"Современная зарубежная фантастика-1". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Кюнскен Дерек
Весь день она путешествовала тайными городскими тропами не просто так – исследовала границы своего дара. Вооруженная газетой, выловленной в сточной канаве – мокрым от дождя, но разборчивым списком объявлений о свадьбах и похоронах, – она втиснулась в невидимый мир, что открывался пред ней, когда били колокола.
С тех пор она узнала о том, что если стоять к колоколу слишком близко, то трудно расслышать, что́ тот пытается ей поведать. Если чересчур далеко, то тогда все они наваливаются скопом и их разноголосицу тоже не разобрать.
Узнала и то, что к Священному холму подходить нельзя. Там слишком много церквей, слишком много звонниц. Даже если ты наготове, психика не справляется с шоком. Утром она удирала со Священного холма с плачем, выблевав завтрак на обочину, а непостижимые зрелища печей и длинных труб стальными шипами вонзались ей в мозг.
Вызнала о колоколе Нищего Праведника – оказывается, он скрытен и злонамерен, и осознаёт больше других. Она боялась – вдруг, прикоснувшись, ей удалось пробудить заключенный в нем дух. С тех самых пор его удары всегда выкликали ее имя. С воем несли ее имя над крышами. Если подобный ей дар разделяли в городе и другие, то им о ней уже стало известно.
Вызнала, что колокол Святого Шторма специально задуман так, чтобы свободно раскачиваться на ветру. Как только дуновение подхватит его – он начинает орать. Еще до того, как желтый туман прокатился над доками, она вздрагивала от грохота грозы и перемены ветра. И подозревала, что Святой Шторм позабыл, кем являлся прежде, – стоило поблуждать возле этой церкви, как в голове отпечаталась карта погоды над заливом.
Также она выяснила то, что колокол Вдовьей Молельни в Брин Аване помнит о Таях. Тамошние видения переплетались со странными и нежеланными отрывками прошлого. Кари отправилась искать секреты Хейнрейла, а вернулась, повидав, как отец курит на лоджии семейного особняка, или как тетя Сильва – тетя Сильва! – пляшет до рассвета, а потом крадется домой через черный ход, и никто не замечает, что она ушла без дуэньи.
Узнала, каково бывает чувство искренней благодарности – к самоотверженному труду городских звонарей.
А вот о чем не проведала ничего, так это о том, что следует знать позарез. В наваждениях зияли слепые пятна: недоступные ей люди и городские районы. На беду, в том числе и Хейнрейл. Он оказался неуловим даже для ее заемного божественного взора. Сокрушаясь, она пинком скинула с крыши дранку. Можно было опять подобраться к Нищему Праведнику, но боязно – вдруг колокол ее опознает. Тупейшая мысль, но и от нее нельзя отмахнуться.
Профессора Онгента выследить нелегко. Порой проблескивала тюремная камера, аскетичная, но гораздо более чистая, чем тюрьмы, где довелось коротать время ей, – и там он сидел и только пялился из окна в ответ, будто знал, что она за ним наблюдает. И при любой попытке на нем сфокусироваться картина тут же мигала, подсовывая какой-нибудь новый вид; пускай она обладала дюжиной гигантских зрачков на вышках по всему городу, посмотреть на Онгента у нее получалось лишь краешком глаза.
Мирен тоже, как и Хейнрейл, неуловим, но по-своему. С Хейнрейлом она словно пыталась разглядеть себя. Где бы она его ни чувствовала – то есть чувствовали колокола, подчеркнула она себе, – он пропадал, стоило ей всмотреться. Мирен, напротив, – слишком часто ей попадался в местах, где его быть не могло. Видения – это не то, что ты, эм-м-м, видишь. Не твое настоящее зрение. Иногда они показывают действительность, но порой передают сумбурные ощущения, вкус, звук, впечатление, будто ты стоишь там или будто ты – башня. Самоосознание Кари преломлялось и растворялось с каждым ударом колокола. И поверх всего накладывались образы Мирена.
Она слыхала однажды про капитана из Севераста, который оскорбил в южном храме бога чумы, дав лекарство умирающей женщине. Жрецы бога пригрозили капитану, сказав, что бог нашлет на него Охотничью Муху. Ужаснувшись, капитан покинул южный город и поплыл к северу. Следующим утром он навел подзорную трубу на юг, поглядеть, не преследует ли кто его – и вдали увидел гигантскую муху. Охотничья Муха явилась за ним. Он посмотрел на север, и муха была и там. Он плыл на запад и восток, и поворачивал во все стороны, но куда бы ни направлялся, каждый раз, когда он глядел в окуляр, там по-прежнему была муха, огромная, как грозовая туча, и страшная, как грех, что ее породил. Корабль ходил кругами и кружил, пока команда не перемерла от голода.
И тогда с торца подзорной трубы выскочила маленькая мушка и полетела откладывать яйца в глаза мертвых людей.
Мирен – это та муха перед ее взором.
Стало почти облегчением, когда удалось обуздать поток наваждений и заставить колокола показывать произвольно. Например, Эладору. Кари подглядывала, как та работает в университетской библиотеке. Родственница казалась до того обтрепанной и уставшей, что Кари ее стало жаль. В видении чувствовалось прерывистое, пугливое дыхание Эладоры, непривычный голод в желудке и смесь оторопи с ликованием, когда она листала старинные книги. Это напомнило Кари день собственного побега от тети Сильвы, смесь счастья и опаски в свои двенадцать, когда она на четвереньках спускалась по солнечным склонам в маленькую бухту, навстречу первому попавшемуся кораблю, лишь бы он увез ее за море в огромный мир.
– Ты молодец, – говорит Кари Эладоре через видение, – у тебя все получится.
Потом греза схлопывается, со скоростью мысли перескакивает к другим картинам. Кари силится восстановить контроль, отбивается от потока мельканий желтого тумана, и узких улочек, и спорящих в парламенте мужчин, и рыбаков, укутавшихся на крыльце в ожидании конца бури, и проповедников на Морском Привозе, и вопящих младенцев в Городской больнице, и выступления в театре на Серебрянке, и вербовщика, тренирующего крестьянских недоростков у Вдовьих ворот, и миллиона миллионов миллионов…
И солнце закатывается за горбатую спину Замкового холма, и колокола поочередно погружаются в тишину, пока ночь устилает Гвердон своим плащом. Кари слышит одно только эхо. И эхо не исполнено мощью, не несет ни потустороннего гласа, ни грез. Она задержалась на коньке крыши и смотрела, как по городу распускались огни. Алхимические лампы сияли, как звездочки, в богатых районах; кое-где проторенными уличными маршрутами брели фонарщики и зажигали газовые фонари. Остальные части города, вроде Мойки, окутаны своей собственной тьмой, подчеркнутой россыпью нескольких ламп и рядами огней вдоль залива.
Кари ни разу, сколько себя помнит, не изматывалась, как сегодня. Ноги так не ломило с тех пор, как она жила в храме Танцора и дни напролет предавалась неистовым мистическим пляскам. Пока слезала вниз, в руках не осталось сил держаться за водосточную трубу. Ладно бы так, но ее душу будто обтрепали, растянули. Очень тяжело снова сжаться, втиснуться в рамки женщины, которая сейчас прибавляет шаг в сторону каналов, свесив голову, сунув руки в карманы.
Сколько прядей, нитей себя она оставила болтаться на городских крышах и в сточных ямах? Сегодня ее сознание простиралось через весь Гвердон, раздерганное во все стороны гневливыми, настырными демонами с колоколен. Невредимой она наверняка не ушла. День был невероятно долгим. Время при наваждениях замедлялось, целый жизненный срок проходил между ударами колокола. И оказалось, эти видения сохраняются в закоулках сознания и потом, много позже. Проходя мимо типографии, она взглянула на закрытые ставни и уже знала, что владелец тайно печатает бунтарские листовки с нападками на продажных парламентариев. Знала потому, что он прятал их на кладбище с видом на Святой Шторм. Она встретила женщину, несущую корзину стираного белья, и знала, что у ее мужа роман с ее племянницей и сейчас те в номере ближайшей гостиницы, обнаженные тела елозят до изнеможения, кряхтят, – и отчего-то подумала о Мирене.
Она остановилась купить поесть у хромого уличного торговца, узнала и его. Она знала, где он живет, куда ходит. Он беженец, спасся на корабле с Божьей войны. Знала, как он кричит по ночам и как часть его правой ноги обратил в золото один из пантеона Ишмеры, Бол Благословенный, бог процветания, ставший воителем. Как беженец выкупил провоз семьи, отрезав свою преображенную стопу и продав ее, еще теплую, кровавую и золотую, купеческому капитану. Его прилавку недоставало дохода, чтоб оплатить назначенный Братством сбор за крышу, поэтому раз в месяц к нему посылали бакланью башку с молотком и зубилом, и тот отколупывал от культи очередную пластину.
