Андрей Буторин - Мутант
– Головой вперед, а не ногами, дурень! – каркнула «Баба-Яга».
Глеб развернул Сашка и подал, как та попросила. Бабка приняла парня, без проблем его удержала, потянула на себя. Мутант, не выпуская ног парня, согнулся в три погибели и полез в «нору». Застрять он не застрял, но вот нога со ступенек сорвалась, он едва не грохнулся и чуть не выпустил при этом парня из рук.
– Тише ты, леший! – зашипела старуха.
– Я нечаянно, – повинился Глеб.
Оказавшись внизу, он выпрямился – на удивление, распрямиться удалось полностью, даже еще осталось от головы до «потолка» пространство примерно с ладонь – и осмотрелся. Жилище «Бабы-Яги» оказалось просторным и даже – о, чудо! – с настоящей, хоть и небольшой, кривовато сложенной из камней печкой с лежанкой наверху. Еще в «избушке» имелся стол, широкая скамья да разномастные, грубо сколоченные полки на стенах, уставленные посудой и непонятным барахлом. В дальнем углу приютился здоровенный, чуть пониже стола, сундук. Все это удалось рассмотреть благодаря тусклому свету, попадающему в «хоромы» через два узких оконца под самым «потолком», затянутых полупрозрачной пленкой – скорее всего, оболочкой внутренностей какого-то животного.
– На лавку, на лавку его клади! – скомандовала бабка, видя, что мутант застыл в нерешительности. – У мя руки-то не золезные.
Глеб послушно шагнул вслед за старухой к лавке, и они опустили Сашка на широкую доску ее сиденья.
– А может, туда его лучше? – кивнул мутант на печь. – Или вы… ну да, вы же сами там, наверное, спите…
– Я спать не собралась покеда, – буркнула «Баба-Яга». – На ночь-то, знамо, на печку его покладу. Вас – кого на пол, кого на лавку, сама на сундук… А теперя пусть тутока побудет, поправлять его надо. Может не сдюжить, слаб шибко.
– А вы можете ему помочь? – забеспокоился Глеб.
– Чо смогу, то сроблю, – сердито пошевелила крючковатым носом «ведьма».
– А что вы будете делать? – не отставал мутант.
– Чо-чо… Через плечо, – зыркнула на него старуха здоровым глазом. – Тя не спрошу, сама знаю, чо.
Затем она все же смилостивилась и пробубнила:
– Зелья у мя сварены, мазюкалки… Заговоры пошепчу… Не боись, оклемается паря.
– А вы… – осенило вдруг Глеба. – Вы мне помочь не сможете?
– Ты и так здоров, – «Баба-Яга» сняла с полки кривобокую глиняную плошку, зачерпнула и плюхнула в нее из горшка что-то тягучее и вязкое, похожее на смолу, протянула мутанту: – На мазюкалку, помажетесь с тем вон, плешивым, – недружелюбно мотнула она головой в сторону Пистолетца, – и хватит с вас, не помрете.
– Я порпошу! – обиженно взвился лузянин. – Я же не навызаю вас… этой…
Глеб досадливо поморщился, шикнул на Пистолетца и торопливо заговорил:
– Да я не про укусы… У меня дело такое… я память потерял. Может быть, тоже… пошепчете? Или зелье?…
– Память? – нахмурилась бабка. – Всю отшибло, али помнишь чо?
– Мало что помню, – признался мутант. – Даже кто я такой, не знаю.
– Лешак ты, вот кто, – ощерилась вдруг старуха беззубым (нет, три зуба торчали вразнобой из верхней десны, да парочка из нижней) ртом. – Гляну опосля, тока не надейся, что помогу. Ежели тот, кто тебе это сделал, сильнее меня, то ничо не сроблю.
– Мне… сделали?… – ошарашенно вылупил глаза Глеб. – Я думал, это само как-то…
– «Само»! – проскрипела «ведьма». – Сами тока птички чирикают…
И рассердилась внезапно:
– А ну, брысь отсель! На волю оба ступайте, и сюды ни ногой, покуда не кликну.
Она склонилась над Сашком и начала стягивать с парня обгоревшие лохмотья плаща. Сашок неожиданно приоткрыл опухшие щелочки глаз и тревожно задергался:
– Нет-нет, не надо! Нельзя, не дам! Глеб!.. Где ты?
– Я здесь! – подскочил к лавке мутант. – Лежи спокойно, Сашок, не бойся. Эта бабушка добрая, она тебя сейчас вылечит.
– Ты ишшо здеся?! – резко обернулась старуха. – Кому сказано: брысь! Али ухватом выпихнуть?
Когда Глеб с Пистолетцем выбрались наружу и отошли чуть в сторону, мутант заметил, что лузянин выглядит не лучшим образом. И не только потому, что лицо того, кроме вылеченных «иглоукалыванием» губ, было опухшим, красным, в многочисленных точках укусов, а еще и потому, что приятель находился в состоянии, близком к панике. Губы его дрожали, глаза лихорадочно бегали, на лбу выступил пот.
– Ты чего? – нахмурился мутант и протянул лузянину старухину плошку. – Больно? На вот, намажься мазью, авось поможет.
Пистолетец отодвинул ладонью Глебову руку с посудиной и, продолжая вращать глазами, возбужденно зашептал, «забыв» даже путать слова и буквы:
– Это не я «чего», это ты «чего»! Что ты еще удумал? Какое шептание, какое зелье?! Вернет она тебе память, ага, держи карман шире! Ты видел ее? Нет, ты ее видел?! Это ведьма, настоящая ведьма! Она тебе такой «сеанс гипноза» устроит, что ты остатков разума лишишься и станешь зомби, будешь у нее в прислужниках ходить. Вот, сначала Сашка обработает, а потом за тебя примется.
– Ты что, совсем обалдел? – недоуменно посмотрел на приятеля Глеб. – Если бы она нас зомбировать хотела, так уж, наверное, не стала бы с нами возиться – прямо там бы, под елкой, и обработала, пока мы очухаться не успели.
– Может, ей у себя убоднее, – уже не так уверенно, вновь вернув в речь «перепутки», отреагировал Пистолетец. – И нужных аппаратов под рукой не было.
– Каких еще аппаратов? – заморгал мутант. – Ты много в ее «ските» аппаратов видел?
– Не… – совсем потерял недавний напор лузянин. – Не аппаратов, а этих… Пре… рап… аратов…
– Препаратов? – усмехнулся Глеб. – У нее там не лаборатория и не аптека.
– Вот именно! – вскинулся Пистолетец. – Ведьмино голово там.
– Остынь, – вздохнул Глеб и снова протянул лузянину плошку с «мазюкалкой». – На вот лучше, намажься, где достать сможешь, а где не сможешь – я помогу. А потом ты мне.
– А память вернуть все равно потыпаешься? – принял все же посудину Пистолетец.
– Попытаюсь, – твердо ответил мутант. – Пусть и невелик шанс, но упускать я его не хочу. Иначе и себя проклинать стану, и тебя заодно.
Он уселся на высохший ствол поваленного дерева и стал наблюдать, как мажется старухиным зельем надувшийся приятель. Наконец тот не выдержал затянувшегося молчания и пробурчал:
– Ну, смотри. Только потом не плачь и не рогови, что я тебя не дрепупреждал.
– Не скажу, – хмыкнул Глеб. – Если я зомби стану, то я уже точно ничего тебе не скажу. И плакать не буду, потому что зомби не плачут. Ведь смысл их существования – это служение хозяину. Так чего же тут плакать, если вся жизнь – сплошное воплощение мечты? Экстракт стопроцентного счастья.
– Ну-ну, порохохорься, похохми, – продолжил бурчание непохожий на себя лузянин. – Потом помсотрим на твое счастье. Иди-ка, лучше, помажь мне посяницу…
