Алексей Ивакин - На взлет идут штрафные батальоны. Со Второй Мировой – на Первую Галактическую
– Ученому не бывает скучно, – Фил пожал плечами как можно естественнее. Не стоит нервировать буйного маньяка, имеющего в данный момент власть над тобой. Мягко, одним тягучим, несмотря на бьющую его нешуточную дрожь, движением он выпрямился на впивавшемся в блёклую кожу дряблых ягодиц невесть откуда взявшимися острыми гранями стуле. Откуда ему знать, что перед началом допроса особист, вполголоса матерясь, лично отодрал от этого произведения эргономики мягкое сиденье. Но собранности Зима хватило ненадолго. Уже через мгновение он передернул покрытыми гусиной кожей плечами и снова задрожал.
– А то как же! Господин бакадавр? Тьфу, то есть мугистр, – Харченко делано запнулся, нарочито неверно произнося ученую степень этого жалкого, обнаженного перед ним до самых потаенных глубин души существа. Желая своей оговоркой запустить механизм разрушительных ассоциаций в сознании допрашиваемого, мечущемся сейчас под воздействием внешних факторов, «заботливо» создаваемых майором, от робкой надежды до самого черного уныния.
Ещё до начала допроса даже в мыслях Сергей исключил для себя Мисимото из списков «разумно разумных». Перед ним сейчас сидел не человек, а «объект». Набор стандартных реакций и просчитанных эмоций. Харченко никогда не играл на музыкальных инструментах. Так часто бывает с людьми, у которых развито чувство ритма. Но именно сейчас особист намеревался сыграть на этом ублюдке свою лучшую музыкальную пьесу. И не беда, если по примеру музыкантов XX века он разобьет свой инструмент по окончании выступления о сцену. Концерт того стоил. Мерзкий, надо признаться, но очень нужный концерт…
– Действительно, ну как может заскучать ученый, решивший развлечь себя изучением человеческой природы?! Который берет приглянувшуюся планету и превращает ее в маленький концлагерь?! Почти игрушечный. Где пытает и унижает других людей только потому, что они не такие, как он и его уважаемые коллеги?!
Майор вновь встал из-за стола и, склонив голову набок, стал медленно обходить сидящего магистра. Взгляд слегка прищуренных глаз был наполнен легко читаемым посылом: «С чего начать? Мочки ушей? Или все-таки нос? Отсутствие какой детали экстерьера не помешает подследственному говорить, но легко развяжет ему язык.»
– Вы ничего не понимаете, – не догадывающийся, что все происходящее заранее продумано и просчитано, Зим с вызовом взглянул особисту в глаза. Но речь его, подталкиваемая страхом, непроизвольно ускорилась:
– Кажется, еще в ваши времена было сказано, что наука требует жертв. А сейчас, в моем… в нашем случае, речь идет о дальнейшей судьбе всего человечества! Результаты уникальнейшего, многолетнего эксперимента… – он тщетно пытался донести до этого опасного, неуправляемого человека хотя бы одну мысль, могущую предотвратить назревшую и почти физически ощущаемую угрозу насилия.
Неожиданно Харченко схватил Зима за уши и вплотную притянул его лицо к своему, тяжело дыша табачным перегаром. Лицо майора побагровело. Робкая попытка ученого освободиться была пресечена коротким ударом ботинка в голень:
– Так говорили те, кто ставил опыты над самими собой, ты, погань! Люди, которые жертвовали СВОЕЙ жизнью ради науки! Кто сначала заражал СЕБЯ неизлечимыми болезнями, а затем вводил неиспытанные вакцины! А не такие твари, как ты! Таких как ты я собственными руками убивал с первого дня войны! – Харченко резко отбросил Зима от себя, так, чтобы тот удержался от падения со стула лишь в самый последний момент.
– Капитан! Сюда!
Васильевых, до того угрюмо качавший головой, послушно соскочил с подоконника, поудобнее перехватив нож.
– В общем, так, капитан. Этот слизняк, похоже, так ничего и не понял. Объясни ему, что именно я хочу от него услышать. Даю двадцать минут, – Харченко несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, демонстрируя допрашиваемому всю тщетность своих попыток успокоиться, и махнул рукой. – Да, поскольку времени мало, капитан, поясняю: меня не интересует целостность конечностей и половых органов этой мрази. Должны работать только голосовые связки. Пристегни его к стулу, чтоб не свалился, и поройся в аптечке, там должно быть противошоковое. Похоже, оно ему потребуется.
Все еще не верящий, что все это по-настоящему, Зим завизжал:
– Вы… Вы не имеете права! Так нельзя! Я же человек!
– Человек?! Это ты-то человек?! – В голосе Харченко нескрываемая ненависть уступила место ядовитейшему сарказму. – Да ты во сто крат хуже любого из этих крокодилов. Те хоть без мозгов. Пожрать – поспать – спариться. Да мне их куда больше жалко, чем тебя! Я даже приказал оставить жизнь некоторым из них. – Майор криво усмехнулся. – Вот только с кормом незадача вышла. Все, что найдено в холодильниках, уже похоронили. Так что если ты, ублюдок, не заговоришь на интересующие меня темы – то, что останется после работы капитана, обколем обезболивающим и противошоковым и отдадим зверушкам…
– Не надо!!! Не надо так!!! Я буду говорить, я хочу говорить!!! Уберите его!!!
– Хорошо.
Теперь майор говорил тускло-официальным голосом, напрочь лишенным всяких эмоций. Голосом жутко уставшего человека, тем не менее, обязанного выполнить в срок некую совершенно неважную, рутинную работу:
– Тогда сначала давайте поговорим об этом вашем Ученом Совете. Предупреждаю сразу, у меня уже имеются сведения, полученные от других задержанных, и проверить то, что я сейчас услышу, труда не составит. Вы это хорошо понимаете… подследственный?
Зим не заметил крохотной паузы, намеренно сделанной майором, никак не прореагировав на обозначение своего нового статуса, и Харченко сделал для себя определенный вывод. Даже сломавшись, он так и не смог представить себя в качестве обвиняемого, даже на уровне подсознания не смог. Что ж, все впереди…
– Д-да… – выдавил тот, не в силах отвести взгляда от нависшего над ним капитана.
Особист махнул рукой:
– Ладно, капитан, иди, посиди пока. И вот еще что, гражданин Зим. Если я увижу, что вы даете правдивые и чистосердечные ответы, получите одежду, горячий чай и небольшой отдых. Это тоже понятно?
– Да, – с облегчением выдохнул тот, убедившись, что Васильевых, разочарованно хмыкнув и смерив его не обещавшим ничего хорошего взглядом, и на самом деле отошел к подоконнику.
– Тогда рассказывайте. Что собой представляет Ученый Совет, где расположен, кто в него входит, какие цели преследует. Если будет нужно, я вас остановлю и задам уточняющий вопрос, если соврете… – Харченко неожиданно перегнулся через стол – вздрогнув, Фил интуитивно отпрянул, едва не свалившись на пол, – и с нехорошей улыбкой негромко добавил: – А вот если соврешь, будешь наказан. Быстро и эффективно. Итак, я слушаю…
* * *– Хорошо, допустим, относительно Совета вы не соврали. Теперь расскажите несколько подробнее, чего вы конкретно добивались своими… экспериментами?
– Вы об-бещали одежду и отд-дых… – заискивающе глядя в глаза майору, пробормотал, заикаясь, Зим.
Фил окончательно замерз и последние минут десять сидел на стуле скрючившись, скрестив ноги и обхватив тело руками.
– Одежду я обещал в том случае, если буду убежден в правдивости ответов, а для этого мне необходимо сравнить ваши показания с показаниями остальных, – выдержав достаточную по его мнению паузу, Харченко брезгливо поморщился и кивнул капитану: – Ладно, Васильевых, накинь на него что-нибудь, а то еще окочурится раньше времени.А вот с отдыхом пока погодим. Впрочем, могу предложить горячего чая, – пора было переходить ко второй части – «размягчению» объекта.
Скрипнув половицами, капитан подошел и набросил на плечи Зима загодя приготовленный плед, найденный в одной из комнат отдыха. Магистр с удивительным проворством закутался в него, став похожим на кокон здоровенной жирной гусеницы, и особист неожиданно подумал, что его недавнее сравнение с насекомым оказалось верным.
– Если м-можно, чаю…
– Капитан, сообрази там насчет чая подследственному. Видишь, колотит бедолагу.
Громила Васильевых коротко кивнул и, тяжело топая, пошел к выходу. В дверях он обернулся и окинул пленного угрюмым взглядом, от которого тот немедленно поежился.
– Ну а пока несут чай, поехали дальше. Итак, чего вы добивались?
Фил неожиданно улыбнулся:
– Да все просто. Мы хотели получить чистую, незамутненную, горячую агрессию. Именно то, что увидели в вас.
– Во мне?
– Не только в вас лично, а во всех ваших солдатах. Честное слово, вы поистине прекрасные экземпляры! Но – увы…
– Почему «увы»? – сухо спросил особист.
– Поведенческие реакции испытуемых оказались очень неустойчивы. В пространстве эксперимента люди были готовы убивать ради базальных инстинктов.
