Андрей Валерьев - Родина
На самом деле Максим знал ответ. Он — боялся. Боялся того, что эти люди, которые заботились о нём три года, забыли про него. Сердце сжималось и протестовало, приводя тысячу доводов против, но разум предательски твердил — 'ты им не нужен, забудь'.
'А я им… всё…'
'А они тебя будут просто использовать, как и все остальные'
'Это неправда! Они не такие… они же мне…'
'Что? Ты хотел сказать 'как семья'? Откуда ты знаешь?'
'Я им верю!'
'Лейле ты, помнится, тоже… верил'
'Заткнись, тварь!'
'Ну-ну, ну-ну… лучше подумай, что будешь делать сейчас…'
— Так! Всё! Хватит! Этак и с ума сойти недолго!
Лежавшие под пальмами 'робинзоны' зашевелились — Максим разбудил их. А может быть, скорее всего, они и не спали.
Укасов проверил пару честно заныканных пистолетов, поднялся и потопал к морю.
Соседи угомонились только под утро. Из пальмовой рощицы почти всю ночь раздавались звонкие шлепки и визг негритянки, стоны девчонки и сдавленная ругань инвалида. Недоходоки пытались вернуться домой.
'Что-то с ними не то. Доходяги. Искусственные они какие-то. Недоделанные… мутанты, мля. Иксмены…'
Максим вспомнил, кого в Алма-Ате называли 'иксменами' и хрюкнул. Настроение стремительно улучшалось.
'Выберусь в АА — найду Асель… а классно она… Стоп! Сейчас — 'иксмены'
Макс прислушался, кроме шума ветра и тихого прибоя тишину не нарушал ни один звук.
'Ничего личного — просто бизнес. Прости Оленька, дядя Максим тебе учебников не привезёт'
Девочка и негритянка спали рядом, так, что Максим смог спокойно прицелиться обеим в головы. Он никогда раньше не стрелял в людей. По идее, его должно было трясти, но ничего подобного не происходило. Максим спокойно навёл пистолеты, зафиксировал руки, ещё раз проверил прицел и, глядя на лежащего в пяти метрах Майкла, почти выстрелил.
— Ничего личного — просто бизнес. Твою дивизию!
Макс снова прицелился и снова попробовал нажать курки. Прицелиться получалось, а выстрелить — нет. Макс не боялся — просто два указательных пальца отказывались ему подчиняться.
— Да пошло оно всё!
Укасов сунул пистолеты за пазуху, развернулся и потопал к проливу. Надо было выбираться на континент.
В предрассветных сумерках, под пальмами хрипел во сне инвалид, и стонала и плакала девочка.
— Вот такое хреновое лето…
Глава 7
Торт, цветы, аплодисменты
Дубровка,
Ноябрь 13 г.
Холодное лето плавно перетекло в ледяную осень. О том, что будет зимой, думать не хотелось. Саня зябко повёл плечами — даже тяжеленный, до пят, тулуп не спасал от пронзительного ветра, который так и норовил пробраться за пазуху. Ледяная крупа неслась параллельно земле и пропадала в серой мгле над обрывом. Хорошо, что свояк, измученный безнадёжно-скучными дежурствами у места ухода Максима, соорудил, пока было достаточно тепло, что-то вроде конуры. Она не грела, да и ветер свистел в сотне щелей между досками, но всё равно — там было куда приятнее.
Сашка задумался. Выводить людей на дежурство с каждым днём становилось всё тяжелее и тяжелее. Почти восемь месяцев прошло с тех пор, как Максим исчез и вера в то, что он вернется, таяла с каждым днём.
Дубинин с ужасом представлял себе, как он будет объясняться с Шевцовым следующей весной — всё-таки хутор им отгрохали на славу. И на зависть остальным. И пока получается — за так.
'Ладно. Об этом потом думать будем. Зато любимица в тепле и уюте'
Саня заулыбался. Срок неумолимо приближался. Заезжавшие с плановым осмотром Заозёрские акушеры пообещали приехать через две недели и принять роды, надавали кучу советов и укатили. Сейчас Леночка сладко спала за толстыми и крепкими стенами тёплого дома. Их дома. На их хуторе. На их, собственной, земле! Зашибись!
Дубинин перевесил автомат на другое плечо и двинул вдоль обрыва. Надо быть очень внимательным. Да. Точно.
Акушеры привезли с собой листок Заозёрной многотиражки 'Вести Родины', из которой поселенцы узнали о том, что Сёмин и его бойцы, наконец, выловили остатки бандитов и на севере наступило затишье.
'Всё равно. Надо быть ОЧЕНЬ внимательным!'
Саня застыл на месте. Возвращаться в будку не было моральных сил — ветер бы тогда бил в лицо. Мужчина повернулся к ветру спиной, поднял воротник необъятного тулупа и замер. Ветер выл, впереди, в невидимой в темноте бухте, грохотал прибой.
'Блин. Чего я тут делаю? Всё равно ничего не видно'
Спина, нещадно избиваемая крупой, заледенела и покрылась тяжёлой коркой. Пора было идти домой.
— Чего стоим? Кого ждём?
Сашка решил, что ему померещилось.
— Чего ты тут торчишь, спрашиваю? Как три тополя на Плющихе…
Дубинин медленно обернулся. В сером сумраке раннего, почти зимнего вечера, в пяти шагах от него, в лёгкой кожаной куртке стоял Максим и улыбался. Ветер трепал его отросшую седую шевелюру, в руках он держал коробку с тортиком, перевязанную обычной верёвочкой, а под мышкой был зажат букетик белых роз.
Последняя лампочка, свисающая на тонком проводе посреди комнаты, светила еле-еле, но зрение у Максима уже адаптировалось, да и щёки, наконец, оттаяли, так что чувствовал он себя вполне сносно. Толстая, как уточка, Лена, счастливо улыбаясь, хлопотала, собирая неожиданный поздний ужин. Детки чинно сидели на сундуке, пожирая глазами сильно изменившегося Максима и не решаясь к нему подойти. Отчего тот всё больше и больше впадал в отчаяние. Ему было неуютно, холодно и страшно.
Неторопливый рассказ Александра о том, что из-за него сожгли прежний хутор, и что почти все были ранены, был страшен своей обыденностью. Дубинин ни словом не обмолвился о том, что всё это случилось только потому… а! Чёрт!
— … потом нас вывезли к федералам, но там… жить негде было, а тут ещё — видишь? — Дубинин показал на жену. — Я вынужден был согласиться.
Саша помялся и опустил глаза.
— Прости меня, Максим.
Макс остолбенел. Его узкие глаза широко распахнулись, он, словно зачарованный, медленно поднялся на ноги. Саня ничего не понял, но, на всякий случай, тоже встал.
На ватных ногах Макс подошёл к Дубинину, крепко его обнял и разрыдался, уткнувшись носом ему в плечо.
За три последних года у него впервые попросили прощения!
Неважно, что Дубинину не за что было извиняться — плотину прорвало. Макс ревел, как маленький ребёнок, изливающий свою обиду, боль и страх отцу или старшему брату. Саша осторожно погладил его по спине. Из кухни прибежала Лена и замерла у стены.
— Поплачь, Максим, поплачь. Легче станет.
Через минуту бурные рыдания, сотрясавшие Максима, сменились громким, счастливым хохотом. Макс смеялся, слёзы градом катились по его лицу, но это уже были слёзы радости.
— И… и… чего это я? Егор, Оленька, я вам… — Макс задохнулся от счастья и душивших его слёз, — … торт привёз!
Дети завопили и кинулись к дяде Максиму, облепив его со всех сторон.
— Лена, я тебе…
— А я знаю, спасибо, — женщина держала в руках колючие и изрядно помёрзшие розы. — Они так пахнут…
Москва
Октябрь 2013 г.
— Вы, Максим Баймуратович, счастливчик.
Человек, сидевший напротив Укасова, с интересом вглядывался в лицо Ходока.
— Про вашу гавайскую эпопею кино снимать можно, — он задумчиво побарабанил пальцами по столу, — в штатах до сих пор раздрай и политический кризис. Новый президент, судя по всему, был в курсе программы 'Новая Америка', но предпочёл сделать вид что ни сном ни духом… впрочем, вас это не касается.
Человек упёр в Максима свои безжалостные водянистые глазки, отчего тот непроизвольно поёжился, и выдал нечто совершенно неожиданное.
— Какие у вас планы?
Макс офигел.
— С каких это пор вас интересуют МОИ планы?
Собеседник поморщился, как от зубной боли и махнул рукой.
— Идите и думайте.
Дубровка
Ноябрь 13 г.
— Ну и ну! — Кузьмин жадно ловил каждое слово Ходока. — А дальше?
— А дальше я уплыл через пролив на материк. Если честно — думал, не дотяну. И акул боялся. Но Бог миловал. Потом по пляжу топал всю ночь, но так ни одного ручья и не нашёл.
Макс пошвыркал чайку и заел тёртой брусникой.
— А жара там, я вам доложу, зверская. Даже тень от пальм не помогает. Чувствую — аллес приходит.
Слушателей у Максима было трое: Кузьмин, Сёмин и Шевцов. Впрочем, Глава Заозёрного за всю встречу не проронил ни слова, с головой зарывшись в ворох свежих газет, доставленных Максом с 'большой земли'.
— Достал шило, кольнул себя в задницу, да и вывалился назад. В кусты на склоне горы. От города километров шесть-семь.
— И? — Сёмину было очень интересно, но он всё ещё смотрел на Макса, как на врага народа — рассказ о сотрудничестве с американцами был воспринят им в штыки.
