Анна Калинкина - Станция-призрак
Когда звук палки Безголового окончательно замер в отдалении, челноки поднялись на ноги. Еще какое-то время стояли в полной темноте, отчаянно прислушиваясь и стараясь дышать через раз, а потом старший выдохнул: «Пронесло!» и щелкнул кнопкой фонарика. Заплясавший по стенам лучик света показался Нюте самым прекрасным зрелищем в ее жизни.
— Ну что, двинули? — спросил глава отряда, но тут неожиданно подала голос женщина:
— Плохо мне что-то, Васильич! Сердце прихватывает. Можно, я еще посижу?
— Другого времени, что ли, не нашла? — буркнул тот, опасливо оглядываясь назад.
— Да мне немножко, минут пять. Отдышаться только.
— Ладно, — нехотя сказал мужчина. Достал из рюкзака флягу с горячим чаем и протянул женщине. Сделав пару глотков, та бессильно опустилась на шпалы, Нюта, которая после пережитого тоже нетвердо стояла на ногах, села рядом.
— Тебя как зовут-то? — спросила женщина, тяжело дыша.
— Нюта.
— А меня — Ася. Смотри, как ты меня схватила.
И она вытянула руку, на которой выше запястья виднелись черные синяки. Тут только Нюта сообразила, что изо всех сил стискивала ее руку, пока Безголовый шел мимо. Смутившись, девушка забормотала извинения.
— Ничего, — улыбнувшись, сказала Ася. — Я и сама перепугалась до смерти — это Васильич у нас бывалый, а я с Безголовым первый раз встречаюсь… Кстати, ты не видела, он и впрямь голову свою в руке несет?
— Я только секунду его и видела, да и то чуть сердце из груди не выскочило, — созналась Нюта. — Но в руке у него вроде какая-то сумка была.
— Наверное, туда он голову и положил, чтоб удобней было, — предположила Ася. — Не под мышкой же тащить…
Но тут старший не выдержал:
— Хватит болтать, бабы! Вставайте и пошли дальше — до станции не так уж далеко. А то он сейчас как вернется…
Асе отдых пошел на пользу, но одно дело — идти налегке, и совсем другое — с тяжелой кладью на плечах. В итоге Нюта вручила женщине свой автомат, а ее тюк взвалила на себя — и охнула: ноша была совсем не женская. Оставалось надеяться, что Васильич прав и до станции идти не слишком долго. А еще все ее естество переполняла одна-единственная мысль: «Еще один переход, и я наконец-то достигну своей цели! Может быть, еще до вечера удастся увидеть маму. И растает, наконец, этот холодный ком в груди, который мешает мне жить».
* * *Пожилой патрульный станции Улица 1905 года проверял документы Нюты до странного долго. Остальные челноки уже давно топтались рядом, а он все разглядывал временный пропуск девушки, выданный еще на Тушинской, с отметками о пребывании на других станциях, шевеля губами, словно пытаясь что-то высчитать. Наконец патрульный, видимо приняв какое-то решение, объявил:
— Что ж, добро пожаловать!
И, сложив, пропуск, он решительно… сунул его себе в нагрудный карман.
Нюта растерялась:
— А… а как же документы? — заикаясь, пролепетала она.
— Ничего, ты отдохни пока, — несколько смущенно протянул мужчина. — Давай я тебя отведу в столовую и скажу, чтоб покормили. А тем временем, глядишь, все и выяснится… А вы, — он обратился к челнокам, и в голосе его прорезались жесткие нотки, — чего толпитесь? Забирайте свое барахло и ступайте с богом.
Отводя глаза, попутчики быстро попрощались с Нютой и, подхватив тюки, пошли по платформе. Ася, проходя мимо, быстро пожала ей руку и, кажется, всхлипнула.
— Ну что ж, пойдем и мы, что ли? — приобняв девушку за плечи одной рукой, предложил патрульный и крикнул товарищу: — Вовик, я в комендатуру! Ты за старшего!
Покорно идя рядом с мужчиной и машинально разглядывая станцию, казавшуюся родной сестрой Баррикадной, хотя и сильно подросшей (высокие квадратные розовые колонны и покрытые таким же розовым мрамором стены), Нюта отчаянно ломала голову, что там еще нужно выяснять с ее документами? С одной стороны, поводов для серьезной тревоги не было: пропуск подлинный, все штампы на месте, к тому же никто здесь про нее ничего не знал. С другой — пограничник явно темнил.
Тем временем они подошли к большой брезентовой палатке, внутри которой обнаружилось четыре пластиковых стола и с десяток таких же стульев, некоторые — с обломанными спинками. В глубине виднелась железная печь со стоящей на ней большой закопченной кастрюлей, в которой помешивала черпаком пожилая женщина.
— Присядь, — велел Нюте постовой, — я скоро.
Подойдя к поварихе, он что-то прошептал ей на ухо, кивнув в сторону девушки, а потом быстро вышел из палатки. Выглянув следом, Нюта обнаружила, что идет он не обратно к блокпосту, а в самый конец зала, где виднелся какой-то закуток, огороженный листами фанеры и накрытый сверху странными волнистыми листами серого цвета.
— Угощайся, дочка!
Оказывается, повариха уже поставила на стол рядом с Нютой налитую до краев миску похлебки, исходящую ароматным паром, и ложку. У девушки, последний раз видевшей горячую пищу еще утром, сразу заурчало в животе.
— Спасибо, — кивнула она, и принялась за еду. Что странно, повариха не спешила уходить. Присев за соседний столик, она смотрела на Нюту, подперев голову рукой. Девушка мысленно хлопнула себя по лбу, отложила ложку и полезла в карман, где лежали ее патроны.
— Сколько с меня?
Казалось, повариха даже испугалась.
— Что ты, что ты! — замахала рукой она. — Кушай на здоровье, деточка! — И посмотрела на Нюту, как ей показалось, с жалостью, а потом еще и протяжно вздохнула. Пожав плечами, та вернулась к еде. «Странные они здесь какие-то, — думала она. — Сначала документы отбирают, потом кормят бесплатно…»
После еды Нюта почувствовала, что у нее буквально слипаются веки: слишком уж насыщенным оказался этот день.
— Простите, пожалуйста, — обратилась она к поварихе, которая что-то крошила на доске длинным ножом. — А этот вот мужчина, который меня привел, он скоро вернется? — И, не удержавшись, широко зевнула.
— Притомилась? — всплеснула руками тетка. — Так пойдем, приляжешь пока, ножки вытянешь. Тут близко…
Идти и впрямь оказалось недалеко — в нескольких метрах от палатки стояла металлическая жаровня с углями, вокруг которой были постелены матрасы. Буквально рухнув на один из них, Нюта подложила под голову свой рюкзак и провалилась в глубокий сон.
* * *Когда Нюта проснулась, то обнаружила, что кто-то заботливо укрыл ее ветхим, но теплым одеялом. Уже наступил вечер, половину ламп на станции потушили, зато повсюду зажглись костры. Вокруг жаровни рядом с девушкой сидели несколько женщин, несмотря на плохое освещение, вязавших толстыми крючками из разноцветных нитей что-то ажурное и узорчатое — то ли шарфы, то ли шали. Нюта припомнила — нечто похожее она видела на женщинах Ганзы. Мастерицы тихонько разговаривали между собой. Нюта прислушалась.
— Андрея нет уже пятый день.
— Наверное, уже не дождемся его.
— Мой Ванька хотел идти его искать, так комендант не разрешил.
— А у Коры спрашивали?
— Да что она скажет? Она ведь в половине случаев ошибается. Сказала, что не видит его среди мертвых. И среди живых тоже.
«Интересно, — мелькнула у Нюты мысль, — эта Кора — не та ли столетняя ведьма, о которой судачили работницы на Динамо?»
Она приподнялась на локте и робко сказала:
— Добрый вечер.
Женщины покосились на нее и что-то невнятно пробормотали, уткнувшись в работу. Лишь одна, самая молодая, у которой вместо юбки был повязан на бедрах платок, из-под которого торчали еще штаны и грубые ботинки, несмело улыбнулась:
— Добрый…
— Добрый?! — тут же взвизгнула другая, с покрасневшими глазами (Нюта подумала, что она, наверное, недавно плакала). — Это называется, «добрый»?! После того, как у нас наверху дьявол поселился и все мы скоро передохнем?!
На нее со всех сторон зашикали, почему-то оглядываясь на Нюту. Женщина притихла и теперь сидела молча, мрачно глядя на пылающие в жаровне угли. Казалось, она видит в их красноватом отсвете что-то свое, недоступное другим, потому что время от времени многозначительно кивала в ответ каким-то своим мыслям и бормотала под нос что-то неразличимое. Повисла неловкая тягостная пауза.
— Что это у вас такое красивое? — спросила Нюта свою соседку, чтобы не молчать.
— Шарф вяжу, — охотно отозвалась та.
— Себе?
— Какое там! Себе не могу такого позволить, — сокрушенно ответила женщина. Сама она была в выцветшей майке и темно-синих брюках, похожих на форменные, а сверху, видимо для тепла, накинула толстую вязаную серую кофту, когда-то, видимо, красивую, но теперь заношенную чуть ли не до дыр. Выразительное лицо мастерицы с большими темными глазами выглядело весьма миловидным, но видно было, что она давно махнула на себя рукой: кожа на руках потрескалась, явно давно не стриженные ногти чернели широкой «траурной» каймой, а грязные, сальные волосы были стянуты на затылке в неаккуратный пучок, чтобы не мешали.
