Анна Пань - Страсти Евы
Маркиз кланяется ему в ноги и, не разгибаясь, красный, как помидор, бочком семенит к выходу. Видя откровенное идолопоклонничество, я для себя твердо решаю − Гавриил далек от БДСМ-культуры, где, как правило, комплексы неполноценности и ущербность половых партнеров выплескивается в сексуальную агрессию. Учения по половой психопатии Крафт-Эбинга − тому доказательство. В отношении Гавриила все иначе: он деспотичен сам по себе, как бывает с теми, кто осмысленно выбирает политику кнута и пряника в широком смысле для стабилизации массовых настроений в городских джунглях. По аналогии с альфа-самцом − вожаком стаи системы подчинения-доминирования в агрегациях социальных животных.
В считанные секунды верзилы возвращают дверь на петли, но Гавриил не дает мне слезть с него. На оказание сопротивления он заламывает мне руки за спину и серьезно говорит:
− Не расскажешь, за каким тебя понесло в бордель?
Мгновенно я чувствую себя совершенно опустошенной. Переутомление в свете последних событий выпило из меня все жизненные силы.
− Прости, что подвергла тебя опасности, − пристыженно извиняюсь я. − Из-за меня ты мог умереть. Спасибо, что спас мне жизнь.
В холодных, как воды Арктики, глазах Гавриила возникает выражение, очень близкое к скорби.
− Ты всегда можешь на меня рассчитывать, Ева, − с дрогнувшей на губах улыбкой повторяет он сказанные им на моем дне рождения слова.
Мне так и хочется пойти на поводу у отбившегося от разума неразумного сердца и поцеловать Гавриила, но я укрощаю своевременный порыв и пускаюсь в монолог про случайную встречу с «маньяком» в Санкт-Петербурге.
− Воистину твоя информация бесценна, Ева, − утомленно прикрывает веки Гавриил.
С закрытыми глазами и плотно сжатыми губами он напряженно ворошит свои волосы. Без всякого неуместного жеманства я утыкаюсь носом в его теплую шею и глубоко вдыхаю соблазнительный аромат, стараясь сохранить его у себя в памяти. Нет ничего роднее запаха любимого мужчины. Исключительно подобранный одеколон, в котором неизменно присутствует свежеть ночного леса и терпкость мускуса, перебивают его естественные мужские феромоны. Даже в окровавленной сорочке, пропитанной ожесточенной дракой и сладким потом от мистерии в подземелье, он пахнет властью, деньгами, пороком и неуловимым вольным степным ветром, который по его желанию может нежно приласкать или безжалостно хлестануть по лицу.
Я вдыхала бы и вдыхала сводящий с ума аромат этого не знающего пощады воина, скитающегося по греховным тропам своего одинокого королевства и, быть может, когда-то разочаровавшегося в любви женщины, но на первый план вырывается овладевающая мною слабость. Я все-таки заработала себе простуду, потому что температура и ломота в костях набирают обороты, начинает знобить.
− Ты вся дрожишь, − обеспокоенно хмурится Гавриил, обхватывая мои заледенелые босые ступни.
Больше не медля ни секунды, он относит меня на кровать. Я сотрясаюсь от озноба так, что зуб на зуб не попадает. На войлочной перине я сворачиваюсь калачиком и подгибаю руки и ноги, совсем как домашний котенок − тот самый, с которым он меня постоянно сравнивает.
− Сейчас я вылечу тебя, детка, − с болью улыбается Гавриил, кладя ладонь на мой огненный лоб. − Твой оберег блокирует некоторые мои способности, поэтому сними его.
Я делаю, как велено, и вглядываюсь в его сузившиеся зрачки, в центре которых загорается золотой свет, затягивающий меня в глубокий гипнотический колодец. С неизведанным ранее чувством я уплываю в транс, где чья-то невидимая сила забирает из моего тела боль.
Гавриил полон сюрпризов. Влияние целительства − второе по редкости после влияния прорицания.
− Хм… мое влияние должно было подействовать − истолковывает он мое молчание по-своему и начинает поочередно растирать мои босые ступни, согревая их горячим дыханием.
Я теряюсь в поистине неземных ощущениях и забываю даже, как правильно дышать. Гавриил владеет секретной картой эрогенных зон на теле женщины. Я любуюсь его красивыми руками с надувшимися венами и тихо постанываю, но все еще играю в молчанку. Мне не хочется покидать рай в шалаше с любимым, мое сердце поет.
− По-моему, моя проказница, ты полна бодрости, − из-под знойно опущенных ресниц на меня смотрят проницательные синие глаза.
− Твои руки творят чудеса, − от чистого сердца признаю я.
− Покорно благодарю, Ева… Ты, кстати, раньше болела земными болезнями?
− Сколько себя помню.
− Никита тоже любит полнолуние?
− Вот уж не ожидала, что ты запомнил, − приятно изумляюсь я. − Вообще-то брат равнодушен к небу. К чему все эти расспросы?
− Сегодня полнолуние, вспомнилось что-то, − улыбается Гавриил своей коронной гипнотической улыбкой, но интервьюировать продолжает: − Никита раньше болел, как ты?
− Нет, только мне почему-то повезло. Это что-то означает?
− Архонты с рождения не болеют земными болезнями, − вдумчиво молвит он, сопоставляя в уме какие-то детали.
Моя очередь задавать вопросы.
− Ты обладаешь влиянием целительства, почему же не излечил собственное плечо?
Гавриил сжимает челюсти и неторопливо проводит пальцем по ровному шраму у себя над скулой, очевидно, прикасаясь к тайнам прошлого.
− Все дело в моем рубце. Я получил его в далеком отрочестве. Исцелить ранение тогда я попросту не мог, поэтому шрам стал для меня напоминанием о моем поражении. С тех пор в моей руке есть то, что заставляет меня избежать поражения. Иногда выходит иначе.
Он мрачно косится на окровавленное предплечье.
− В таком случае я предпочитаю чувство боли. Я специально замедляю срастание раны и терплю боль, как можно дольше. Боль способствует предотвращению ошибок в будущем. Так звучит еще одно из моих непреложных правил, Ева.
Я шокирована его откровением о безжалостном отношении к самому себе. Краткий психотерапевтический анализ склоняет меня к конкретному постулату − проблема заложена небезоблачным детством. В десять лет мальчик подвергся нападению и едва избежал смерти. Искалечить психику ребенка могла и оставленная преступником отметина на лице. Если только шрам не след какого-нибудь физического насилия более позднего периода и вовсе не связанного с заказным убийством.
Как бы то ни было, на данном этапе в разбившемся витраже с сюжетом психологических отклонений Гавриила один пазл прикрепился к перемычкам − детская травма.
− Бесчеловечен, но не более чем к самому себе, − с отсутствием свободы выбора в голосе напоминает он, и его лицо украшает обволакивающая рассветом улыбка, но даже она не может покрыть весь чудовищный смысл слов.
− Почему ты никогда не улыбаешься от сердца? − сквозь ком в горле спрашиваю я.
На лицо Гавриила опускается беспристрастная броня, прячущая любые эмоции. Его потеплевшие было глаза стремительно леденеют, едва ли не крошась по ободкам. При такой резкой перемене в настроении давить на него не стоит, но мне нужны ответы. Арктический лед в глазах − лишь видимая часть дрейфующего айсберга.
− Почему ты никогда не смеешься? − упорно гну я свою линию, независимо от того, что, по всем ощущениям, он уже мысленно заметался по комнате, круша и громя все без разбора. − Не радуешься. Не веселишься. Ты весь на иголках. Тебя что-то сильно гнетет. Это так?
На мгновение в глазах Гавриила вспыхивает отчаяние, безнадежность и глубокая усталость − как будто он в изнеможении бегает по кругу уже не один десяток лет и никак не может остановиться. Замкнувшись в себе, он долгое время смотрит куда-то мимо меня на стену. Я уже думаю, что ответ не последует, но он через силу немногословно отвечает:
− Да, Ева… Только все мои проблемы я обсуждаю исключительно с моим психотерапевтом.
Вот и второй пазл прикрепился к перемычкам разбившейся души моего безмерно несчастного мужчины − тяжкий груз на сердце.
Очень осторожно я захожу с другой стороны:
− Ты не хочешь говорить, потому что не доверяешь мне?
Гавриил окончательно мрачнеет и прикрывает веки, по всей видимости, скрывая от меня весь масштаб хаоса, который творится у него на душе. В напряжении его пальцы начинают ходить по нахмуренным бровям.
− Все непросто, Ева, − с тяжестью выдыхает он наконец. − Не волнуйся, мои проблемы не связаны с сексуальными отклонениями.
Как бы мне ни хотелось узнать больше, перегнуть палку нельзя. Я оставляю его в покое. В молчании он терпеливо ждет, пока я так же молча соберусь, и на выходе из номера накидывает мне на плечи пиджак. За первым же поворотом геральдическая лилия на каменной плите служит нам пропуском к ведущим в зиму крутым ступеням. Змееобразная выхоженная тропа между домов приводит нас к служебному входу «Чертовой Мельницы», где переминаются курящие музыканты.
Гавриил обнимает меня за талию и притягивает ближе к себе. Под пиджаком его ладонь беспорядочно гуляет по моим позвонкам и лопаткам, пальцы другой руки чувственно скользят по щеке и запутываются в волосах у виска. Всем видом он выдает, что никак не желает со мной расстаться.
