Павел Корнев - Падший
На первых этажах домов располагались небольшие магазинчики и лавки, где-то прямо на улице готовили еду, непривычный аромат экзотической стряпни проникал даже в кузов. Кузен Рамона вел самоходную коляску, не снижая скорости, и хоть местные обитатели освобождали дорогу крайне неохотно, всякий раз им удавалось не угодить под колеса броневика. Наловчились, прохиндеи…
— Подъезжаем! — предупредил Рамон и надел форменную фуражку. — Готов?
— А когда не был? — усмехнулся я.
Броневик резко затормозил, немного даже проехав юзом, и сыщик первым выскочил в боковую дверь. Одну винтовку он сунул кузену, вторую кинул племяннику, а сам с дубинкой и пистолетом заскочил в небольшую закусочную на первом этаже углового дома. Повар схватил со стола длинный разделочный нож и шагнул навстречу, но Рамон с ходу врезал ему обрезиненной полицейской дубинкой. Сверкнул электрический разряд, индус выронил нож и плюхнулся на колени.
— Никому не двигаться! Облава! — заорал сыщик, размахивая пистолетом.
Посетители так и замерли на своих местах. Тогда Рамон подскочил к смуглому старику с посеребренной благородной сединой шевелюрой и пышными усами, ухватил за ворот и потащил к лестнице на второй этаж.
— Шевели ногами! — прорычал он. — Давай!
Индус втянул голову в плечи и заковылял по скрипучим ступеням. Повар попытался встать, но кузен сыщика тычком приклада по голове сбил его на пол, ногой откинул в сторону нож и наставил на загомонивших посетителей винтовку. Вновь наступила тишина.
Я не спешил. Снял очки, аккуратно протер их носовым платком и, прежде чем вернуть на нос, внимательно оглядел уже собравшихся на улице зевак. Те немедленно подались назад. Индусы побаивались сиятельных, опасаясь сглаза.
Впрочем, свою роль сыграл и лязг передернутого затвора. Племянник Рамона взял винтовку на изготовку и упер ботинок в подножку броневика, готовясь открыть огонь при малейших признаках опасности.
Я убедился, что ситуация под контролем, и вошел в харчевню. Повар по-прежнему валялся на полу, из дальнего угла на меня с испугом смотрела немолодая женщина. Уже на лестнице я позволил себе небрежный взмах рукой, и она с мокрой тряпкой в руках бросилась к оглушенному мужу. Кузен Рамона отошел от него к входной двери и продолжил контролировать посетителей с винтовкой в руках.
В просторной комнате на втором этаже сильно пахло благовониями, всюду стояли шкафы, на полках которых теснились непонятные бутылочки и банки с притертыми стеклянными крышками, громоздились холщовые мешочки и связки трав. Хозяин сидел на низенькой лежанке с заведенными за голову руками, а Рамон стоял рядом и выразительно похлопывал по ладони дубинкой. При моем появлении никто не произнес ни слова.
Не стал торопить события и я. Сначала перенес в центр комнаты деревянный табурет и демонстративно смахнул с сиденья пыль, потом сел, закинул ногу на ногу и многозначительно улыбнулся.
Я вполне отдавал себе отчет, что всей этой обстоятельностью подражаю бывшему начальнику — ныне покинувшему этот мир инспектору Уайту, но не испытывал по этому поводу никакого смущения. Покойник свое дело знал туго, грех было не воспользоваться его опытом.
— Значит, сотрудничать не желает, — произнес я минуту или две спустя, поймав на себе обеспокоенный взгляд Рамона. — Отлично! Поедем в участок, поучимся благоразумию.
— Господин…
— Для вас — детектив-сержант!
— Господин детектив-сержант! Я не понимаю, что происходит! Мне никто ничего не сказал!
Индус подался ко мне, и Рамон немедленно рыкнул:
— Руки на затылок!
Лекарь сел обратно, а я поднялся с табурета и развернул лист с портретом бармена.
— Узнаешь его?
— Нет, — быстро ответил индус.
— А если посмотреть? — скривил я губы в недоброй улыбке.
На этот раз индус изучал портрет не в пример дольше, но вновь беглого бармена не опознал.
— Первый раз вижу, — заявил он.
— А если подумать?
— Клянусь!
— Имя Акшай Рошан тебе о чем-нибудь говорит?
— Никогда не слышал, — уверил меня индус, но я ему не поверил.
У лекаря не дрогнул голос, не промелькнуло узнавание в глазах, даже испарина на лбу не выступила, и все же за маской невозмутимости колыхнулся страх. Легонько-легонько дрогнуло что-то в душе сидевшего на лежанке человека, и этого оказалось вполне достаточно, чтобы вцепиться в него и клещами вырвать правду.
Образно выражаясь — клещами. На пытки попросту не было времени. Судя по доносившемуся в окно гулу, толпа на улице продолжала прибывать. И не важно, попытаются местные обитатели отбить уважаемого земляка или на шум пожалуют настоящие полицейские — и то и другое развитие событий грозило нам самыми серьезными неприятностями.
— Значит, сотрудничать не желаете, — вздохнул я и скомандовал: — В наручники его. Увозим с собой.
Рамон с невозмутимым видом лязгнул стальными браслетами, а я прошелся по комнате, внимательно изучая микстуры и зелья. Точнее, лишь делая вид, будто меня интересуют пузырьки и колбы, а на деле — наблюдая за реакцией хозяина. Страх бился в нем все сильнее и сильнее, а страх — та отмычка, которой самого записного упрямца можно открыть как пустой чемодан. Требовалось лишь правильно приложить талант…
— На каком основании?! — выкрикнул старый индус, когда Рамон завел его руки за спину. — Это произвол!
— Изготовление отравы для тугов — как тебе такое основание? — поинтересовался я, изучая сборы трав. — И антинаучная деятельность заодно. Петлю не обещаю, но на сибирских каторгах человеку твоего возраста долго не протянуть.
— Это неправда!
Но правда меня нисколько не интересовала. Я брал в руки то одну бутылочку, то другую и вскоре уловил, как сжалось в смертельном ужасе сердце задержанного.
— Вот! — обернулся я к индусу с небольшой бутылочкой, заткнутой просмоленной деревянной пробкой. — Это разве не яд? Нет? Уверен, что яд.
— Вы не так все поняли! — простонал старик. — Я лекарь!
— И готовишь отраву для тугов, все логично.
— Нет! Это средство для абортов! — выкрикнул лекарь.
— И в самом деле яд, — с брезгливой гримасой отметил Рамон и потребовал: — Поднимайся!
— Не надо! — взмолился индус. — Пожалуйста, не надо! Я все скажу!
По морщинистым щекам потекли слезы, и это вовсе не было игрой на публику; я буквально физически ощущал, как мой талант сиятельного вгрызается в сознание насмерть перепуганного человека. Он уже видел себя среди заснеженной сибирской тайги. Чудак-человек, с такими обвинениями на каторгу — за счастье попасть. Выпотрошат и вздернут.
— Акшай Рошан, знаешь его? — приступил я к допросу.
— Это не настоящее имя, — запинаясь, выдавил из себя лекарь. — Я не помню лицо, но это имя было среди документов, которые прошли через меня.
— Поддельных документов?
— Да.
— Когда это было?
— Полгода назад. Может, год.
— А на днях? Он не приходил за новыми документами?
— Нет, — выдохнул лекарь. — Не приходил.
— Мог он обратиться к кому-то другому?
Поникший старик покачал головой:
— Сомневаюсь.
Я жестом велел Рамону снять наручники и предупредил лекаря:
— Мы еще заглянем к тебе. Надеюсь, в следующий раз ты выкажешь большую готовность к сотрудничеству. — И я с силой швырнул бутылочку с микстурой в стену. С тихим хлопком разлетелось по комнате стекло, запахло тяжелым ароматом незнакомых снадобий.
— Уходим!
Мы спустились на первый этаж, вышли на улицу и под злобными взглядами местных обитателей погрузились в броневик. Кузен Рамона поспешно забрался в кабину, самоходная коляска дрогнула и покатила прочь. Вслед полетели проклятия, гнилые фрукты и комья земли.
— Впустую съездили? — спросил Рамон, закрыв окошко между кузовом и кабиной.
— Он не врал, — вздохнул я, вытирая с лица пот. — Нам бы объявить Рошана в розыск и навестить этого жулика через недельку…
— Можно устроить. За дополнительную плату.
Я отсчитал три сотни франков и протянул деньги Рамону.
— Достаточно?
— Еще сотню — нашим бывшим коллегам за содействие. И пятьдесят сверху, если индус попадется и придется отчитываться за ошибочное задержание.
— Поговорить с ним дадут в случае ареста, прежде чем отпустить?
— Разумеется!
Я добавил сто пятьдесят франков и вновь зашуршал банкнотами.
— Вот еще четвертной за пистолет.
— Что спрашивать у Рошана, если объявится?
— Что спрашивать? — задумался я. — Спроси, сам он догадался мне что-то в лимонад подсыпать или попросил кто. Я ставлю на второй вариант. Нужны имена.
— Хорошо, спросим.
Броневик качнуло; я выглянул в зарешеченное окошко и увидел, что мы выехали из трущоб на дорогу к фабричной окраине. Как и прежде, здесь было не протолкнуться от повозок, и ехать получалось с поистине черепашьей скоростью. Яростно гудел требовавший уступить дорогу паровик, где-то неподалеку надрывалась сирена, пронзительно вклинивался во всеобщую какофонию наш собственный клаксон.
