Рэй Олдридж - Машина-Орфей
– Она ведь ничего не делала со своим телом, никаких модификаций? Да? Просто родилась такой красавицей… какая радость.
– Да, – ответил Руиз, глядя во все глаза на изображение фараонской принцессы нежными любящими глазами. Он чувствовал острый прилив безнадежной тоски. Неужели она никогда больше не посмотрит на него вот так, как на этой картинке? Он покачал головой, чтобы изгнать из нее такие глупые мысли.
Лиил несколько раз согнула и разогнула квадратик, и Низа растаяла. На ее месте возникло изображение Кореаны, такой, какой он ее запомнил, когда они садились в воздушную лодку и отправлялись в Моревейник.
– Тоже очень красивая, – сказала Лиил. – Но на нее далеко не так приятно смотреть.
Руиз глубоко вздохнул.
– Она, по всей вероятности, мертва, и я за это благодарен судьбе. Очень опасная женщина.
Лиил искоса посмотрела на него.
– Я понимаю так, что и Желтый Лист весьма хороша собой в жестком родериганском стиле. Как так получилось, что у тебя столько сложных отношений в жизни с прекрасными женщинами?
– Ты так говоришь, словно это очень скверно, – сказал Руиз с кривой усмешкой. В этот миг сама Лиил была очень красива.
– Ну… когда я просматриваю твои воспоминания, я вижу, какие катастрофы следуют за твоими встречами с такими женщинами. Хотя, впрочем, тут может и не быть никакой связи.
– Злая судьба, – сказал Руиз. – Но и свои прелести в этом тоже есть.
– Так я и поняла, – ответила Лиил. Она смотрела на последний квадратик. Долго она смотрела на него, потом, наглядевшись, передала Руизу, чтобы он тоже смог увидеть, что на нем запечатлено.
Это была та самая ночь на барже, барже Глубокого Сердца, когда он и Низа занимались любовью на верхней палубе. Ее темная головка была откинута, волосы темным облаком закрывали на фото звезды на небе. Ее белые груди покачивались, когда она двигала своими точеными плечами…
Руиз издал странный сдавленный звук. Он вырвался из горла против его воли, он не мог по-настоящему глубоко вздохнуть – мешал комок в горле. Глаза его наполнились слезами, и он резко протер их.
– Прекрасно, – сказала Лиил тихим печальным голоском.
Она медленно и неохотно положила квадратик лицевой стороной вниз на покрывало.
– Руиз, – сказала она, – Сомнир дал мне и другие воспоминания, и они были весьма красочны… но это последнее, которое можно считать важным, ключевым. Я знаю: ты страдал и совершал страшные убийства в Моревейнике и на барже. И, разумеется, то время, что ты провел на бойне в Родериго… хотя, вне сомнения, ты должен понимать, что ты был не менее жертвой, чем те, чьи глотки ты перерезал.
Он рассмеялся горьким желчным смехом.
– Ты хочешь сказать, что мне было больнее, чем им?
Она покачала головой. Ее прозрачные кудри закачались в такт ее движениям.
– А что еще ты мог сделать? Ты что, мог кого-нибудь из них спасти? Родериганцы – это чума вселенной. Она ударяет без разбору невинных людей, а что можно сделать? Все, что может попробовать сделать человек – это выжить.
– Может, ты и права, – ответил он. – Но я никогда снова не смогу почувствовать себя чистым.
Ее зеленые глаза сверкнули, он физически ощутил ее гнев, словно горячее дыхание.
– А раньше ты чувствовал себя чистым? Тогда ты воистину чудовище. Скольких неповинных людей ты убил, или заставил умереть, или послал на смерть? – она оскалила на него белые зубы в гримасе отвращения.
– Я никогда не говорил, что я святой, – сказал он.
– Но ты считал себя человеком?
Теперь и в нем зажегся ответный гнев.
– Да. Считал.
Она ударила рукой по квадратикам, разбрасывая их по полу.
– Эти воспоминания рассказывают совсем другое, Руиз Ав!
– Я не заставлял тебя на них смотреть, – сказал он холодно и жестко.
В комнате повеяло чем-то ледяным. Руиз сам удивился, как это ему могло быть хорошо в этом дурацком сне. Он оглянулся по сторонам; ему показалось, что сквозь стены красивой и удобной комнаты Лиил он видит те разваленные камни, которые могли остаться от этого дома.
Но Лиил наконец протянула руку и похлопала его по плечу. Ее рука была такой же теплой, как рука живой женщины.
– Извини, Руиз. Не мне судить тебя за то, что сделал ты со своей жизнью и в своей жизни. Моя жизнь была совершенно другой. Я выросла на Бекальте – это была давно заселенная планета, стабильная в своем существовании и процветающая. Семья моя была богатой и любящей. Я посещала университет. Свой диплом я защищала на Дильвермуне. Я никогда не знала ни дня голода или страха перед физическим насилием. Все мои беды и проблемы я создавала себе сама: юношеские неудачные влюбленности, борьба за положение в обществе, обиды в свете… За время своей долгой жизни в пангалактических мирах я никогда не видела мертвеца.
Она взяла его руку и пожала ее.
– И здесь – то же самое. Моя жизнь текла по проторенным каналам, гладким и легким, и единственные печали, которые я знала… это мелочи в сравнении с тем, что выпало на твою долю. Неудача в исследованиях. Зависть к моим более одаренным коллегам. Вечеринка, которая удалась не в совершенстве… и тому подобные мелкие огорчения. Неудачная любовь… раза два.
– Да нет, – сказал он, удивленный тем, что она ему все это рассказывает, – это не твоя вина, что твоя жизнь была легче.
– О, мне не казалась, что она легче, в то время. Нет, я была уверена, что мои мелкие огорчения не мельче, чем горе других людей… Во всяком случае, личностная матрица – все, что от меня осталось, была снята за несколько месяцев до того, как родериганцы и их союзники разрушили Компендий и перерезали всех, кто в нем был. Поэтому у меня нет прямых воспоминаний о том, как все кончилось… как оборвались наши жизни. Но Сомнир заставил меня просмотреть записи.
– А-а-а-а… – сказал Руиз.
Лицо ее стало трагической маской. Она заломила на коленях руки и не смотрела на него.
– Это, наверное, было трудно, – сказал он.
– Я не видела своей собственной смерти. Сомнир был добр ко мне и кое-что убрал из записей. Но я увидела гибель всего того, что я любила.
– Мне очень жаль тебя, – сказал Руиз.
– Я все это тебе рассказываю потому, что я могу понять, пусть даже немного, что могло довести тебя до убийств. Я теперь немного понимаю, как чувствует себя человек, когда знает, что, независимо от того, что он делает, ничто и никогда не сможет выровнять счет, никогда не будет достаточно его усилий, независимо ни от чего – жизнь уже никогда не станет прежней.
Она снова схватила его за руки и положила его руки себе на колени. Глаза его впились в его собственные глаза.
– Я немного понимаю в этом, пусть и мало. Если бы ты показал мне всех гетманов Родериго, связанных и беспомощных, все родериганские шеи, положенные на колоду гильотины, я и тогда не могла бы заставить себя перерезать их мерзкие глотки, пусть они заслуживают этого, как никто другой. Хотя мне будет так радостно, если ты сможешь это сделать. Я бы плакала от радости.
Ему это показалось милой сердцу картиной, поэтому он, должно быть, улыбнулся, да так, что ее это встревожило, потому что она отвела глаза и вздрогнула. Она не оттолкнула его руки прочь, и ему становилось все приятнее от ее близости. Он чувствовал упругость ее бедра, на котором лежало его запястье, мягкость живота, пружинистость курчавых волос на лобке.
Как это глупо, сказал он себе, он готов был отпрянуть. Но она не отпускала его. Она пристально и напряженно смотрела ему в глаза.
– Послушай, Руиз, – сказала она. – Ничто из этого больше не имеет значения. Ты был ножом в стольких руках, столько времени, что можно потерять счет. Но больше ты не обязан так поступать.
– О чем ты говоришь? – спросил он резко. – Ты не хочешь, чтобы я причинил вред родериганцам? Сомниру не понравилось бы все это, услышь он, что ты говоришь. Так ведь?
– Не понравилось бы. Но мне кажется, что причинишь родериганцам достаточный ущерб, если просто откажешь им в том, чтобы они использовали тебя. Но ты не обращай на это внимание, я обещала, что не стану разговаривать об этом… я хочу сказать вот что: ты можешь перестать жить такой жизнью. У тебя есть спасение, если ты достаточно умен, чтобы его схватить.
– Спасение? – как странно прозвучало это слово применительно к его положению, и он понятия не имел, о чем она говорит. – Ты что, позволишь мне остаться здесь и вечно слушать твой фонтан?
Она покачала головой и улыбнулась горькой и милой улыбкой.
– Нет. Тут ты остаться не можешь. Но у тебя есть убежище получше – Низа.
Теперь он вырвал у нее руки. Его переполняла бесформенная, подавленная клокочущая ярость.
– Вот как? – спросил он, почти крича. – Ты вот как считаешь? «Любовь доброй женщины – вот что его спасет?» Какая прелестная, романтическая… слюнявая, жалкая, идиотская, свинская мысль. Ты ничего про это не знаешь. Она не доверяет мне, а я не доверяю ей. Насколько я знаю, она может оказаться генчированной марионеткой. А мы оба можем запросто подохнуть на Сууке.
