Олег Дивов - Вундервафля
Что интересно, Беззубцев обмолвился: полковник Дей умер от ран летом 1944-го. То есть они успевали вести какие-то внеслужебные разговоры, и это Саня запомнил. Куклы так не поступают. Значит, Дей был живой. Ну, в смысле, такой же, как он. И нечто странное в его хозяйстве происходило: иногда танки начинали «разбредаться», это и Беззубцев видел, и Саня недавно заметил какие-то необъяснимые маневры.
– Если у него там одни куклы, может быть, полковник устал, – предположил Домешек. – Не справляется с ними со всеми.
– Ну так поможем ему, – сказал комбат. – Надо помочь, сами видите.
– Наоборот! – воскликнул Саня. – Мы ему поможем, если будем мешать! Тогда здесь все остановится!
– Тогда немцы будут просто убивать нас, ты об этом не подумал?
– Перестанут рано или поздно, – упрямо заявил Малешкин. – И все кончится!
– Сан Саныч, друг мой, – сказал комбат. – Мы теряем время. Кончится тем, что сюда примчится сам полковник и спросит, в чем дело. Он и так уже на стенку лезет… И всем будет очень стыдно…
– Пусть приедет! Пусть откроет люк и выглянет! Пусть увидит, что тут все нарисованное!
– Молчать!!! А вам, Сан Саныч, будет стыдно в особенности. Полковник тебя представил к Герою, а ты…
– Да не хочу я быть Героем! – заорал Саня. – Я человеком хочу быть!
И скрылся в люке. Он понимал, что разговор окончен.
– Мы тут болтаем, а наши там умирают, – просто сказал комбат. – Сами знаете, умирать очень больно. По коням, ребята.
Четыре машины ушли вперед – выручать наших, пытаться вытянуть безнадежный бой. Саня остался на месте. А потом медленно тронулся следом.
Все погибли.
* * *В следующем бою Саня впервые покончил с собой.
«Заговор лейтенантов» проваливался на глазах. Батарея снова воевала, пристыженная комбатом, и Малешкин ничего не мог никому доказать. А стоять в стороне, когда твои боевые товарищи дерутся…
Саня просто вышел из игры: покинул бронекорпус и уселся на маску пушки. Разбирайтесь, сказал, без меня.
Невидимый кукловод дергал за ниточки. Ругался комбат. Рядом переживал Громыхало. Снизу упрашивали вернуться Бянкин и Домешек. Саня не реагировал. Машина неуверенно ползла по карте – без командира ей было трудно. Мимо проскакал легкий немецкий танк-разведчик, жахнул почти не целясь – и Саню разнесло в клочки.
Он умер с облегчением.
Ребята страшно обиделись, потому что мелкий немчик в итоге самоходку заклевал. Носился кругами и долбил, пока не задолбал.
«Мне все равно», – сказал Малешкин.
Он губил себя и машину бой за боем. Он потерял страх и ощущение боли. Ему действительно стало все равно, не на словах, а на самом деле. Разве что случаи самоубийства иногда веселили.
Шикарная была гибель, когда он только высунулся из башенки, и тут ему болванкой снесло голову. Так и свалился на Домешека – без головы.
Или вот, тоже неплохо: стоял на броне в позе Наполеона, сложив руки на груди, – взяло да и просто сдуло Саню Малешкина, а на машине ни царапины.
Много было всякого забавного.
Экипаж ругался: оказалось, что без командира ребятам заметно труднее противостоять кукловоду. Они бы сами вылезли из машины – и пропадай, моя телега, все четыре колеса, да теперь сил не хватало. Вдобавок у них перед глазами не маячила карта поля боя с цветными значками и сигналами «внимание на такой-то квадрат»: это полагалось только командиру. Без подсказок кукловода экипаж был тут вроде слепых котят, а слушаться кукловода означало снова стать марионеткой. Ребята мучились, Саня изводил их и себя заодно, но держался стойко. Он не хотел во всем этом участвовать.
Потом на броню кое-как выполз Домешек, за ним вскоре Бянкин. И Щербак приспособился спать за рычагами, ну, не по-настоящему, но как бы отключаться.
А потом Малешкин заметил, что опять Зимин пропал куда-то. И Теленков не спешит. И Чегничка не туда заехал.
И странное творится с нашими танками. Вроде бы воюют, а приглядишься – катаются. На прогулку выехали, понимаешь. Дурака валяют.
Саню еще убить не успели, когда рядом остановилась машина Беззубцева и голос комбата очень мягко произнес:
– Сан Саныч, у меня к вам просьба.
* * *«Старик наш сдает, – говорил комбат. – Ты не думай, я многое понимаю и кое-что знаю. Уж побольше твоего. Полковник все это время, с самого начала, чего-то мудрит со своими танкистами. А еще у старика очень сложные отношения с тем, кого вы зовете кукловодом, с этим местным божком…»
Саня сидел на башенке и молча слушал. Рядом торчали из люков Бянкин с Домешеком, на корме примостился Громыхало, но комбат словно не замечал лишних ушей. Да и говорил он вроде бы с одним Малешкиным, а на самом деле – обращался ко всему мятежному экипажу.
«Давайте понимать, что полковник Дей самый опытный из нас, – говорил комбат. – У него свои идеи насчет всего этого и свои методы. А еще на нем громадная ответственность – и сплошные куклы в подчинении, человеческим словом не с кем перекинуться. И если мне было в десять раз труднее очнуться, чем вам, то ему в сто раз труднее, чем мне. Но я знаю, он давным-давно очнулся. И он пытается сделать что-то. Пытается как может. Из последних сил. Свой экипаж и еще девять командиров с экипажами – одни куклы, да вы представьте, каково ему!
Давайте и мы из последних сил будем делать то, что сейчас нужно полковнику, – сказал комбат. – Давайте верить ему. Просто чтобы у нас была чистая совесть. Когда он сломается, мы увидим. Если он выиграет, мы тоже увидим. Я думаю, осталось недолго. Тут что-то происходит».
Короче, давайте еще немного повоюем.
Саня неуверенно теребил провод шлемофона. Он, честно говоря, здешнего полковника Дея видел фанатиком боя, убежденным, что попал в «рай для танкистов». Или в ад для танкистов, разницы никакой. Слова комбата поколебали его уверенность. О том, что запертый в своем «КВ» полковник оторван ото всех и сражается с богом нарисованного мира в одиночку, пытаясь расшевелить кукольные экипажи и чего-то добиться от них, Саня раньше не думал.
– Я ведь надеялся, что он приедет к нам и вылезет из машины… – сказал Саня. – Он бы увидел, что не один такой. Почему вы не захотели?..
– Ничего бы он не увидел, – сказал комбат, опуская глаза.
Повисло неловкое молчание. Слышно было, как вдалеке начали долбить танки Дея.
– Я думаю, чего-то со стариком вышло неправильно, еще когда его в первый раз бросило сюда из тьмы. Что-то сломалось… Не знаю. Сам понимаешь, Сан Саныч, где война, там всегда неразбериха, и обязательно что-то пойдет наперекосяк. Или наоборот, это мы с тобой поломанные и неправильные, а с полковником все так, как должно здесь быть…
– Он не может открыть люки? – быстро спросил Саня. – Но если хорошо приглядеться, то и через смотровые приборы…
– Он управляет боем только по карте. По такой же карте, что у тебя перед носом, понимаешь?
– Мама родная… – прошептал Домешек.
– И еще он кое-что видит глазами своих командиров, но…
Снова пауза, и комбат по-прежнему разглядывает сапоги.
– Я нащупал его там, во тьме, – сказал Беззубцев и наконец-то поднял взгляд на Саню. В глазах комбата была гордость. Гордость и боль.
– Мы поговорили… Для полковника вся разница между тьмой и боем – что здесь не холодно и что он видит карту. В остальном полковник слеп. Я не представляю, как мы умудряемся побеждать раз за разом, но у него получается. Заметили, что мы стали побеждать все чаще? Даже когда вы, Сан Саныч, хулиганите? Да и товарищи ваши… Так или иначе, старик почти что отнял танкистов у кукловода. Сначала он просто надеялся смотреть их глазами. А теперь в каждом танковом командире сидит частичка полковника Дея.
– Так пусть в начале боя… Нас же выбрасывает рядом всех! Из любого танка видно, как я на броню вылезаю!
– Не видно нас, – Беззубцев покачал головой. – Ни тебя, Сан Саныч, ни кого еще.
– Нас что, нет?! – спросил Малешкин, холодея.
Комбат равнодушно пожал плечами.
– Есть мы, нет нас… Так или иначе, для куклы этот мир – настоящий. Вспомни: мы тоже не очень понимали, в чем дело, пока не высунулись из люков. Пока сами были не лучше кукол. Вчера я стоял на броне, глядя в дуло «тридцатьчетверки». Кукла не видела меня через прицел. Зато, по словам Дея, была чудесная погода, легкий ветер шевелил траву, по небу бежали облака… Все понятно, Сан Саныч?
– Кто мы?!
– Это не имеет значения, – твердо сказал комбат. – Мы те, кто мы есть. Я, например, все еще твой командир батареи. Ты хотел быть не героем, а человеком, верно? Ну вот и будь человеком, дорогой мой посмертный герой! Кончай дурить. Помоги старику. Мало ли… Вдруг у него что-то получится.
Саня молча глядел на комбата.
– Надо помочь, лейтенант, – проворчал Бянкин.
– Помолчи, Осип! – прикрикнул Домешек. – Что ты понимаешь. Что ты видел! У тебя-то карта не висит перед носом… И башку тебе болванкой не сносило. У лейтенанта свои трудности. Пусть думает.
