Олег Шовкуненко - Оружейник. Бой без правил
Для кого-то слова аспиранта ХАИ стали намеком на тайну, для кого-то отголоском старой мечты о покорении далеких звезд, а вот на такого старого скептика и прожженного реалиста как я они возымели совсем иное действие. Я вздрогнул и не удержался от негромкого проклятия:
— Твою мать, это ведь…
— Что еще?
Леший спросил очень тихо, но с таким напором, с каким умеют спрашивать только опытные чекисты, люди, которым отвечают все и всегда. Хорошо что мне нечего было скрывать:
— Возможно светятся инертные газы или еще какие-нибудь другие примеси в верхних слоях атмосферы, — я поднялся на броню и встал рядом с приятелем. Разговаривать так было гораздо удобней.
— И что это значит? — Загребельный сразу насторожился. Чутьем старого матерого волка он почувствовал, что происходит что-то неладное, нехорошее, да только пока не мог въехать что именно.
— Их чересчур много. Необычайно много для Земли.
— Нас травят? — подполковник непроизвольно сжал кулаки.
— Полагаю, дела обстоят гораздо хуже. — Так вышло, что сказано это было достаточно громко, а потому на меня тут же уставились еще и Соколовский с Нестеровым. Пришлось расширить круг участников разговора до четверых: — Какая-то хрень твориться с атмосферой… она меняется, подстраивается под что-то…
— Или под кого-то, — добавил Мурат Ертаев, оповещая, что за ходом нашей беседы следят и внизу.
Похоже мы и впрямь стали говорить слишком громко. Неведомый, невидимый некто подслушал. Он тут же решил лишить полковника Ветрова всех доказательств его смелой гипотезы. Багровый восток стал быстро тускнеть. Краски выцвели, картинка смазалась. Складывалось впечатление, что художник, набросавший этот смелый эскиз, вдруг опомнился, устыдился своих фовистских экспериментов и тут же кинулся приводить пейзаж к канонам грязного, серого и до тошноты жизненного импрессионизма. Буквально через несколько минут вокруг уже простирался тот самый мир, который мы так хорошо знали.
— Все, представление окончено, — мне оставалось лишь констатировать очевидный факт. — Солнце поднялось выше. Очевидно под таким углом эффект не наблюдается.
Мне никто не ответил, да и вообще вокруг повисла гробовая тишина. Слышалось лишь дыхание стоящего рядом Лешего. Он глубоко втягивал ноздрями воздух, как видно стараясь уловить в нем новые незнакомые примеси. Зря старался. Очень немногие газы можно вот так запросто учуять на нюх.
— Почему мы не видели этого раньше? — наконец осмелилась подать голос Лиза.
Как по команде все повернулись ко мне. От этих жаждущих правды глаз, от горящей в них надежды, что сейчас подскажут и научат я почувствовал себя Лениным на броневике.
— Наверное, это стало заметно совсем недавно. Может свою роль сыграли температура атмосферы, всплеск солнечной активности или еще что… — Пришлось отвечать первое, что взбрело на ум. Скорее всего именно поэтому уверенности в моем голосе было малость поменьше, чем у вождя мирового пролетариата.
— А мы то, идиоты, надеялись, что воздух очищается, — горестно и вместе с тем зло прорычал себе под нос Нестеров. Милиционера словно оставили последние силы, и он грузно опустился на башню.
— Видать нас и вовсе вычеркнули из списка… окончательно и бесповоротно, — Загребельный задумчиво пробурчал у меня за спиной. — Если дело уже и до атмосферы дошло…
Это было сказано только для меня. А если бы кто и услышал, то все равно вряд ли понял. Зато я понял, ох как понял!
— Но мы ведь до сих пор не чувствуем этих изменений, — из группы, стоящей у борта бронетранспортера, донеслось негромкое восклицание Сергея Блюмера.
— Пока не чувствуем, — поправил аспиранта Соколовский, — только лишь пока.
От этого замечания авиастроитель как-то сразу скис. Похоже, у него имелась какая-то теория, но капитан одним махом вышиб из-под нее весь фундамент.
— И чего теперь делать? — несколько потерянным голосом поинтересовался прапорщик ВДВ. — Эта хрень… она ведь происходит повсюду, от нее ведь не спрячешься, не сбежишь.
Не знаю как кто, а я воспринял этот вопрос напрямую адресованным именно ко мне. И на него у меня имелся лишь один вариант ответа:
— Сперва найдем эти чертовы платформы, а потом видно будет.
— Платформы? — Нестеров поглядел на меня, как на маньяка-взрывателя, который собрался воспользоваться своей бомбой на борту ввинчивающегося в штопор авиалайнера.
— На кой хрен нам теперь это оружие, пусть даже и суперсовременное? — развил идею милиционера Клюев. — Застрелиться можно и из нашего, проверенного.
Что я мог на это ответить? Рассказать им правду? Пересказать туманные намеки Главного, мол, «не важно куда идти, главное для чего». Потребовать немедленно, сию секунду, проявить разум, человечность, любовь и доброту? Убеждать, что если исполнить все это, то на Землю снизойдет прощение, и мы заживем как и прежде? И самое приятное — уже не придется никуда идти!
Когда я оторвался от своих раздумий и вернулся к реальности, то обнаружил, что все смотрят на меня и ждут объяснений.
— Я точно знаю, что надо идти в Белоруссию.
Объяснение у меня получилось не ахти какое. Серое вещество еще вроде как не синтезировало ответ, а язык его уже вытолкнул. И произошло этот как-то очень быстро и легко, словно вовсе и не я говорил, словно слова произнес кто-то другой, стоящий у меня за спиной. Захотелось даже оглянуться и поглядеть туда, правда сделать этого я так и не успел.
— Ну, товарищ полковник… Ну, вы ты точно того… — позабыв о всякой субординации, Клюев повертел пальцем у виска. — Не в себе маленько.
Сразу стало понятно, что это «не в себе маленько» — самое мягкое выражение, которое прапорщик сумел подобрать. На самом деле ему жуть как хотелось выдать кое-чего покрепче.
Тут меня и клемануло. Цирк-зоопарк, думаю, ради тебя же, червяка ничтожного, стараюсь, ради всех вас! А вы вон как! Развели мы тут с Лешим демократию, хочу — не хочу… В жопу все это! Построить всех и бегом марш исполнять приказ…
— Товарищ полковник, — тихий и какой-то слегка потерянный голос Кости Соколовского прозвучал совсем рядом, — подкиньте до Подольска, очень прошу.
Вот и все! После этих слов у меня внутри что-то сразу сломалось. Пропала и злость, и решимость, и боевой запал. Стало как-то пусто и уныло. Пришло понимание: мы с Андрюхой теперь одни, никто в нас не верит, никто за нами не пойдет. Даже Лиза с Пашкой, казалось бы самые верные и преданные друзья, и те призадумались.
— Грузитесь, — произнес я обреченно. А когда никто не двинулся с места, с сердцем гаркнул: — В машину, я сказал!
