Дмитрий Казаков - Сборник рассказов.
Лес оборвался неожиданно, Джонни даже замотал головой, куда, мол, подевался? Однако лес остался позади, а прямо по ходу высилась скала, огромная, могучая, от нее веяло древностью и несокрушимым величием. Пытаясь посмотреть, что наверху, Джонни шапку даже рукой придержал, вдруг упадет. Наверху обнаружилась башня, прямая, тонкая, такая же серая, как и скала. «Кто же там живет?» — любопытство высунуло острый нос и не спешило прятаться, — «Надо поглядеть». С детства любил Джонни лазить по деревьям, так что думал, и тут не сплоховать. Ан нет, скала высока, пришлось на половине искать уступчик, сидеть отдыхать. Джонни задумчиво болтал ногами, жевал краюху и смотрел вниз, на лес, на птиц, порхающих меж ветвей и новая песня сама собой складывалась в голове, вертелась, пытаясь улечься поудобнее.
Наверху скала оказалось гладкой, словно лысина монаха. Ни травы, ни кустов. Взобравшись, Джонни развернулся к миру, и гордо проорал что-то, извещая лежащий внизу мир о своей победе. Отдохнул еще раз. Пиво из предусмотрительно припрятанной вчера бутыли охладило раскаленное горло. «Эх, к девчонке под бочок бы сейчас» — подумал Джонни, вспоминая смазливых деревенских девиц, что на свадьбе не раз подмигивали голосистому певуну. От близкого знакомства Джонни удержало только присутствие могучих приятелей этих самых девиц, он бывал уже не раз бит за проделки подобного рода, и в этот раз решил ограничиться жратвой и выпивкой.
Полукруг входа встретил тишиной и темнотой. Крик «Кто здесь?» не породил даже эха. «Где наша не пропадала» — решил Джонни и бесстрашно переступил порог. После нескольких шагов тьма впереди расступилась, открыв стену из досок, с окованной железом дверью. Страха не было совсем, лишь любопытство. Когда Джонни протянул руку, дверь открылась сама. Шаг, и Джонни замер, пораженный увиденным. Посреди открывшегося помещения, хорошо видная в свете факелов, пылающих на стенах, лежала женщина, обнаженная женщина. Кадык Джонни дернулся, горло мгновенно пересохла. Женщина лежала в полоборота, и Джонни прекрасно видел и изящную линию бедер, и тугие полушария грудей. Черные как ночь волосы разметались по подушкам. Джонни не заметил, как сумка соскользнула с плеча, глухо стукнула о пол, кровь могучим потоком хлынула туда, куда и положено в таком случае, мозг затуманился. Женщина открыла глаза, голубые, как небо, зрачки глянули Джонни прямо в сердце. А когда прекрасная, словно богиня, женщина улыбнулась, томно выгибаясь, певец не выдержал и бросился вперед.
Разочарование оказалось чудовищным. Джонни пролетел сквозь продолжающую улыбаться женщину, влупился со всего маха в стену. Не поняв еще, что случилось, завыл волком, развернулся. Но руки проходили сквозь прекрасное тело, он не мог прикоснуться к женщине! Страсть искала выхода, но не находила его. Слезы, пахнущие пивом, потекли из глаз Джонни, не понимая, что делает, он вытащил нож из-за пояса, и вонзил в собственное горло. Кровь хлынула струей сквозь призрачную женщину, раздался удар от падения тела. Морок медленно растворялся, оставив лишь корчащееся на полу тело…
Они называют меня Башней. Я плохо представляю, что это такое, но может они и правы. Создатели мало дали мне, и новые знания я получаю лишь от двуногих, своих посетителей, своих жертв, вместе с их кровью. Они несут и несут мне новые знания, и ни один не вернулся назад…
Священник— Не надо идти туда, святой отец, — наперебой галдели послушники, пытаясь остановить пастыря, но тот был непреклонен:
— Всяко место, демонами оживляемое, должно быть силой истинного бога очищено. А кому это делать, как не нам, слугам божьим? — говорил он, размашисто шагая по высокой траве, и тонзура сурово блестела, а крест на шее болтался, словно меч на боку рыцаря. — Али убоялись вы врага рода человеческого, что аки лев рыкающий ходит вокруг?
— Конечно, страшно, отец Петр, — чистосердечно ответил младший из послушников, Томми. Ему еще не исполнилось и шестнадцати.
— Чтоо? — взревел святой отец так, что послушники испуганно шарахнулись от него. — Боитесь? С нами сила Господа нашего Иисуса Христа, матери его, Девы Марии и мощь святой церкви в наших руках. Или вы плохо читали житие Мартина Турского?
— Читали, святой отец, — в разнобой и не очень уверенно ответили послушники.
— Так, и вы должны помнить, как дьявол в обличии пламенном явился и учинил пожар страшный в городе Туре. Но Святой Мартин не испугался, силой креста загнал он нечистого в глубокое подземелье, и погасло пламя. Чем же я хуже? Вера крепка, и крест животворящий со мной, так что, какие бы демоны не жили там, в башне, пришел их последний день.
Но когда отец Петр увидел скалу, на которую предстояло влезть, дабы добраться до означенных демонов, уверенности у него поубавилось, скала оказалась высока, а склоны ее — круты. Священник долго пыхтел, соразмеряя высоту и сложность подъема со своими возможностями, наконец, решился:
— Доставайте веревки.
Все четверо послушников ловко забрались наверх, прихватив с собой прочный канат. Вскоре змеящаяся полоса мелькнула вдоль склона. Отец Петр обвязался, перекрестился, и зычный голос его вспугнул стаю пичуг:
— Тащите!
Глаза во время подъема закрыл, шептал молитву Святой Деве, дабы сохранила от погубления в бездне. Мальчишки наверху пыхтели, весил святой отец немало. Самый старший даже пробурчал что-то вроде: «Вот отъелся, боров старый». Когда лысина монаха воздвиглась над краем обрыва, дрожащие руки вцепились в камни, послушники просто рухнули на камни, отдыхать.
Отец Петр вытер рукавом лысину, перевел дух, посмотрел на дышащих, словно рыбы на берегу, мальчишек, и махнул рукой:
— Ладно, оставайтесь, пойду один. Ждите с победой. Увидите что необычное, креститесь. Да оборонит вас Господь.
Башня встретила темнотой и тишиной. Да, не таким представлял отец Петр обиталище нечистой силы. Но истинный сын матери-церкви всегда найдет объяснение козням нечистого: «Затаились, гады!». Поднял крест повыше, откашлялся, и смело шагнул под темные своды. В стороне тут же кто-то мерзко захихикал. Выскочившее из угла эхо запрыгало по башне, усиливая звук, и хихиканье звучало долго-долго, затем, превратившись в еле различимый рокот, стихло. Отец Петр крестился раз за разом, его била мелкая дрожь. И тут тьма ожила.
Со всех сторон полезли мерзкие, кривляющиеся хари, сатанинский хохот загремел, как море в бурю. Демоны, ужасные, уродливые, рогатые и безрогие, волосатые и бесстыдно безволосые, закружились вокруг монаха в сатанинском хороводе. Сверкали острые клыки, слюна капала с высунутых языков, острые когти рассекали воздух.
От ужаса отец Петр едва не лишился чувств, осел на пол, закрыл глаза, и забормотал молитву. Однако это помогало мало. Хохот и визг не умолкали, он чувствовал, что когти исчадий ада вот-вот вонзятся в беззащитное тело. Не выдержав ужаса, вскочил и кинулся туда, где должен был быть выход. Но выхода не было, словно черный занавес закрыл арку выхода, сделав ее неотличимой от стен. Шабаш тем временем только усилился. Появились демоницы женского пола, при виде которых сыну святой матери-церкви стало совсем плохо, демонские дамы бесстыдно обнажали свои прелести, и делали, (в его, монаха, сторону!), явно призывные жесты. Закричал в ужасе, почувствовал, что по ноге стекает нечто теплое. «Вот и все», — мелькнула мысль. — «Куда мне до Мартина Турского». Сам не заметил, как в руке оказался нож, что монах обычно носил под рясой. Лезвие казалось черным во мгле Башни. «Вот и все» — клинок легко вошел в грудь, словно в масло. Не дождаться послушникам духовного пастыря, не дождаться…
Я не веду счета, но уже больше сотни двуногих, нет — людей, так они называют себя, приходили ко мне. Приходили, отдавали мне свою жизнь, свою кровь, немного от себя. Во мне становится все больше и больше от них, людей, я знаю как это — быть, и все чаще задумываюсь о такой человеческой проблеме, как это — не быть, и не нахожу ответа…
Каирская ночь
Хусейн повернул лампу, любуясь ее красивой формой, как вдруг с удивлением заметил, что светильник трясется в его руках. Дрожь становилась все сильнее, а затем из лампы вдруг повалил светящийся сиреневый дым…
Точно дивная Фата-Моргана,
Виден город у ночи в плену,
Над мечетью султана Гассана
Минарет протыкает Луну.
Николай Гумилев «Египет»
— Да смилостивится Аллах над нами! — Хусейн оторвался от трубки кальяна и удовлетворенно вздохнул.
— Да смилостивится, — отозвался Али. Он уже закончил курить и сидел неподвижно, рассеянно поглаживая бок кофейной чашки. — И заодно заберет в ад нашего кади!
— Али, достойно ли мусульманина так говорить? — воскликнул Хусейн, морщась от привычной боли в пояснице.
В маленькой и бедной чайхане на самой окраине Каира они были только вдвоем. Ночь висела над городом, пронизанная тонким запахом цветущих садов. С открытой террасы чайханы видна была полная луна. Рядом с ее белым диском торчал тонкий шпиль минарета. Слышно было, как где-то в пустыне шакал жалуется на судьбу.
