Александр Зорич - Стальной лабиринт
— Он у тебя сатана какой-то, Нинка… Бр-р!
— Это еще не сатана, Костя! — Нина, что называется, «разошлась», и всему виной был, конечно, «Мухомор». — Когда я ушла от мужа, я стояла в ночной рубашке и домашних тапочках без задника на велосипедной дорожке нашего поселка. Все мои телефоны, карточки, документы — как и тогда, на космодроме «Апрелевка», — все это осталось в нашем доме, там, где бесновался убитый горем Альберт, и вернуться туда было для меня все равно что отрезать себе пару пальцев на руке, а потом разжевать их, хрустя косточками, и разжеванное проглотить… Когда я дошла пешком до особняка соседки, я позвонила Ивану Сергеевичу. А он был, как всегда, пьян в дымину. Я попросила его помочь мне… Мол, спасай, любимый, первый раз тебя о помощи прошу! Мол, произошло то, о чем мы столько мечтали, я решилась, я ушла от мужа… Мол, карманных денег нет, а мне надо хотя бы до Москвы теперь доехать.
— А… он?
— А он сказал так холодно: мол, сейчас занят, буквально через пять минут вылетаю в командировку на Паркиду… Ты, говорит, продай часы, которые я тебе подарил. Они стоят больших денег. А кроме этого, говорит, я пока тебе ничем помочь не могу, потому что страшно занят… И, мол, когда вернусь, может, что-нибудь подкину. Он это сказал, хотя у него в подчинении было восемьсот человек… Он обожал эту цифру повторять… Восемьсот! Один звонок бухгалтеру, шоферу, домработнице, кому угодно из этих восьмисот — и мои проблемы решены. Я в тепле, я пью глинтвейн… Но он сказал: «Продай часы» — и положил трубку. Хотя любил повторять: «У меня, кроме тебя, никого в мире нет». И еще: «Я люблю тебя, как никогда никого не любил». Когда он куда-то ездил, мы говорили по телефону по три-четыре часа в день. Не могли наговориться.
— Не представляю… И что, ты их… те, его часы… действительно продала?
— Нет.
— Почему?
— Потому что это были поддельные часы. И те и другие. За них и десять терро было не выручить.
— И «Амдерма»?
— Да. И «Эврика». Это были реплики. Дешевые. Сделанные в Атлантической Директории, в подпольных мастерских. Так мне сказали в центре обслуживания дорогих часов на Остоженке… Возле дома нашей классной, помнишь?
— Хм… Вот это да! — Растов даже побледнел от услышанного.
— Вот именно, что «да».
— Может, он был беден, этот твой Сергеевич? Ну, на самом деле? — предположил Растов.
— Беден? Это исключено… Просто поверь, — всхлипнула Нина и сделала последний глоток из бокала с «мухоморовкой», трубочка уже давно валялась на полу.
— Может быть, он был просто патологически жаден? Я когда-то читал, что сверхжадность — это своего рода болезнь… Что ее некоторые люди не контролируют.
— Наверное, он ею и болел. Хотя на его бывших жен, детей, любовниц и прислугу эта болезнь, если верить его рассказам, отчего-то не распространялась… Всю свою жадность он запасал для меня.
— Тогда в чем причина такой нелепой патологии?
— Ты знаешь, Костя, мне теперь кажется, он меня просто не воспринимал как человека из плоти и крови… Вообще не воспринимал как реального человека, которому можно что-то подарить, чем-то помочь. Я для него была только голосом в телефонной трубке. В крайнем случае, красивой бабой из знаменитой семьи, связью с которой можно похвастаться знакомым мужикам на закрытой пьянке… Я была просто дуплом, куда можно часами рассказывать, как его дочь разбила очередную супермашину, которую он ей подарил, тем самым вымаливая себе крохи ее внимания и любви. Как его сыновья полетели на Клару и там напились и начали буянить, бросаться на прохожих, в общем, их забрали в кутузку… Я была не столько его замужней возлюбленной, сколько бесплатным психоаналитиком и безотказной палкой-выручалкой — «посоветуй», «пожалей», «рассуди».
— Ну, может, это и неплохо — быть психоаналитиком! Почетно даже!
— Может, и почетно. Но только за двухлетнее лечение у психоаналитика Иван Сергеевич не того… не заплатил, — Нина сглотнула комок ледяной боли.
— Слушай, но за что-то же ты его, такого, все-таки любила? — утешительно лаская взглядом съежившуюся от воспоминаний Нину, отважился спросить Растов.
— Ты знаешь, я его любила так самоотверженно и глубоко, что даже не могу тебе сказать, за что именно. Чувство сияло так ослепительно, что детали становились неразличимы, их не хотелось различать, по крайней мере, пока я не сомневалась во взаимности. А может быть, я любила не Ивана Сергеевича, а того человека, которым он мог бы быть… Того, каким он мог бы стать, если бы прекратил выпивать по бутылке кубинского рома в день, сказал твердое «нет» корейским психостимуляторам и посетил десяток сеансов экзорцизма на Валааме. В общем, я, похоже, любила того идеального мужчину, образ которого я старательно складывала из нравящихся мне в нем качеств, взятых по отдельности («эрудированный», «опытный», «остроумный», «человек из визора») в своем внутреннем мире… Его-то, а не реального Ивана Сергеевича, пьяницу, враля и малосильное блудилище, я и любила по-настоящему… Говорят, так сильно любят только раз в жизни.
— Глупости все это, насчет «раз в жизни», — недовольно заметил Растов. — Однажды, в десятом классе, я едва не покончил жизнь самоубийством из-за одноклассницы по имени Ева. А сегодня я даже не могу вспомнить точно, у нее фамилия была Лившиц или Левина.
Чтобы развлечь явственно погрустневшую от своих «мухоморных» откровений Нину, Растов рассказал ей о том, как давным-давно в Мончегорске учил детей орудовать саблей и рапирой.
Амурные дела, войны и страсти роковые, и девочки падают в обморок на трибунах, когда на дорожке сходятся мальчики, в которых они влюблены… Пиво по пятницам, пикник на берегу озера Имандра по субботам, бассейн по воскресеньям, и на 23 февраля благодарные родители с нелепыми подарками, иногда престранными — то в виде кадушки для квашения капусты, то в виде напольного коврика с фривольной надписью «Как спалось, милый?».
— Дети всегда хотят фехтовать, как в фильмах. А я им всем по сто раз объяснял, что в фильмах не фехтуют. В фильмах — танцуют с оружием. Это совершенно другой жанр. И что надо фехтовать не «как в фильмах», а «как на соревнованиях». И, я тебе скажу, дети совершенно не хотят в это верить! В то, что любитель против профессионала не выстоит и минуты, особенно же — любитель, который учился «фехтовать, как в фильмах». Не укладывалось это в их стриженых головках, забитых красивыми киношными ракурсами!
— Надо же! Если честно, хотя я взрослая, мне тоже поверить в это нелегко. Ведь в картинах всегда так красиво дерутся! Сшибаются! Противостоят! А на соревнованиях шурх-шурх-шурх, все так быстро решается, и совершенно не зрелищно. Напоминает безлюбовный репродуктивный секс.
