Александр Зорич - Полураспад
Гайка вернулась очень быстро. И лицо у нее было довольным.
— Гостиница прямо над нами. На второй палубе. Верблюд сказал, что после бара темных цены нас приятно удивят.
— А что еще он сказал?
— Еще он сказал, что для нас имеются две свободные комнаты. Одна с двумя кроватями. Другая — с одной.
— Значит, мы сегодня никуда больше не идем? — спросил Тигрёнок с явным облегчением.
— Сегодня нет. Пойдем завтра утром.
— Тогда мне еще водки! — развязно потребовал Тигрёнок, обращаясь к официанту.
— Ишь ты… Разошелся!
Сам я тоже был не против слегка подлечиться — уж больно окаянные дни пошли.
Я проснулся по своим меркам очень поздно — в районе восьми утра.
Поднял голову над подушкой, затянутой в наволочку странноватого для наволочки желто-голубого колеру («Из флага, что ли, перешили?»).
Кое-как уселся на кровати, свесив ноги вниз.
Попытался нашарить тапочки. Нашарил. Одноразовые. Белые. Махровые. Какие-то покойницкие. Вдел в них ноги.
«Ага… Я в гостинице… На базе «каперов»… «Каперы» — это группировка КПП… Никто не знает, что такое КПП», — вспомнил я.
На кровати напротив меня дрыхло нечто ушастое, длинное, с розовой пяткой.
«Это Тигрёнок… Я его из ленты спас… Из ленты.ру… То есть тьфу… Из Мёбиуса…». Тигрёнок лежал, откинув армейское одеяло со своего нисколько не могучего торса и свесив с кровати длинные руки. Он лежал так близко, что я мог бы достать его кончиками пальцев.
Впрочем, чего тут удивляться? В гостинице, которая расположена в баре темных, номера такие же крошечные и точно так же похожи на гробы, как и этот.
«Интересно, я не сильно храпел?» — подумал я виновато.
Во рту у меня было кисло и вонюче. «Будто припять-собаки насрали», — характеризовал это дивное ощущение мой закадычный друг Костя Тополь, тот еще трезвенник.
Потихоньку со дна памяти к поверхности — как пузырьки в шампанском — стали всплывать подробности вчерашней ночи. Или точнее, подробности вчерашней штормовой попойки.
Вот Гайка прижимает к груди контейнер с «подсолнухом» и уходит куда-то с барменом Верблюдом. Ее довольно долго нет — почти сорок минут. На тридцатой минуте ожидания Тигрёнок начинает психовать. Нервничаю даже я. Мы заказываем еще по сто водки и графин свежевыжатого апельсинового сока.
Наконец Гайка возвращается. Ее глаза сияют довольством. Губы накрашены розовой помадой. В руках она несет мусорный пакет, в котором тесно жмутся друг к другу перетянутые резинками пачки наличности.
— Пересчитай, — просит Гайка. — А то у меня в школе всегда было плохо с арифметикой. — Гайка плюхается на стул напротив Тигрёнка. — Только лучше не здесь, а в туалете!
— Ясное дело, не здесь, — обиженно говорю я, обводя бар, куда мало-помалу подтягивался народ, красноречивым взглядом.
В туалете я быстренько перелопатил выданную сумму — чего-чего, а считать купюры старый гребанько Комбат умеет. Что ж, Верблюд был точен. Я рассовал по карманам ту часть суммы, что причиталась нам с Тигрёнком. Отсчитал жалкую Гайкину долю. И вновь вышел в чадный полумрак бара.
— Ну что. Еще по сто? За удачу? — предложил я, подымая свою емкость.
Гайка и Тигрёнок отозвались задорным — «да!».
— Давайте выпьем за «подсолнухи»… Чтобы их росло в Зоне все больше и больше… И чтобы все они доставались нам! — Эти слова я произнес тоном оргазмирующего оптимиста.
— Лучше давайте за то, чтобы их росло в Зоне ровно три штуки в год. Но чтобы все эти три штуки доставались нам! — поправила меня рассудительная Гайка.
«А ведь мерзавка права! — подумал я. — Вот он — хваленый женский прагматизм!». И я дзынькнул о бок Гайкиной рюмочки своей рюмкой.
Тем временем на невысокой сцене бара появились музыканты. Лабухи.
Один был вокалистом, перед ним стояло старинное электрическое пианино на треноге с надписью «Yamaha».
Другой был гитаристом. Волосатым, испитым, с нахальной рожей дворового пацана-бузотера. Кажется, назревало веселье.
— Если кто не в курсе, сегодня день рождения сталкера по имени Панд… Панду — тридцать лет. И у него сорок девятый размер ноги…
Компания, собравшаяся за дальним столиком, одобрительно заревела в дюжину глоток — как видно, Панд был где-то среди них и про его сорок девятый размер знали все. Кто из них прозывался Пандом — я понятия не имел.
Вообще в баре на базе «каперов» было фрустрирующе много совсем незнакомых мне рож. Скажем, если в баре на Дикой Территории я знал каждого второго, то здесь я едва-едва мог с уверенностью сказать, что вон тот шкет с бритым черепом зовется Носорогом, а вон тот дылда в тельняшке, кажется, Момент. Неужели я старею и теряю хватку?
Тем временем вокалист на сцене закатил глаза к потолку и загнусил что-то очень лирическое и задушевное. До меня донеслось:
…Свой винтарь поцелую и мамины бусы сорву…
Друганов созову, на хабар свое сердце настро-ою
А иначе зачем на земле этой вечной живу…
Потом музыка стала более ритмичной. И многие из сталкеров — тоже порядочно вдатые, как я теперь понимаю, — пустились в пляс. Кто на медвежий манер, кто на тюлений, а кто и вообще за пределами зоологических сравнений.
Пошли танцевать и мы с Гайкой, оставив Тигрёнка прислеживать за нашими вещами (и, кстати, бабосами).
Не стану скрывать — народ поглядывал на меня с некоторой завистью. Единственная баба в заведении — и та танцует с этим плюгавеньким, с хвостом, в котором уже полно седых волос.
Еще приятнее мне стало, когда пошел так называемый «медляк»…
Клянусь счастливым носовым платком друга Тополя, к нашему столику стояла четырехметровая очередь из жаждущих потанцевать с нашей Гаечкой. Но Гаечка была непреклонна.
— Все танцы сегодняшнего вечера я обещала вот этому вот товарищу. — С этими словами Гайка церемонно указывала рукой на вашего покорного слугу. — Я перед ним очень виновата. И хотела бы загладить свою вину!
Нужно ли говорить, что я был крайне польщен? Что я простил Гайке все ее грехи, включая будущие? Что я уже почти созрел сделать ей предложение? Ну не замуж, конечно. Но на что-то вроде, столь же приятное…
А со сцены неслось:
Оглянись, незнакомый прохожий
Мне твой взгляд неподкупный знаком.
Может, зомби ты, правда же, может?
Не всегда мы зомбей узнаем…
Хмельные компании там и тут дружно подпевали солисту, не вставая из-за своих уставленных горючим столиков:
Как молоды мы были, как кровососов били,
Как искренне любили и верили в дензнак!
Мда…
А потом мы с Гаечкой пили шампанское. Не помню, как знатоки алкогольных ритуалов называют эту фигню — когда после водки пьют шампанское. Не то «северное сияние», не то «death track»… На второе, конечно, больше похоже по сути. Но и от первого в ощущениях что-то есть… Спишь потом — будто в прошитой разноцветными лучами невесомости паришь…
А потом мы с захмелевшей и явно подавленной масштабами гулянки Гайкой отчаянно целовались в коридоре.
К стыду своему я плохо помню подробности. Но зато помню, что в целом у меня было такое чувство, что губы слегка устали от этого приятного, но все же избыточно подросткового времяпрепровождения и хорошо бы перейти к чему-то посущественней. И мы бы перешли, если бы тем временем не обнаружилось, что Тигрёнок наш мертвецки пьян и спит лицом в салате «оливье».
Делать нечего — мы с Гайкой, которая оказалась по-мужски сильной, потащили бездыханное тело моего спасеныша «в номера».
То есть в наш с ним номер.
Тигрёнок был довольно тяжелым. Он брыкался, мычал что-то невразумительное и хватался за все дверные ручки, перила и выступающие фрагменты интерьера… Снимая с него ботинки возле узкой кровати, рассчитанной на одного полумертвого от усталости сталкера, я опасливо прикидывал — станет ли наш Тигрёнок блевать или воздержится?
Помню, Гайка что-то шутила по этому поводу. Мы смеялись. И целовались снова. В руках у Гайки была недопитая бутылка пива «Беке»…
…Вон она, кстати, та бутылка. Пустая уже. Лежит возле мусорного ведра, в которое заправлен аккуратный синий пакетик.
Я высушил лицо полотенцем и придирчивым взглядом осмотрел себя в зеркало, что висело над умывальником. Да, на одутловатом, синюшном каком-то лице отпечаталось все — и пиво, и шампанское, и водка. Такие рожи хорошо снимать для социальной рекламы, в ролике о вреде пьянства, типа «пьяный отец — горе семьи» или «напился, подрался, сломал деревцо — стыдно смотреть людям в лицо»…
Святые угодники! Сколько раз я обещал себе не смешивать? И что?
Моя одежда лежала неопрятной кучей возле стула (на котором она, по идее, должна была бы висеть).
Я вынул из кучи штаны и обшарил карманы — как выяснилось, пропили мы не так уж и много.