Алекс Орлов - Игра без правил
– Слушай, чего ты добиваешься? Если ты «городской» или там приближенный к ним, ты знаешь, куда отсюда выйдешь.
– Знаю. Если бы я тебя не узнал, все бы уже закончилось. Ты бы шмальнула в меня.
– Что значит узнал?
– Мы были знакомы, но очень давно.
– Я тебя не помню.
– Возможно, и не помнишь. Ты пробыла в нашей школе всего три месяца, а я был худым парнишкой, стеснительным, совсем незаметным. А ты в моих глазах выглядела настоящей принцессой. К тому же у тебя уже были очень заметные формы.
– И ты можешь сказать, когда и где это было?
– Городок Ивиш, нам было по двенадцать лет. Наша классная руководительница – миссис Трини. Она носила парик под блондинку и красила ногти в нежно-розовой цвет.
– Что еще знаешь про меня?
– Твой отец был, кажется, военным. Видимо, из-за этого вы быстро переехали.
Они помолчали. Женщина сверлила его пристальным взглядом, и ее рука с оружием была по-прежнему тверда.
– Про родинки откуда узнал?
Брейн вздохнул.
– Раньше бы я, конечно, не признался, но теперь можно. Я был влюблен в тебя и вечером подсматривал в окно.
– И что еще разглядел?
– Все. Ты же раздевалась полностью и красовалась перед зеркалом. На твоей правой ягодице родимое пятно в виде цветочка.
– Вот блин! – произнесла женщина и опустила парализатор.
– Тебя это так волнует теперь, спустя столько лет?
– Представь себе. Знала бы я, что за мной наблюдает какой-то ублюдок…
Она снова прицелилась в него:
– Этого мало. Давай еще детали.
– Детали твоего тела?
– Вообще детали. Где ты жил?
– Практически через дорогу.
– Это где жирный дядька все время читал газету?
– Нет, это слева от моего дома – мистер Бристер. Его дом был зеленый, а мой желтый.
– Чем еще этот дом был заметен?
– Ну… У нас была собака – Бутч. Бульдог.
– Помню я вашу собаку. Мерзкая такая.
Женщина снова опустила оружие и слегка расслабилась.
– У тебя хороший удар, Томас. Ты ведь Томас?
– Да.
– Никогда бы не подумала, что после такой обработки у тебя останутся силы так приложить меня.
– Извини. Я думал, ты мужик. Мне тоже не приходило в голову, что женщина может так изощренно…
– Что?
– Работать. Работать по специфической специальности.
– Ладно, хватит лирики, Томас. Чего ты хочешь? Понятно, что на меня нахлынули воспоминая о детстве, хотя тебя вообще не помню, но все же просто так хладнокровно добить не смогу. А с другой стороны, у меня нет выбора. Ты пустой, мне было приказано передать тебя ночью команде. Я здесь ничего не решаю.
– Понимаю. Мне бы немного задержаться. Ну хотя бы до еще одного допроса, скажем, до утреннего или в идеале до обеда.
– Давай подумаем. Может, ты мог что-то там вспомнить после обработки?
– Да, такое бывает, – согласился Брейн. – Держал какую-то информация, а потом она и поперла.
– Что я могла услышать?
– Ты могла услышать, что я повторял: «Господин майор, я им ничего не сказал». И так по кругу раз пять.
– Я сразу прекратила тебя трепать и решила доложить. Вполне правдоподобно.
46
После всего, что произошло за этот длинный день, Брейну совсем не спалось. Еще вчера он был готов принять все, что положено, – он давно служил и был готов к любому исходу, но вот удалось что-то предпринять, и теперь его мучило беспокойство – получится ли?
В конце концов ему удалось уснуть, и спал он, словно погрузившись на дно илистого пруда, где не было звуков, света и кислорода.
Когда под дверью послышались шаги, он будто вынырнул с этой глубины и стал жадно хватать ртом воздух, совершенно не понимая, который сейчас час.
В камеру вошли двое незнакомых тюремщиков, значительно более молодых, чем те – с динамометрической перчаткой. Они были повыше, покрепче и короче стрижены. На лицах никаких эмоций.
– Привет, ребята, – хрипло произнес Брейн, стараясь не показывать, что его мучит боль от тугих наручников. Накануне их на нем застегнули потуже.
– Выходи.
– Куда? – спросил Брейн, пытаясь по глазам тюремщиков определить, что его ожидает. Однако те были непроницаемы, словно каменные изваяния. Никакого хамства, ухмылок, переглядок.
Брейн поднялся и вышел в коридор, где остановился, дожидаясь команды, и ему сказали:
– Вперед.
Его повели по прежнему маршруту, довольно запутанному, но он его помнил.
Пока шли, конвоиры не проронили ни слова, а когда дошли до двери допросной, Брейн повернулся к одному из них и сказал:
– У меня наручники перетянуты, нельзя ли чуть ослабить?
Конвоир взглянул на его запястья, вставил ключ и ослабил зажим на пару зубцов.
– Вот спасибо, – поблагодарил Брей и вздохнул. Дверь открылась, и его завели в знакомое помещение.
Никаких следов от крови Лили здесь, разумеется, уже не было. Она стерла их сама, едва его увели.
Брейна посадили на знакомый стул, и он подумал, что часть его плана сработала – его решили допросить дополнительно, вместо того чтобы закопать. У него сложилось впечатление, что военная разведка очень спешила и торопилась избавиться от арестованных, пока они не превратились в свидетелей. Эта порочная практика применялась только в диких местах колониальных планет, вроде Галилео. Для торжества беззакония здесь был идеальный правовой климат.
Во-первых, компания, она здесь диктовала и порядок, и право, и суд. А уж когда поверх этого накладывались действия спецслужб, порядки любого феодального правления казались вершиной правовой защищенности.
Пока Брейн размышлял о правах человека в обстановке тотального господства добывающих компаний, к воротам сортировочного хаба речного порта подъехали три черных внедорожника с затемненными стеклами.
Из них никто не выходил, и часовые были вынуждены доложить начальству. Тогда к непрошеным гостям прибыла дюжина бойцов в тяжелой броне, и к ним вышел человек из первого внедорожника. Он показал какие-то документы, и часовые снова стали связываться с начальством, а начальство, решив перестраховаться, связалось с еще более высоким начальством.
Тянуть время дольше было неприлично, и ворота открылись. Внедорожники заехали на территорию хаба, который являлся тайной базой военной разведки. О чем, разумеется, было известно всем заинтересованным сторонам.
Из среднего автомобиля вышел человек в гражданском и в сопровождении местного офицера зашел в здание администрации. Остальные остались ждать в машинах.
