Михаил Белозеров - Возмездие теленгера
Рынок они нашли случайно. Если бы из подворотни, как черт из табакерки, не выскочил какой-то парень вороватого вида с выпученными от страха глазами и Костя, чисто из лихачества, не подставил бы ему подножку, они прошли бы мимо и топали бы аж до самой Онеги, не зная, что прошли мимо своей судьбы. Но Костя заставил парня кувыркнуться, выронить тяжеленную связку сухой рыбы. И тут из переулка выскочила толпа, в большинстве своем состоящая из тех, кто ехал в поезде, и судьба предстала перед Костей в виде здоровенного патлатого мужика в джинсовой засаленной куртке и с мятым, словно после долгого сна, лицом.
Парня схватили и под радостные крики «Поймали вора!» потащили туда, откуда он сбежал. По пути его тузили от всей души, но не так чтобы жестоко, а больше для острастки и чтобы злость выместить.
А патлатый мужик в джинсовой куртке бросился к ним, как к родным, и заорал:
– Спасибо, ребята! У меня товара потянули на пять тысяч, едрить его налево! – Он показал на здоровенную связку лещей. – А я вас узнал, вы с нами ехали! – обрадовался он так, словно они были из одной деревни.
Был он примерно как два Телепня, вместе сложенных, квадратный, как тюк с сеном. Под курткой бугрились мышцы, от этого локти у него не прилегали к телу, а торчали в стороны, как кулисный механизм у паровоза.
– Ехали, – признался Костя, вовремя сообразив, что мужик не сулит им никакого подвоха и что он свой – таежный, рыбак, должно быть. Но больно здоров, как бронетранспортер, ей-богу!
Узнав, что им надо продать птицу, он обрадовался еще больше:
– Идите за мной и ни с кем не разговаривайте. Я вам бизнес сделаю, едрить его налево!
На рынке, который располагался под покосившейся крышей и представлял собой мрачные, темные ряды, полные продавцов и редких покупателей, к ним сразу стали приставать и даже хватать за полы:
– Продай уточку! Дорого дам! Триста рубчиков!
– Рябчик? Почем?!
– Покажи товар! Давай меняться! Пятьсот целковых! – громогласно кричал здоровенный мужик, похожий на юродивого. При этом он страшно скрежетал зубами и строил самые зверские рожи.
Костя шарахнулся от него, как от буйнопомешанного. Телепня, который от шума и толкотни впал в прострацию, он толкал перед собой, следя чтобы у него в толпе не свистнули птицу.
Мужик в джинсе упорно тащил их через все ряды. Завел в какой-то курятник, бросил:
– Ждите! – и пропал.
Пахло кухней и подгорелым маслом. Где-то рядом пискнула крыса. За тонкой стенкой гудел возмущенный рынок.
Чебот посмотрел в дверную щель и выразительно покосился на Костю, мол, ты у нас начальник, ты и решай:
– Бахнут нас здесь! Святые угодники! Точно бахнут!
Костя с перепугу полез за пистолетом. Но бахнуть их не успели, мужик в джинсе вернулся с каким-то узкоплечим и косоглазым поваром в сером колпак.
– Свежее? – только и спросил косоглазый с китайским акцентом.
– Свежее, – подтвердил Костя, пряча оружие.
– Беру!
Он сунул Косте в кулак деньги, схватил птицу и так же внезапно исчез, как и появился.
– Ну что?.. – то ли спросил, то ли предложил мужик в джинсе. – По пивку за сделку? Я угощаю! Едрить его налево!
– Не-е-е… – испуганно замотал Телепень головой. – Я пиво не пью…
– Лимонада купим, – тут же нашелся мужик.
– Я пью, – необдуманно заявил Костя, хотя не знал, что такое пиво, а тем более лимонад.
Крепче самогона ничего не бывает, храбро подумал он.
– Я тоже… святые угодники… – согласился Чебот, по его взгляду невозможно было понять, боится он или нет. По крайней мере, «тулку» он сжимал решительно, а глаза его, черные, как две бусины, буравили незнакомца, словно дрель.
– Ладно… – махнул Телепень, – попробую. Но, чур, много не пить, – попросил он, – а то мне мамка не велела.
К его слезной просьбе отнеслись, как к просьбе малолетки, то есть несерьезно и с насмешкой, хотя издевались недолго.
– Это как получится, – весело глядя на них, сказал мужик. – Кстати, меня Малахием зовут. Можно просто Малаха, не обижусь. А вы откуда?
– Из Чупы, – быстро соврал Костя.
– Земляки! Едрить его налево! – еще пуще заорал Малаха. – Я же из Каменки, едрить его налево!
– Ага! – на всякий случай сказал Костя, хотя даже не представлял, где находится эта самая Каменка и проезжали ли они ее вообще.
– В тридцати километрах от Кеми. Топали всю ночь, – пожаловался Малаха, – едрить его налево!
Они снова прошли через рынок, но в другую сторону. Малаха бросил кому-то по пути:
– Земляки, приглядите за товаром!
– А ты куда?
– Пойду угощу парней, едрить его налево!
– А-а-а… ну да, ну да… – понимающе ухмыльнулись в ответ и свежо заулыбались, словно провожали на нужное, а главное – благородное дело.
Они выскочили следом за Малахой, но не на ту улицу, по которой шли давеча, а в лабиринт каких-то дворов, где под ногами хлюпали огромные вонючие лужи, гнили бочки, сети и мешковина, пахло мочой и тухлой селедкой, где темные личности пили и закусывали, сидя на земле среди этого хаоса. Лабиринт закончился деревянными покосившимися воротами, за которыми открылся простор и блеснуло озеро. В запущенном парке стоял позеленевший памятник с десятком древних пушек, которые неожиданно привели Чебота в неимоверный восторг. Он посидел на каждой, заглянул каждой в ствол и заявил, что им в деревне как раз таких не хватает для обороны. На что Малаха со знанием дела сообщил:
– Фигня все это! Они не стреляли лет триста!
– Как?.. – удивился Чебот и, конечно же, не поверил, решив, что его разыгрывают, слишком грозными и внушительными выглядели пушки.
– А ты посмотри, какой год. Едрить его налево! Погляди!
– Ну?.. – Чебот растерянно обратился за помощью к Косте.
Кося взглянул и сказал:
– Одна тысяча семьсот семнадцатый.
– Ну и что?.. – спросил Чебот, предвкушая, что их новый знакомый крупно ошибся и что сейчас он над ним от души посмеется.
– А сейчас какой год? – ядовито поинтересовался Малаха, и в его взгляде появилось презрение. – Едрить твою налево! – Он уставился на них, как на самых больших, мягко говоря, чудаков.
– Какой год? – все еще не веря, спросил Чебот у Кости.
– Две тысячи пятьдесят третий.
– Мать моя женщина! – сказал Телепень и задумчиво почесал голову. – Мудрено сотворено!
В общем, Чебот был посрамлен, однако не сдался:
– Какая разница, какой год, главное, чтобы стреляли!
Но его уже никто не слушал. Всем стало ясно: опозорился Чебот так, что дальше некуда. Так могли опозориться только малолетки у них в деревне, но никак не многоопытный Чебот, сын полупопа-полушамана, почти что интеллигент в третьем поколении.
Жадноватый Телепень принялся приставать к Косте:
– Сколько он тебе заплатил? Сколько?.. Не продешевили?..
– Не знаю… – растерянно признался Костя.
Во взгляде Телепня читался немой укор: «Продешевили!» Но Малаха со знанием дела успокоил:
– Ли хорошо платит. На рынке вам втрое меньше дали бы. Раскрутили бы, заморочили бы голову и взяли бы в крайнем случае за двести рубликов. А сколько вам Ли дал?
Костя стал считать, и оказалось, что целых тысяча четыреста рубликов.
– А это много или мало? – спросил Костя.
– Я же говорю, очень хорошие деньги. Ли не обманет. Если сравнить, что кружка пива стоит пятерку, то у вас целое состояние.
Костя обрадованно сказал:
– Ха!
И Телепень заметно повеселел. Чебот после своего конфуза страдал в одиночестве, поэтому не участвовал в обсуждении, продешевили они с птицей или нет.
– Пиво здесь классное, я с собой баклажку на два ведра всегда вожу, – хвастался Малаха. – У вас-то в деревне пиво небось варить не умеют?
– Не умеют, – согласился Костя. – Один самогон гонят.
– А здесь умеют. – С этими словами Малаха толкнул стеклянную дверь, до половины забитую фанерой, и они вошли в кабак под названием «Петровский».
В кабаке было тепло, сильно накурено и пахло так вкусно, что у Кости рот мгновенно наполнился слюной.
– Гриша, – крикнул Малаха, усаживаясь за стол в углу у окна, – четыре по два и чего-нибудь закусить легкого!
Костя сел так, чтобы, во-первых, видеть зал, а во-вторых, быстро и незаметно, если что, выхватить пистолет. В кабаке толпились какие-то темные личности в разной степени опьянения, и Косте было немного не по себе, хотя у них в деревне, конечно, пьяниц тоже хватало, но это были свои, теленгеры, и если они и буйствовали, то по-свойски, по-деревенски, без жестокого мордобоя.
Как бы там ни было, на них никто не обратил внимания, разве что два-три человека приветственно махнули Малахе рукой. Оказывается, попутчики с поезда. Этим все и ограничилось. И только в темном-темном углу, где не было ни окна, ни отдушины, мелькнули очень внимательные и очень-очень странные глаза. Пока Костя осваивался, пока привыкал в галдежу и пьяному духу, глаза пропали, а потом снова возникли, словно ниоткуда – белые, холодные и острые, словно шило. Косте почему-то стало тревожно. У него появилось ощущение, что он эти глаза уже видел, но где и когда, хоть убей, вспомнить не мог. К тому же, как только он об этом подумал и целенаправленно поискал их взглядом, они снова пропали. А потом принесли пива с сухарями, и Костя на время забыл об этих странных глазах.
