почему у вас нет фамилии?
— У меня есть фамилия, у меня имени нет, — серьёзно ответил Дэримон.
— Как это? — растерялся я.
— Забыл, — ответил Дэримон, а я, поглощенный перевариванием того, что можно назвать пиковым всплеском, не понял, пошутил кузнец или нет.
Я вышел из квартиры, добрался до портала и через несколько секунд уже стоял в коридоре таинственного здания, осмысливая пиковый всплеск Дэримона. Точность такого метода конечно никуда не годится, это скорее мои домыслы, чем реальная информация, но получается, что кузнец ушел в Пустошь, потому что не считает себя человеком. В другой раз я бы посчитал, что ошибся, но почему он тогда сумел ожить?
Что делать дальше я не знал, поэтому решил повторить фокус со стрельбой в замки. Нашел примерное место кабинета Антона и пошел по порядку. Первые две комнаты были абсолютно пусты, в них, похоже не заходили с того момента, как построили здание. А вот третья оказалась той, что я искал. В ней всё так же стояли лишь два стула, я сел на первый, но он не отозвался. А вот второй повел себя странно — история в нём была, но я её почти не запомнил. Я попробовал ещё раз — безуспешно.
Открыв глаза, я обнаружил, что на стуле напротив сидит Антон.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответил я. — Каково это, когда тебе голову отрезают?
— Немного странно. — Антон пожал плечами. — Чувствуешь себя каким‑то… поломанным.
— Понятно… — протянул я с ухмылкой, — с кем не бывает… Дэримон вот тоже…
Антон кивнул.
— Тут с твоим стулом что‑то не так, — продолжил я, как ни в чём не бывало, словно не вломился в чужой кабинет и не был пойман с поличным. — Я историю смотрю, но почему‑то не могу запомнить. Глаза открываю, а в памяти ничего.
— Память — штука ненадёжная, — вздохнул Антон и добавил не к месту. — Просто я тебя очень ценю.
Глава 20
Счастье привалило как всегда в тот момент, когда его никто не ждал. Я корпел над толстенным каталогом, ежеминутно заглядывал в объемистый ящик, приткнутый сбоку к столу, и размышлял о несправедливости, как основной силе в миропорядке. Сегодня именно тот день, когда нужно отпроситься с работы, сесть на велосипед и катить с друзьями на природу. Позагорать на солнце, поиграть в волейбол, ближе к вечеру побренчать на гитаре. Потом Ирен до дома проводить. С ночевкой. Первые по — настоящему жаркие апрельские дни, когда уже можно купаться, когда все пропадают на пляже…
А тут эта посылка. Ладно бы по моим прямым обязанностям, свою работу делать нужно. Но археология — это не совсем мой профиль, я ведь библиотекарь. Пока что даже младший библиотекарь. Книги, рукописи, журналы — это мое. А черепками, заржавелыми железяками и прочей трухой приходится заниматься только из‑за того, что больше некому. Нет, я люблю это дело, иногда попадаются занимательные вещицы, такие порой истории можно увидеть… То есть, официально, это не истории, а информационно — биологические отпечатки, но мы в семье испокон называли их по — простому. Я в первый раз услышал это слово лет в пять от деда, и тогда мне это представилось чем‑то вроде чтения книги…
Впрочем, в детстве всё выглядит куда проще и понятнее, это потом начинаешь усложнять, пытаясь выставить очевидные вещи в другом, более удобном для себя свете.
