Андрей Левицкий - Я - сталкер. Рождение Зоны
…Темнота. По счастью, я приземлился на рюкзак – в спину что-то врезалось, но, по крайней мере, не сломал позвоночник. В темноте я не мог разглядеть даже сводов помещения. В том, что это – именно помещение, не сомневался: воздух был затхлым и, к счастью, достаточно теплым. Звук дыхания отражался от стен. Где-то капала вода. Размеренно, гулко.
– Никита! – позвал я тихо. – Искра! Май!
Странное шелестящее эхо. Я выпутался из лямок рюкзака и аккуратно перекатился на четвереньки. Темно – не то слово, черно кругом, даже собственных рук не видно. Интересно, где же я оказался? Фонарик был в кармане. Я нащупал его и включил, направив вверх, чтобы свет рассеялся и не так резал глаза.
Все равно навернулись слезы – слишком долго я пролежал в абсолютной темноте. Постепенно проступили очертания тесной комнатки – шестиугольные стены, шестиугольный потолок… Высота помещения – метра два от силы, выпрямиться получается, но – давит. Хорошо, что у меня нет клаустрофобии.
Все поверхности гладкие, из напоминающего пергаментную бумагу материала. Ни следа двери.
– Пригоршня! – позвал я уже громче.
Снова – легкий шелест эха, будто таракан пробежал по листу фольги. Аж мурашки по коже. Никто не откликнулся.
– Не будем унывать, – отчетливо произнес я. – Главное, я здесь один. Никаких мутантов. И тепло. С остальным разберемся.
Поймал себя на том, что говорю вслух. Эхо усилилось. Я замолчал и занялся делом: ощупал все поверхности в поисках выхода. Тщетно. Стены были слегка теплыми и абсолютно глухими, только материал немного пружинил при нажатии. Ждать развития событий, сажая батарейку фонарика, было глупо, поэтому я вооружился ножом, взял фонарь в зубы и попытался взрезать стену. Неудачно. Обманчиво-бумажная, она не поддавалась, лезвие скользило, оставляя вмятину, которая, впрочем, тут же расправлялась.
– Без паники, – посоветовал я самому себе. – Пустяки, дело житейское. ПРИГОРШНЯ! МАЙ! ИСКРА!
Только вода капала. Откуда, интересно? И куда? Нет ни мокрого пятна, ни следа капели. Значит, звук проникает извне. Я прижался ухом к стене, силясь понять, откуда именно, но показалось, что отовсюду.
Чем хорошо застрять в лифте – знаешь, что вытащат. Может, через час, может, утром, но вытащат. Здесь надежды на помощь было мало, и я не понимал, где оказался. Внутри улья – точно, но почему в ячейке, почему один? Что произошло, пока валялся без сознания?
На этот раз эхо появилось, хотя я молчал. Топот мелких хитиновых лапок, снабженных цепкими ворсинками. Скрежет крыльев. Кажется, сверху. И со всех сторон. Я отпрыгнул на середину ячейки, луч фонаря заметался по стенам. Никого.
Интересно, сколько времени нужно, чтобы человек сошел с ума в одиночном заключении? Как по мне – не так уж и много.
Я сел на пол, поставив перед собой фонарик так, чтобы тот светил в потолок, и сунул руки в карманы. Пальцы сжали знакомый гладкий предмет… «миелофон»!
Долбаные соты! Долбаный улей! Какого черта? Разнесу! – Пригоршня.
Мамочка, мамочка, мамочка… Проклятый город, проклятый! – Искра.
Должен быть выход. Должен быть. Искра жива? Где все? – Май.
Значит, они живы! Радость захлестнула с такой силой, что я не сразу разобрал в мешанине дружеских голосов другие.
Шепот, скрежет, шелест. Медленно ворочаются сонные образы, проступающие, как лицо утопленника из-под воды, из моих собственных мыслей. Я провалился в них, будто в водоворот.
Тепло, безопасность. Рядом БОЛЬШОЕ. Придет и накормит. Сытость, тепло. Рядом ДРУГИЕ-Я. Большое смотрит и показывает: клубится серое – облака, вздымается дыханием болото. Там другой мир, мир больших. Мне рано. Другим-я тоже рано. Придет время – выйдем. Где Большое?! Другие-я рядом. Плохо. Голодно. Холод. Голодно. Больно другому-я. Всем больно. Холодно. Большое вернулось. Большому больно. Нам тепло. Нам сыто. Большому больно. Большому плохо. Большое слабеет. Нас становится меньше. Голодно. Рано выходить. Не можем выйти. Большое говорит: спите. Спите все. Спите долго, придет Большое, будет сыто и тепло.
С огромным трудом я выкарабкался из чужих ощущений – не мыслей, а образов, чувств, ощущений – личинки, впавшей в анабиоз, десятков спящих существ, жизнь в которых едва теплится, если это, конечно, можно назвать жизнью. Инкубатор манипуляторов – вот что такое – Проклятый город.
И я, значит, в одной из сот этого улья, к счастью, пустой.
Выпустил «миелофон». Одно утешает: Большое, видимо, матка, издохло и давно не приходило. А личинки, похоже, безопасны.
Только лучше бы не погружаться больше в их оцепенелое существование. Пора выбираться. Манипуляторы не разумны, они не могли создать межпространственных телепортов или подобного, а это значит, что соты открываются механически. И надо только понять, как. Личинки не помогут, они не обладают этим знанием. Друзья, запертые так же, как я, – тоже.
Думай, Андрюха, ты же умный. Напряги могучий интеллект.
Кто сказал, что дверь – в стене? Ты же падал? Падал. Значит, выход в потолке.
Я принялся ощупывать его, помогая себе ножом. Прошелся по граням – тщетно. И по наитию надавил в середину потолка, чувствуя себя атлантом, расправившим плечи.
Поверхность разошлась, и рука неожиданно провалилась, продавив ее. Края плотно обхватывали запястье, но я мог пошевелить пальцами. Воодушевленный успехом, я вцепился в края клапана и раздвинул их настолько, чтобы пролезть. Выглянул в образовавшуюся дыру: насколько мог судить, наверху была не такая же сота, а помещение побольше.
Отпустив клапан, я быстро напялил рюкзак и, держа фонарь в зубах, полез наверх. Подтягиваться, ухватившись за податливые края отверстия, было тяжело. Я почувствовал себя хлипким школьником, извивающимся на турнике, но все-таки победил силу притяжения и, взмокший, но крайне довольный собой, вскоре оказался в другой комнате. Это был длинный коридор шириной в одну ячейку. Судя по изгибу, он тянулся по периметру улья. И в отличие от места заключения, стены его пропускали звук.
Матерился где-то недалеко Пригоршня – громко и, можно сказать, поэтически. Всхлипывала Искра. Звал сестру Май. И капала вода.
Я пошел на звук и обнаружил струйку, стекавшую с потолка – наверное, улей протекал, снег, попадая внутрь, таял…
– Пригоршня! Май! Искра!
Нет, они меня не слышали. Наверное, поверхность пропускает звук только в одну сторону, чтобы нянька могла слышать детенышей, но не мешала их сну. Придется открывать соты снаружи.
С первой я промахнулся: был уверен, что именно здесь шумит и бузит Пригоршня, присел на корточки и открыл клапан – кстати, снаружи его было отлично видно. Внутри, против ожидания, было темно, я подсветил – и остолбенел. В густой маслянистой жидкости, свернувшись калачиком, плавала личинка, ничем не напоминающая взрослую особь манипулятора. Гусеница гусеницей. Скрюченная, с короткими лапками, заканчивающимися коготками. Почувствовав свет, личинка выгнулась, и коготки заскребли по стенке.
