Прямо за углом (СИ) - Катлас Эдуард

Я решил рискнуть и пойти на обострение:

— Как умерла ваша дочь?

Он не занервничал, не приказал меня немедленно испепелить, но и не ответил.

Лишь минут через десять пути по невидимой тропинке в лесу он сказал:

— Забвение — хорошее правило. Не позволяет чужим рыться в твоих личных воспоминаниях. Правда, это никому и не надо… Ты очень издалека.

Он не задал вопрос. Он лишь высказал утверждение, не предлагая мне его подтвердить или опровергнуть, не обвиняя. Ему было неинтересно. Просто механически высказанное предположение, скорее по инерции.

С таким же успехом он мог и промолчать.

Ближе к роднику я подумал было задать вопрос про нападение дронов, но тут же понял, что нового ответа не получу. Невозможно делать одно и тоже, и надеяться на получение новых результатов.

Мне нужно было что-то новое.

Приходило на ум лишь одно. Открыться.

Возможно, очное присутствие человека из других миров хоть как-то его разбудит из этой спячки, разговорит. Хуже всего было то, что его молчание не было натужным, или ритуальным. Он так жил, в абсолютном комфорте тишины и отсутствия разговоров. Жил бог знает сколько лет.

Мы подошли к роднику. Лорд встал на колени, также, как и я недавно, сделал ладони лодочкой, загреб воды и начал пить.

После полутора часов ходьбы в гору, пусть и в тени деревьев, я понял, что пить хочется, и сильно. Поэтому я просто последовал его примеру. Это не фильм. И я в нем точно не главный герой. Я не могу просто выхватить пистолет, разобраться с врагами и спасти цивилизацию от вымирания.

Не уверен, что этой цивилизации поможет хоть что-то.

Но я могу наклониться к роднику, выпить прохладной воды из обложенного камнями ставка.

Могу вдохнуть свежий лесной воздух, в котором сегодня почти не чувствовалось озона.

Могу найти друга.

Я решился:

— Если ты не против, я бы рассказал свою историю. А потом, возможно, ты подскажешь мне, что делать.

Истории, это то, что свело нас когда-то у костра. Это именно то, что позволило нам рассказать не только соседу, но всем, кто грелся у того костра, как лучше спасаться от ягуара. Истории спасали от ошибок, и заставляли делать новые. Кто-то, когда-то, притащив тлеющий уголь, добытый из вспыхнувшего от молнии дерева, рассказал, как хорошо оно горело, и как в страхе убегали хищники от одного вида огня. Чуть позже его потомок, размахивая обугленной и заостренной палкой, прыгая вокруг костра не в силах удержать свои эмоции, рассказывал, как этой палкой он проткнул зазевавшегося кролика, и некоторые слушатели уже тянулись к другим палкам, и совали их в костер. Истории объединяли, и разрушали. Одни истории создавали олимпийцев, другая история, измененная до неузнаваемости, послала пророка на крест. Истории, а не правители, вели крестовые войны, разрушали Трою, хранили память поколений. Хорошая история могла жить поколениями. История о том, как правильно выбирать и откалывать кремний для наконечников — это долгожитель. Никакая другая история не прожила так долго — тысячи поколений передавали из уст в уста правильный угол удара. Эта история прожила десятки тысяч лет, пока не оказалась похоронена под историями Шехерезады и Кентерберийскими рассказами.

Истории ведут людей, строят религии и рушат цивилизации.

По сравнению с ними, моя история была коротка и неказиста. Но многого от нее и не требовалось. Всего лишь заслужить дружбу. Поговорить. Я далеко не первый, кто прошел этим путем.

Мой рассказ не впечатлил лорда. Думаю, больше на него подействовало то, что я вообще решил рассказать о чем-то личном, потаенном, очевидным образом не предназначенном для чужих ушей. История не для незнакомцев. Только когда свои у костра. История не тянула на хиты, вроде вечернего объяснения детям, куда уходят духи людей, когда умирают, и почему хоронить умерших нужно головой в сторону пещеры, а не наоборот.

История была неказиста, но для первого знакомства сойдет.

— В системе нет информации о подобных тебе, — произнес хозяин. — если ты не хочешь, чтобы она стала публичной, пометь ее как личную.

— Хорошо, спасибо. И никто не сможет об этом узнать?

— Я уже знаю. Кто захочет, сможет узнать. Но у нас не найти таких, кто захочет.

Так как лорд оказался первым человеком, который хотя бы примерно мог понять, что со мной происходит, и при этом не сослаться на магию и чародейство, то я решил задать ему вопрос, который давно уже для себя пытался хотя бы сформулировать:

— Как считаешь, я, такие как я, смогут объединить в единое целое все эти миры?

— Конечно, нет. — Ответ последовал незамедлительно.

Лорд поднялся, и отправился в обратный путь. Подразумевалось, что я пойду за ним вслед. Я огляделся. Уходить не хотелось. Тут было хорошо, у родника, тут мы хотя бы немного поговорили.

Лорд, не оборачиваясь, не спеша уходя все дальше, сказал:

— Догоняй, скоро наверняка будет новая атака. Он знает, что в это время я уже спускаюсь, и дожидается, когда я отойду достаточно далеко. Мы задержались.

Кто этот «он», лорд, конечно, не пояснил.

— Почему? — вопрос мной задан был только через полчаса, значительно ниже по склону, но, так как больше за это время не было произнесено ни слова, лорд понял, о чем я.

— Потому что законы физики никто не отменял. Ничто не двигается быстрее скорости света. Когда-то, очень давно, я отправлял экспедиции к соседям. Мы думали о том, как разогнаться. Как обмануть физику. Но ее невозможно обмануть. Можно мысленно представить, как обогнать свет, но невозможно после этого уйти от парадоксов.

Вот. Лорд разговорился. Наконец-то. Мне пришлось раскрыть ему чуть ли не одну из тайн вселенной, чтобы вытащить из него хотя бы несколько слов.

— Невозможно, даже мысленно, решить, как остановить тебя от женитьбы на собственной бабушке в молодости. Любые ограничения будут не физическими, а лишь… навязанными. Вроде «как попадешь в собственное прошлое ни в коем случае не приближайся к родственникам». Все хорошо, только это не работает на уровне физических законов. И рано или поздно, парадокс возникнет, если хочешь, выверни это наизнанку — это не случиться, потому что угроза парадокса не снята.

— Может быть, он возникает и разрешается?

— Может так быть, что каждый твой сон — это отдельная вселенная. Только приходится оперировать не выдумками, а законами. Где бы ты ни был, в каком бы мире, законы у вселенной одни. Их немного. Скорость света непреодолима.

— Но вот я здесь.

— Да. Но думаю, это другое. — Лорд отвлекся. — Давно я не видел снов. Очень давно. Почему-то сны перестали приходить после смерти дочери.

Я молчал. Я даже не был уверен, что именно мне интересней от него услышать — историю дочери или подоплеку моих странствий.

— Ты не перемещаешься мгновенно, или быстрее скорости света. Можешь использовать это как оборот речи, не более того, а можешь считать, что ты вообще не перемещаешься. Если развернуть вселенную в обычном пространстве, где три измерения и время, то ты просто уходишь за горизонт событий. И после этого остальное становится неважным. Ни парадоксов, ни взаимодействия. То, что ты делаешь здесь, никогда и никак не повлияет на то, что ты делаешь там.

— Горизонт событий?

— Спроси систему, — лорд снова поскучнел и ушел в себя.

Он шел размеренно, размышляя о чем-то своем. Долго, я уже решил, что разговор на этом и закончится.

— Дочь убила себя, — сказал он внезапно, когда я уверил себя, что не услышу больше ни слова.

Самоубийство. В молодости. Неожиданно я осознал еще кое-что. Это лежало у меня в голове, загнанное туда языковым обучением.

В их языке было более сотни слов, означающих самоубийство. Сам же себя учил, что язык может сказать о нации очень многое. Как десяток слов для белого у эскимосов помогает понять условия их существования.

Отдельное слово для ритуального самоубийства, отдельное — для заранее проигранной неравной дуэли, для прыжка со скалы и выхода в открытый космос без снаряжения. Это все забивало мне голову, но, пока слово не было произнесено, все его синонимы лежали, забытые, в чулане.