Дмитрий Манасыпов - Район-55
Когда он пришел в себя на старой железной койке, то сначала ничего не понял. Открыл глаза и уставился в белый, плохо видимый из-за тусклого света потолок. Попытался сесть, и тогда же пришла боль. А чуть позже пришло осознание того, что ног ниже колена у него нет. Вместо них торчали аккуратно забинтованные обрубки.
Мирон тупо смотрел на бинты, на которых проступили красные пятна. Пытался понять: как же так? Он помнил, что его тащил на руках Лexa, потом – какой-то плохо освещенный коридор, рыжеволосая девушка давала ему пить, и была ноющая, бьющая рывками от ступней боль. Нет, не такая, как сейчас, а сильнее. И еще там был запах. Точно. Сладкий запах разложения, который поднимался оттуда, где двигалась взад-вперед ржавая пила, впиваясь зубьями в его ступни и голени. А потом – темный провал. Да, его кидало то в жар, то в озноб. Это тоже было. А теперь?…
Теперь не было ни запаха, ни пилы, ни жара. И ног тоже не было. Культяпки-то эти ногами не назовешь. Мирон смотрел на них, закусив губу, и тер правый глаз. Слишком горячо и влажно там было, в самом его краешке. Странное такое чувство, которого он давно не испытывал. Даже совсем недавно, глядя на тела матери и соседей, обгоревшие до полной неузнаваемости, этого такого давно забытого чувства – не было. А сейчас оно вернулось из того времени, когда соседские пацаны забрали у совсем маленького Мирона пластмассовый оранжевый трактор, который ему купили в большом магазине, куда они заехали, когда были у родственников в столице области. Тогда еще живой отец купил Мирону этот трактор, и тогда родители поругались в электричке, возвращаясь назад. Мама говорила, что у них и так мало денег и можно было потерпеть и не выпендриваться. А отец скрипнул зубами и ушел в тамбур, где стоял до самого Радостного и одну за другой курил свои вонючие сигареты без фильтра.
А мальчишки из соседнего двора, которые были старше, подошли к Мирону, радостно ковырявшему ковшом этого оранжевого чуда песок в песочнице, и забрали трактор. И потом, не обращая внимания на его отчаянные мольбы и разбив нос, когда он кинулся на них с кулаками, бросили игрушку на дорогу, прямо под колеса грузовика. Трактор треснул и развалился на куски, превратившись в лепешку. И Мирон пошел домой, утирая тихие и злые детские слезы. Дома уткнулся маме в колени и долго плакал, вздрагивая плечами. На следующий день сосед, работающий водителем на рейсовых автобусах, привез точно такой же. И они ничего не сказали уставшему отцу, который вернулся со своей первой «северной» газовой вахты, которые снова стали хорошо оплачиваемыми. Но тот мальчик из песочницы пропал, и вместо него появился новый Мирон, который спустя десять лет арматурой выбил зубы каждому из тех трех обидчиков. И у него, у нового Мирона, больше никогда не было горячо и влажно в уголках глаз. До того момента, когда он очнулся и понял, что ходить больше точно не сможет.
Лязгнув металлом и низко пригнувшись, в дверь протиснулся Лешка и довольно заулыбался при виде сидящего товарища. Правда, улыбка быстро сползла с его лица, когда он понял, что произошло с Мироном. Он не стал ничего говорить, поковырялся в большой сумке, прицепленной к поясному каркасу, выложил на тумбочку пачку сигарет и бутылку воды. Вышел, потемнев лицом, и вернулся только после того, как Мирон позвал его. Разговора не получилось. Лешка просто рассказал про то, как нашел врача. Да, пришлось ампутировать обе ноги чуть ниже колена, иначе каюк был бы бывшему пэтэушнику. Мирон все понял, но лучше ему от этого не стало. Две недели он молчал, изредка бросая короткие фразы, когда они в три не самых ловких руки делали перевязки. Мирон был вынужден, стискивая зубы, делать вид, что все хорошо. А вот сегодня, когда им пришлось выбираться вдвоем наружу, он не выдержал:
– Да на кой хрен мне оно надо, чурка ты железная? – Он брызгал слюной, давясь собственным криком. – Мало того, что сам стал не пойми чем, так и меня в инвалида превратил. Морда охреневшая! Ты мне кто, бля, а? Тебя кто просил мне вот так помогать, козел?!! Хрена ль мне теперь делать- то? Сука, су-ка-а-а…
Лешка молчал, смотря на него сверху вниз, опустив руки. Глазами шарил по разбитым плиткам пола в операционной, в которую пришлось влезть для того, чтобы пополнить запас медикаментов. Было заметно, что в больницы активно пытались проникнуть не только они, но для большинства других «посетителей» это закончилось очень плачевно. То, что от них осталось, почти полностью растащили мелкие местные обитатели. Хотя, судя по полностью очищенному кабинету для перевязок, у кого-то все ж таки получилось. А вот Лешке помешать никто и не пытался. Скорее всего, из-за того, что он уже пару раз до этого заходил на территорию больничного городка. И каждый раз убедительно доказывал, что связываться с ним лучше не стоит.
Он не нашел ничего из медикаментов в бункере, сколько ни искал. Зато нашел две нормальные и одну спрятанную двери, ведущие куда-то. Открыть, правда, не смог, так как на них стояли механические кодовые замки. Но надежды, что когда-нибудь получится добраться до них, не терял. Заживало на Мироне все хорошо, без проблем, но закончились и обеззараживающее, резко пахнущее спиртом средство, и специальная мазь для культей и бинты. Потому и пришлось выбираться. Да и Мирон попросился наружу.
Прооравшись, Мирон смотрел за окно. Насколько Леха успел понять, сидеть им придется не меньше часа. Такие дожди на последней неделе шли постоянно, утром и вечером. По полтора часа. Нонсенс, конечно, ждать дождь по часам, но так оно и было. Может, это даже и к лучшему, потому что за час вполне можно успеть поговорить с товарищем по несчастью.
Мирон покосился на приятеля, возвышающегося сюрреалистической композицией из плоти и металла, на плохо скроенную из кусков мешковины сбрую, в которой голем притащил его сюда. На выражение лица, с которым тот рассматривал узор трещин на битых плитках. Пустота, которая поселилась в душе бывшего пэтэушника, заволновалась, ей, запустившей корни глубоко внутрь искалеченного молодого парня, очень не хотелось рассыпаться кусками терракотовой глины. Как и самому Мирону, понимавшему, что по большому счету он не прав. Потому как искалеченный больше него Лешка не закрывался от него. Наоборот, старался стать ему как можно ближе. А ведь Мирон даже не поинтересовался у Измененного: что с твоей семьей? Хотя прекрасно помнил, как тот пропал где-то на сутки, оставив ему запас воды в двух пластиковых канистрах, несколько банок консервов и автомат с полным подсумком. Мало того, Мирону даже не пришло в голову спросить, откуда он все это притащил.
Лешка поднял голову. По коридору кто-то крался.
– Что там? – Мирон тоже постарался прислушаться.
Голем приложил палец к губам и медленно приподнялся, стараясь не скрипнуть чем-нибудь. Бесшумно подошел к двери, зацепил крюк левой руки на ручке и отступил, поднимая «кувалду». За дверью чуть слышно зашелестел плохо натянутый линолеум. Голем дернул дверь на себя, одновременно шагнув вперед и занеся руку для удара. Из двери выстрелила молния.
Живая, орущая что-то нечленораздельное и размахивающая заточенной штыковой лопатой. Кувалда с хрустом впечаталась в темечко Измененного, которого от удара согнуло пополам. За спиной Мирона со звоном вылетело стекло, впуская в операционную двух невысоких и гибких, мгновенно бросившихся на голема со спины. Из коридора влетели еще трое, сумевших столкнуть замешкавшегося Лешку с места.
Тот попытался выпрямиться, чтобы скинуть хотя бы одного из тех, что висели у него на спине. Ему это почти удалось: он смог ударом кулака зашвырнуть в угол того, что был побольше, одетого в донельзя рваный тренировочный костюм.
Мутант отлетел, взрыкнув и мгновенно вскочив на четвереньки, и увидел вжавшегося в противоположный угол Мирона. Жадно облизнулся, глядя на него безумными голодными глазами, и начал, пригибаясь, заходить сбоку, больше не вмешиваясь в ураган, воцарившийся посреди операционной.
Мирон в ужасе смотрел на то, что еще совсем недавно было, наверное, мальчишкой лет двенадцати-тринадцати, и никак не мог достать из-за спины зацепившийся за что-то АКСУ. Тварь пригнулась для прыжка и оскалилась.
***
Кир злился. Ходил кругами по собственной комнате на территории бывшего автохозяйства и доламывал остатки мебели. Обезьяна, сидевшая у двери в качестве сторожа, несколько раз порывалась выскочить, понимая, что Хозяин не в духе. Но каждый раз останавливалась, получив жесткий, как удар хлыста, мысленный приказ.
Недовольство Кира объяснялось просто: он не мог удерживать контроль над Стаей дальше чем на три километра, как ни старался. Из-за этого в его распоряжении остались теперь всего три обезьяны и две собаки. А ведь успел привыкнуть к той силе, что ему давали животные, а? С людьми тоже получалось не ахти, если честно. Сил на них приходилось тратить намного больше и отвлекаться от зверей, которые немедленно начинали самостоятельную деятельность. Зоотехник, разозлившись, саданул ногой по крышке низенького столика, разнеся его в щепки. Обезьяна попятилась в угол, присела на лысеющий зад, вытянув вперед заметно удлинившуюся морду, и подслеповато заморгала темными глазками.
