Ян Валетов - Ничья земля
– Ну, – сообщил Вадик, – жить будете!
И это радовало.
– Ты, Сергеев вообще молоток! Я такого в жизни не видал. Только в кино, в детстве. Как фильм назывался – не помню, я тогда маленьким был. Но точно, как там. Равви говорил, что ты крутой, но чтоб такое!
В палатке было шумно от голосов и сравнительно тепло, даже в нескольких метрах от разогретых печей. Кто-то уже нашел ящики с продуктами и, получив разрешение, вскрыл несколько банок с тушенкой. В воздухе запахло едой, потом, порохом и кровью. Трупы из палатки выбросили, но доски пола были залиты основательно.
«Настоящий запах войны, – подумал приходящий в себя Михаил. – Жратва, выделения и смерть».
– Спасибо.
Сергеев обернулся уже бодрее – все-таки отогрелся. Это был Подольский – лысый, синегубый и синеносый, страшный, как сама смерть.
Михаил попытался улыбнуться в ответ, но только скорчил рожу.
– Интересно, – сказал Вадик, – этот зусман надолго? Если на день-два, то перекантуемся, не баре. А ежели на пару месяцев – тогда все. Пиз...ц! Причем всем.
Сергеев помотал головой и промычал что-то невнятно.
– Что, Миша? – переспросил Вадик.
– Не будет, – выдавил из себя Сергеев. Получилось «нэ уде», но понять все-таки можно было.
– Что не будет?
И тут Сергеева как прорвало – подвижность разом вернулась к губам и языку.
– Долго это не будет.
– Почему?
– Мне объясняли – это как труба длиной в десять километров. Как глаз бури – знаешь, что это такое? Ни ветерка. Холодный воздух падает вниз, теплый летит вверх. Теплообмен, только с верхними слоями атмосферы. Если тебе от этого легче – там наверху сейчас тепло и сыро. А здесь, кажется, птицы позамерзали. Я никогда о таком холоде не слышал. Я слышал о перепадах в пятнадцать градусов. Сколько там было снаружи?
– Хер его знает, – беззаботно сказал командир штурмовой группы, – ну, не меньше минус сорока, сорока пяти. У меня термометра нет. Блин, я думал – мы в землю вмерзнем. Так сколько это будет длиться?
– До первого порыва ветра.
– Ну? – удивился Вадик. – А если его не будет?
– Будет, – сказал Сергеев, – куда он денется?
– Курить будешь? – простучал зубами Подольский. – Тут ребята ящик сигарет нашли. Хорошо жили, бляди!
Табачный дым наполнил легкие и в первый момент подействовал на Сергеева, как стакан водки, выпитый на голодный желудок.
Сигареты были свежие, крепкие, не отдавали складской затхлостью – такие на Ничью Землю попадали редко. То, что лежало на складах с допотопных времен, давно перестало пахнуть настоящим табаком, но пользовалось сумасшедшим спросом. Махра – махорка, которую выращивали на юге ЗСВ, – могла свалить мамонта, не только человека. Ее Сергеев никогда не курил, он предпочитал воздерживаться от табака неделями, чем давиться этой дрянью.
Заверещала рация.
– Равви, – сказал Вадим, – тебя.
Сергеев взял уоки-токи.
– Был бы ты моим бойцом – уже б представил бы к ордену Красного Знамени, – пробасил Равви в динамике. Голос доносился почти без искажений.
– Ну, полковник, у тебя память хорошая. Кто еще помнит этот орден?
– Кому надо – те помнят. Героя Союза бы дал. Героя Украины.
– Не горячись, Равви! Не горячись!
– Да не горячусь я! Если бы не ты – они бы моих ребят набили, как уток по осени. С двух «вертушек», да с налету!
– Положим, твоих ребят так просто не набьешь, – возразил Михаил, – тут все же лес, а не поле. И мальчики у тебя сами кого угодно уронят.
– Ладно, – сказал Равви, – чего спорить? Все равно у меня никакой другой звезды, кроме звезды Давида нет. Если возьмешь – награжу ей! Спасибо, Миша!
– У вас холодно?
– Как в жопе у белого медведя!
– Не шути, Равви! Там как раз тепло!
– Да холодно, холодно! Жаровни в палатках. Вкатили полевую кухню в столовую. Обморожений нет. Лошадей прикрыли, чем могли и в палатки, с людьми вместе. Крысы, мыши, вся живность на тепло бежит. Так что я теперь не Равви, а Ной! Слушай, Миша, а это надолго?
– Может, час, может, день, может, минута.
– А неделя?
– Может, но маловероятно!
– Ну тебя на хрен, с твоими вероятностями, Сергеев! Скажи по-человечески! У меня аллергия на лошадиную шерсть!
– Пока не дунет ветер, полковник.
– Шутишь? – спросил Равви с недоверием.
– Да нет, не до шуток.
– Ну что это за хрень, – жалобно сказал Говорящая Голова, – раньше было сто египетских казней – и все, а теперь, каждый день что-то новое. Сергеев, тут на улицу поссать не выйдешь – струя замерзает, не в палатке же это делать, между бабами и лошадьми?
– Приспособишься как-нибудь, – сказал Михаил. – Не ной, старый Ной!
Равви басовито хохотнул.
– Видишь, меня уже повысили! Ладно, держитесь, до связи. Смотри там за Мотлом! Мне он нужен!
И Равви отключился.
– И этот человек, – вздохнул Подольский, слушавший разговор, – наш старейшина. Богохульство на богохульстве. Сейчас он в хорошем настроении. Все целы. Все живы. Ты бы послушал, что он говорит, когда дела плохи...
– Догадываюсь, – сказал Сергеев. – Ты, кстати, тоже не институтка, когда тебя зацепишь.
Матвей печально кивнул и шмыгнул носом.
– Просто я думаю, что скажет настоящий раввин, когда его пришлют сюда.
– Не бери в голову, – сказал Сергеев, чувствуя, как от тепла печей, его начинает обволакивать сон. Молчун уже клевал носом, привалившись к его плечу. – Настоящий раввин оглянется вокруг, сдвинет набекрень кипу, расправит бороду веником, и скажет:
– Это что тут у вас за фигня! Ну-ка, дайте-ка мне автомат!
Сначала вереницей пошли врачи. Разговаривать при них было неудобно – Блинчик охал, когда его осматривали, косил подбитым глазом в сторону Михаила и шепотом матерился, когда кто-то из эскулапов нажимал на больные места.
Потом, дав минут пять передышки, косяком пошли сестры – утки, уколы, анализ крови, тонометры и термометры.
Потом гоголем вошел сам главврач, за которым, осторожно и не убирая с лиц озабоченное выражение, шли заведующий отделением, лечащий врач и старшая сестра. Все четверо так преданно смотрели на Блинова, что Сергеев почувствовал себя сиротой и симулянтом. Ему, обладателю двух треснувших, одного сломанного ребра, многочисленных ушибов и легкого сотрясения мозга, было просто нечего делать рядом с Владимиром Анатольевичем, имеющим в активе два перелома, трещину и сотрясение мозга средней тяжести. Вместе с депутатским статусом и партийным билетом это делало Блинчика просто неотразимым.
Когда весь цвет медицины правительственной больницы исполнил над загипсованным лидером национал-демократии все запланированные па и как минимум полтора десятка фуэте и с чувством выполненного долга удалился, в палату заглянул невысокий, средних лет мужчина, стриженный «ежиком» и ужасно похожий на Дональда Дака.
– Владимир Анатольевич, – сказал он, улыбаясь с такой радостью, будто бы не видел Блинчика лет, этак, десять, – к вам можно?
– Заходи, Васильевич, – сказал Блинов устало. – Что, шефа привез?
– Да нет, – ответил улыбчивый Васильевич, заходя, – шеф будет через полчасика. Я вам еще три человека охраны привез. И, вот, зашел поздороваться. Посмотреть, значит, как вы...
– Пока жив, – произнес Блинов с трагической, но очень выверенной интонацией. – Жене сообщили?
– Маргарита Леонидовна приедет вместе с Александром Леонидовичем и Петром Виленовичем. Вы не волнуйтесь, они знают, что вы не при смерти. Слава богу, что все так обошлось, Владимир Анатольевич. Ребят ваших, конечно, жалко.
Он повернулся к Сергееву, посмотрел на него уже без служебного выражения лица, но с явным уважением.
– Вы Анатольевича из тачки вытащили?
– Было дело, – сказал Сергеев. – Откуда знаешь?
– Гаишники прояснили – они около забора прыгали, пока «мерс» разгорался. Вас видели, как вы шефа из салона выдираете. А потом, когда ё... – он покосился на Блинова, словно тот был институткой или барышней на выданье и материться при нем было грешно, и поправился, – ну, когда тачка рванула, они увидели, как вы летите в обнимку, и подумали, что все – конец.
– Он, Васильевич, не только меня из салона вытащил, – вмешался Блинчик, – если бы не он, гореть бы мне от первого выстрела. Он сообразил, что будут стрелять, и успел скомандовать. И руль, когда Сашу убило, он перехватил. Если бы не он, меня бы с вами уже не было.
Может быть, Сергееву показалось, а вполне возможно, и нет, но мысль о том, что Владимир Анатольевич мог покинуть этот прекрасный мир, не вызвала у Васильевича должного приступа ужаса и неконтролируемой скорби. Вполне объяснимая реакция профессионала, который служит другому хозяину, но знает правила игры. И эта сдержанность реакций внушала Михаилу уважение к гостю: быть слугой и быть слугой двух господ – разные вещи.
– Счастлив ваш Бог, Владимир Анатольевич! – он еще раз внимательно посмотрел на Сергеева и едва заметно кивнул, как свой своему. – Ребят я отдал в распоряжение Толику. Хорошие ребята. Потом, как ряды пополните, отдать не забудьте. Насчет Саши и Рубена с командой – мои соболезнования, еще раз.
