Сергей Палий - Безымянка
Переговорщик, блин.
По правую руку осталась ниша, где горела тусклая лампочка. Желтый свет вынудил прищуриться, по противоположной стене мелькнули уродливые тени.
Я поежился от сквозняка, дунувшего из бокового прохода. Представилось вдруг, что это я вместо сволочи Хлебопашца перестал существовать. Навсегда.
Ева светанула на меня фонариком. Нахмурилась:
— Ты бледный. Может, остановимся?
Я упрямо покачал головой. Мы выбрали трудный путь, и, чтобы пройти его до конца, нужно терпеть. К тому же мой странный пугающий спутник — голод, — кажется, снова остался доволен жертвой…
Вакса шел, сунув руки в карманы и глядя себе под ноги. Пацана явно что-то угнетало, но пытаться сейчас выпытать причину — равносильно фигурной резьбе лобзиком по бронированной плите. Эффект тоже будет нулевой. Ему нужно дать время, чтобы утрясти впечатления. Встреча с малолетней шпаной чем-то серьезно его задела.
Детям не положено рано взрослеть.
— Если повезет, сейчас увидим интересное явление, — сказала Ева, когда мы взошли на длинный, пологий подъем. — Только не вздумайте подходить близко.
Туннель здесь расширялся, ветвясь рельсами и пестря кучками железного мусора. А посередине темнело пятно, которое я сначала принял за пролом в полу. Но это оказалась глубокая вытянутая ложбина, наполненная то ли смолой, то ли креозотом.
И что-то в этой луже было не так.
Ева нагнулась, подняла ржавый «костыль» и по навесной траектории бросила его в черное месиво. Железяка исчезла под глянцевитой пленкой без единого звука, будто мгновенно перенеслась в другое измерение. Лужа словно бы слизнула ее. А в месте, куда она упала, образовалось мерцающее пятнышко.
Мы затаили дыхание, наблюдая. Пятно выросло, сиреневые искорки засверкали ярче, озарив туннель метров на двадцать в обе стороны. В воздухе возникли крошечные вспышки и клубы дыма, словно кто-то устроил над лужей миниатюрные салютные залпы. А затем над всей темной жижей неожиданно появилось зеркальное отражение окружающих предметов. Иллюзия держалась с полминуты, искажая и выгибая немыслимыми линиями все вокруг. Потом так же внезапно пропала.
Перед нами снова чернела безжизненная маслянистая клякса.
— Ух ты! — восхищенно прошептал Вакса. — Что это?
— Флуктуация, — объяснила Ева. — Местные называют ее «оком небес». Встречается крайне редко, коварна и неприметна. Поглощает неорганику, сопровождая вот таким представлением. То, что делает с органикой, — лучше не видеть.
Вакса передернул плечами.
— Даже не знал о существовании таких, — изумился я, осторожно обходя лужу. — В бункерском классификаторе ее нет.
— У вас многого нет, — просто ответила Ева.
Мы пошли дальше. Говорить не хотелось, усталость уже серьезно навалилась на всех. Пару раз навстречу попадались закутанные в серые лохмотья типы, которые, едва завидев луч фонаря, прижимались к стенам и пропускали нас, провожая тлеющими взглядами.
Пыль, тошнотворная ритмика тюбингов и шпал, уходящие вдаль паутинки рельс… Это и есть самарская подземка. Она тянется на многие километры, порождая невиданные явления и странные существа, ветвясь, падая вниз бездонными шахтами и карабкаясь вверх узкими лестницами. Опасная, безмолвная, с редким дыханием вентиляции.
И сотни огоньков движутся в каменном лабиринте. У каждого из них свой путь и свой собственный выход.
Вовсе не в конце эскалаторного подъема, где ослепительные солнечные лучи вдруг пробьются через витражные стекла вестибюля, и не в чернильной тьме заброшенного бункера. К выходу попасть гораздо сложнее: туда не ведут ступени, на нем нет дверей и запоров, его не найти на картах. Выход — это…
Я вздрогнул и замер на полушаге, будто высоковольтный разряд пронзил тело вдоль хребта, от пяток до темечка. Вакса тоже застыл с занесенной ногой.
Тихая, баюкающая мелодия донеслась из пустого туннеля, натянув нервы почище грохота взрывов и вагонного лязга.
Показалось?..
Мелодия повторилась, уже громче и отчетливей. Сомнений быть не могло: музыка играла на станции, еще не видимой за поворотом. Жутковатый гитарный перебор, с жестяным призвуком и хрипотцой на низких частотах.
— Дискотека? — кособоко пошутил Вакса.
— Там никого нет, — ответила Ева. — Вы разве не слышали про Победу?
Я припомнил разноречивые сплетни и легенды, и озноб вновь скользнул по спине. Неужто байки, что рассказывают про эту станцию… не просто байки? Из моих знакомых никто не забирался так глубоко на территорию Безымянки, поэтому приходилось довольствоваться слухами. И несмотря на то, что слухи ходили самые разные, был в них общий момент: говаривали, будто на Победе никто не живет, потому что каждое утро она заново сгорает, как во время катастрофы. В одно и то же время, секунда в секунду пламя пожирает станцию, превращая все в пепел, а потом случается аномальная вспышка, и Победа опять приобретает первозданный вид. И так изо дня в день.
— Значит, про пожар… не враки? — уточнил я.
— Не враки, — подтвердила Ева.
— Но как же мы тогда…
Я не придумал, как закончить фразу.
— На самой станции не задержимся. Переночуем в подсобке на переходе. Фонит несильно, и дверь запирается.
— Там свободный выход на поверхность? — удивился я.
— Переборка неплотно закрыта, — подтвердила Ева. — Да и от кого охранять станцию, которая раз в сутки выгорает дотла? Пошли.
Она неторопливо двинулась по туннелю. Музыка продолжала тихонько мурлыкать, жестяные звуки отражались от стен и растворялись за спиной.
— Стоило вылезти из Города, и за один день повидал едва ли не больше, чем за всю жизнь, — пробормотал я, ступая следом. — Спокойная у меня профессия, но скучная. Пора менять.
Вакса неопределенно хмыкнул и нагнал меня. Выровнял скорость, ступая в ногу. Через минуту мы вошли на станцию и остановились, ослепленные ярким светом сотен ламп.
— Ну и жарит, — жмурясь, сказал Вакса. — Как на солнце. Сколько же энергии зря прожигается!
— Ничего не прожигается, — бросила через плечо Ева. — Здесь вообще нет генераторов. Лампы сами по себе горят.
Глаза постепенно привыкли к электрическому сиянию, и перед нами открылась потрясающая картина…
Победа была прекрасна. Я никогда не видел таких аккуратных мест в метро — даже самые благоустроенные участки Города всегда были так или иначе загажены, подернуты грязью и следами варварского обитания человека.
Победа оказалась девственно чиста и светла.
Односводчатая, с белоснежным потолком, блестящими мраморными плитами и гирляндами ламп. В центре платформы стояли лавочки, подметенные лестницы вели в вестибюли, белели световые короба указателей, сверкали зеркала. На путях не валялся мусор, шпалы словно еще вчера пропитали раствором. В будке дежурного по станции чернели телефонные аппараты, небрежно лежал поперек столика журнал с записями, на стекле болтался брелок «елочка» на липучке — не хватало разве что самого дежурного, вечно недовольного, в форменной куртке с заплатками на локтях.
Я был ошеломлен. Вакса тоже.
Этот ослепительный мраморный уголок словно отняли у пучины ушедших лет — создавалось впечатление, что время здесь замерло навеки, как мошка в янтаре. Казалось, что с лестниц вот-вот начнут спускаться люди, подойдет поезд, скрипнут колеса, и зашуршат пассажиры плащами и сумками, толкаясь, ворча друг на друга…
Победа была музеем. Огромной аномальной зоной, замороженной неизвестной волей и благосклонно оставленной нам, жителям разрушенного мира, чтобы раз в сутки сгорать и возрождаться вновь. Любой мог прийти сюда и увидеть, как было раньше.
Но не все так просто…
Я оглянулся. Кроме нас троих, на станции — ни души. Пусто и зябко.
Люди не любят смотреть на прошлое, которого лишились. Это больно и жутко. Искореженная природа оставила нам кусочек рая в назидание, но если приглядеться, становится ясно: этот осколок такой же пустой и мертвый, как остальная Самара. Только чистенький.
Станция поражала стерильным великолепием. Неживым. Прорезавшим годы пустоты…
Легкий ветерок гнал по путям обрывок газеты, занесенный из туннеля. А из громкоговорителей разносилась незамысловатая мелодия с характерным жестяным призвуком.
И только теперь мне удалось разобрать слова.
In the crowd — flashing face,
Hide-and-seek is so hard.
Through the tunnel of time,
From the past to your heart
Flowing sounds of the wind,
That was born in the sky,
I can't catch spectral glance,
Can't erase civic lies…
Ева взобралась на платформу и, призывно махнув рукой, пошла к противоположному вестибюлю. Вакса не заставил упрашивать себя дважды — пацану здесь явно не нравилось, хотя, казалось бы, что еще надо для счастья? Светло, чисто и крысы не кусают.
Он вскочил следом за Евой и, озираясь, потрусил по краешку перрона.
