Владимир Молотов - Урал атакует
– Угу. – Костя уже наворачивал борщ.
Беседа так же неожиданно стихла, как началась. На десерт заварили чаю, распечатали плиточный шоколад. Быстро почаевничали, затем старательно прибрали за собой.
Ганя снова набрал Калинова. Но все безрезультатно, тот словно сгинул.
– Странное подозрение у меня закралось, – поделился приятель. – Видимо, с военной группой нас решили кинуть.
– Действительно, странно, – протянул Костя. – На Калинова это непохоже. Будто он нас динамит. Или просто накладка какая-то?
– Что будем делать? Сидеть и ждать у моря погоды?
С минуту Костя подумал, постучал пальцами. Наконец, глубоко вздохнул.
– Черт с ним. Давай двинем пока в одиночку. Время не терпит. А там – посмотрим.
– Ну что ж, тогда покурим, и в путь? – приободрился почему-то Ганя, демонстративно положив руки на рулевое колесо.
– Да, главное после сытного обеда – спокойно покурить, – согласился Костя и достал сигареты.
Минут через двадцать после обеда явилась большая туча, пошел дождь с градом. Ганя коршуном уставился на дорогу. Дворники забегали по стеклу, зачастили убаюкивающим тиканьем. Но стихия не сдавалась. Напротив, с остервенением засыпала шрапнелью едва очищенное пространство. Стрелка спидометра застыла на отметке девяносто километров в час. «Ясен пень, – говорил себе Костя. – Выжимать больше в таких условиях довольно глупо».
Маленькая порция водки плюс сытный обед сделали свое дело. Муконин ощущал, как тяжелеют веки. Глаза закрывались сами собой, против воли.
– Ладно, я, наверно, вздремну, – пробормотал он, откинул спинку сиденья и отключился.
– Твое право, – услышал он уже сквозь полудрему.
И пришло что-то теплое и ясное. Тонкие ласковые пальцы мягкими расческами ворошили ему волосы, сочные губы впивались в шею, гнущееся тело будто обвивало его скользкой чарующей русалкой.
Он осторожно выпростался из объятий и увидел ее лицо. Необычный рисунок тонких бровей, чувственные влажные губы с легким изгибом.
«Маша?! Откуда ты здесь?» – сорвалось с уст, а она лишь загадочно улыбнулась.
«Значит, между нами ничего плохого не произошло?» – то ли спросил он вслух, то ли пробормотал про себя.
«Ну конечно. Все, что было, – это сущий бред. Я ждала тебя здесь. Разве ты не видишь, как я соскучилась?»
«Где это – здесь?» – Он огляделся по сторонам, но, кроме ярких лучей солнца и серо-желтого песка, ничего не было.
Она молчала и улыбалась той нежной детской улыбкой, которую он успел запомнить. И ему показалось, что вот оно – счастье. Неважно где. И он снова обнял ее, прижимая к себе.
«Теперь мы всегда будем вместе, правда?» – с обескураживающей простотой маленькой девочки произнесла она.
«Да, Миша. (Помнишь, я хотел так тебя назвать? Только не смейся!) Мы всегда будем вместе. Я обещаю».
Странные, пугающие звуки, врезаясь набатом, быстро разорвали сон в клочья. Костя ощутил себя раскачивающимся в кресле – благо, что не побрезговал после границы ремнем безопасности. Машина, визжа колесами, сновала по трассе то в один бок, то в другой. По стенкам отвратно долбили очередью. Сон развеялся вмиг, и пришел страх. Обжигающе холодная волна прокатилась вниз, к ступням, инстинктивно ищущим педали. Костя покосился на товарища. Тот отчаянно выкручивал баранку, вдавив голову в плечи.
– Эй, что за черт?! – услышал Костя свой голос.
– Да, бля, на горе засада, оттуда хреначат из пары АКМ, – затараторил Ганя.
Костя глянул в боковое стекло. Дождя с градом как не бывало. Мимо, в отдалении, бежала, покачиваясь, подмокшая гора со скалистым рельефом и жиденькими серыми зарослями. В кистях кустов мелькали два дымчатых пучка – оттуда и лупили автоматчики.
– Так жми быстрей, проскочим! – выкрикнул Костя.
Стрелка на спидометре тряслась около отметки восемьдесят километров в час.
– На фиг, вдруг шипы бросили, – выпалил Ганя.
И будто бы накаркал. Внизу, под днищем, глухо клацнуло, машину повело вообще на обочину. Ганя резко сбросил скорость, правый бок накренился, их развернуло на триста шестьдесят градусов. У Кости стало покалывать в легких, в больном ребре. Муконин решил: сейчас они будут переворачиваться. И крепко ухватился за пластиковую ручку на двери обеими руками.
«Вот так все и кончилось, – промелькнуло в голове, – не успев начаться. И Маша даже не узнает о том, что я погиб!»
Все закрутилось перед глазами – серая дорога, скалистые горы, грязная обочина. «Семерку» вроде бы снова прокрутило. И кончилось все только тогда, когда она утонула в грязной жиже на склоне обочины, так и не перевернувшись.
Ганя заглушил двигатель. Костя почувствовал, как тело наполняется невесомостью. Ура, мы живы!
Но радоваться, естественно, было рано. На горных мотоциклах, жужжащих, как осы, с прыгающими колесами, имеющими, видно, невероятные амортизаторы, – подкатили трое или четверо. По крайней мере перед капотом «семерки» остановились два мотоцикла: один – мутно-желтый, с черными кляксами грязи, другой – серый и весь грязный. С желтого слез детина в походном костюме цвета хаки, с серыми наколенниками и серыми локтевыми чашечками. Со второго спешились двое таких же. Сзади кто-то еще долбанул по багажнику, Костя резко оглянулся. Там тоже возникли люди. Или, правильнее говоря, разбойники с большой дороги.
– Ну вот, встряли по самые уши, – обреченно сказал Ганя. – А ведь Джон обещал, что в Башкирии все будет хорошо.
Первый детина приблизился к лобовому стеклу и заглянул в салон. Между налипшими комьями грязи Костя увидел пронзительные европейские глаза, беспорядочные смолистые патлы и маленькая козлиная бородка не вязались с мужественным обликом. Тип осклабился и поманил приятелей пальцем.
Костя потянул руки под кресло, где лежал теперь трофейный автомат Калашникова.
– Не стоит, это глупо, – осадил его Ганя.
Посмотрев на друга, Муконин прикрыл веки в знак согласия.
– У нас есть другой выход? – секунду спустя спросил он.
Ганя пожал плечами.
Беспорядочное броуновское движение тревоги одолевало Костю. А нужно было сосредоточиться и хладнокровно принять решение. Он глубоко вдохнул и выдохнул – обычно это помогало.
Пауза затянулась на две-три секунды. Костя повернулся к приятелю:
– Предлагаю пустить дымовую завесу и начать отстрел.
– Думаешь, прокатит? – недоверчиво спросил Ганя.
В лобовое стекло настойчиво постучали, одновременно подергали заблокированную дверь, разбойник с «козлиной бородкой» опять поманил пальцем.
– Некогда спорить, – бросил Костя и нажал кнопку пуска дымовых шашек.
Сразу зашипели форсунки. Плотный дым заполонил окна в несколько секунд. Костя увидел, как задергался тип с бородкой и как забавно преобразилось его лицо, быстро растворившееся, впрочем, в дымчатой мути.
Муконин натянул респиратор, выуженный с полки под «бардачком», достал-таки трофейный АКМ, открыл люк в потолке и начал палить без разбора. Лопастью он перемахнул ствол вбок и выдал еще пару очередей. Дым потихоньку рассеялся. Уже открылось черное месиво обочины и в нем – два тела рылом в грязь. Едва Костя окунулся обратно в машину, понеслась ответная очередь с ближайшей скалы.
И вдруг бабахнуло около правой двери, в районе ручки замка, и, похоже, лопнули перепонки, и все поплыло перед глазами. Автомат вывалился из обмякших рук. Костя ощутил себя поролоновым, в ушах прорезался свист. Кто-то потянул его за руки и выволок наружу через проем. И нога почему-то споткнулась о валявшийся рядом большой камень. Или не камень?
Все происходящее как бы перестало быть реальностью, а сделалось чем-то сторонним. Он не понял, почему упал животом на землю, лишь повернул голову вбок. Однако не сразу появившаяся резкая боль в руках заставила прийти в себя. Руки неумолимо жестоко выворачивали сзади и чем-то сцепляли на запястьях. Костя понял, что Ганя подает звуки рядом, и с ним, видимо, делают то же самое. Их немного попинали (теперь уколы боли стали тупыми, незлобными). Затем подняли и повели к небольшой скалистой горе. Часть бандитов умчалась туда на мотоциклах.
Свист в ушах стихал. Ноги спотыкались о ледяные камни. Сзади время от времени грубо подталкивали стволами автоматов.
– Давай, пшел!
– Резче копытами шевели!
– Мля, надо было их прикончить, – ругался кто-то писклявый за спиной.
– Сука, в натуре, выпустить кишки, и писец, – вторил другой, басовитый.
– Эй, че, не ясно, что ли? Атаман приказал живьем привести, – осадил матерый сержантский голос.
«Атаманом» оказался худой каланча лет тридцати с мелочью, в клетчатых брюках, в темно-синей летной куртке-штормовке. На голове у него была облегающая черная вязанка. Под шапочкой угадывался бритый череп неправильной формы. Лицо его выражало спокойствие и надменность. Легкая щетина, словно налет золы, покрывала впалые скулы.
Карие глаза устало изучали пленников. Атаман сидел на троне, сотворенном из комфортабельного автомобильного кресла, предположительно извлеченного из иномарки. Кресло подпирали черные пластиковые ящики, имевшие происхождение, очевидно, из какой-нибудь распотрошенной фуры.
