Сергей Сезин - Нарвское шоссе
Я шепотом спросил Егора про это.
– А ты что, не знаешь эти слова? Это девиз испанских республиканцев! Он означает – они не пройдут! Враги, в смысле, не мы. Ах да, ваша Латвия испанцев не поддерживала, это Союз им помогал бороться со своими и приблудными фашистами.
Вот ведь хрень несусветная, чуть не лопухнулся! А уже расслабился и подумал, что все знаю!
Черта лысого! От злости на себя у меня даже мандраж прошел. А пока взводного не было (он вернулся в дот), я перемотал обмотку на левой ноге, ибо она сползла. Отчего-то у меня получается на правой ноге нормально, а вот на левой – похуже.
Появился Волох вместе с Моней. Вслед за ними пришел второй номер Бориса, Федя Калашников.
– Красноармеец Егорычев, берите у Калашникова коробку с дисками. Все за мной.
Волох двинулся по ходу сообщения (это его мы недавно углубляли по приказу комбата), за ним Моня с «дегтяревым», затем я с коробкой, а Федя пыхтел сзади нас. Куды ж это нас ведут?
Хоть я и недавно в армии, но уже понял, что любопытство в ней поощряется только иногда, так что пока лучше помолчать. Из хода сообщения мы вышли в лес и пошли куда-то на северо-запад. Но идти пришлось не очень далеко, мы вышли на поляну, битком набитую народом. Были там и знакомые лица из нашей роты, и другие, явно из пехоты. Пехотинцы выглядели более потрепанными, а части предметов снаряжения у них недоставало. Вместо двух положенных подсумков порой был лишь один, а гранаты они чаще открыто крепили на поясе, чем в гранатных сумках. Кое-кто носил малую лопатку открыто, без чехла, просто заткнув за пояс. Вообще я, кажется, видел, как так лопатку носили немцы на снимках из инета. А вот для чего они так делают? Взводный отправился на середину поляны, к кучке командиров, которые там явно совещались. Мы же устроились возле куста орешника и устроили перекур и обсуждение ситуации. Но о ситуации мы могли сказать только то, что нас куда-то привели и ждет нас что-то необычное. Федя высказал идею, что мы куда-то отходить будем, но его никто не поддержал. Моня возразил (вполне резонно), что отходить мы бы отходили все, и с вещмешками. Да и станковые пулеметы тоже бы взяли. Я, как обычно, от комментариев воздержался.
Уже было совсем светло. Вернулся Волох и скомандовал нам идти налево, за ним. Мы поднялись и переместились к большой группе людей из нашего батальона. Их было больше полусотни, а может, и больше. Но никого из офицеров – тьфу, опять я сбился! – командиров не было. Волох скомандовал подняться и построиться в две шеренги, что мы и выполнили. На других концах поляны народ тоже начали поднимать. К нашему строю подошла целая группа командиров. Такое впечатление, что я столько их одновременно не видел за месяц. И комбат, и комиссар, и ротный. Вот этих двух лейтенантов я не знаю, это Волох, вот это командир третьего взвода, а это – вот неожиданность! Наш оперуполномоченный. Его я не видел аж с присяги.
Комбат обратился к нам:
– Товарищи красноармейцы и младшие командиры! Нам предстоит выполнить ответственное задание командования! Надо выбить противника из деревни Дубровка и не дать немцам рассечь наши позиции надвое. От успеха нашей атаки зависит удержание позиций, которые мы возводили больше месяца. Надеюсь на вас, сынки!
А и правда, мы тут ему в сыновья годимся, комбату явно больше сорока. Следующим был комиссар батальона. У нас во взводе говорили, что он с завода «Большевик», начинал там работать молотобойцем. Среди рабочих еще при царе листовки распространял, за что его в тюрьму посадили, где он сидел до Февральской революции. Восставшие солдаты его освободили. А потом он при Керенском тоже в тюрьму попал, потому Октябрьскую революцию чуть не пропустил. В Гражданскую он воевал, только я не запомнил, против кого. Кажется, против Юденича.
– Товарищи солдаты! Да, не удивляйтесь, вы все – солдаты Революции. И за вашими спинами – колыбель этой самой Революции, город Ленинград. Там эта Революция родилась, свергла сначала царя, потом богатеев и дала нам возможность быть хозяевами своей страны. И примером для других людей, как нужно жить. Потому эту Революцию уже который раз пытаются потопить в крови. Сначала казаки Крымова, потом немцы Вильгельма, потом белоэстонцы, англичане, белый генерал Юденич, атаман Балахович, финны и прочая сволочь, которой наша Революция – кость в горле. И здесь вот – то самое место, где Юденич два раза был бит! Отсюда его армия окончательно убежала за границу, где перемерла от тифа в лагерях, куда их сунули благодарные за труды зарубежные хозяева! Вот так кончаются все те, кто посягнет на нашу Революцию! Смерть немецким захватчикам! Да здравствует наша победа! Да здравствует дело Ленина – Сталина!
Я чуть не заорал «Ура!». Соседи в строю – тоже.
– Товарищи командиры! Выводите взводы на рубеж атаки!
Это уже командует комбат.
Мы уходим еще левее и разворачиваемся в цепь по опушке леса. Впереди – эта самая Дубровка. До нее с полкилометра, и место открытое, только впереди, на лугу, стоит пара сарайчиков. Дома деревни мне плохо видно, могу разобрать, что часть из них разрушена. Кое-где над крышами – дымки.
Стрельба слышна, но не из деревни, а где-то в стороне, как мне кажется.
Вдоль нас, пригибаясь, двое бойцов тащат деревянный ящик и оделяют нас гранатами РГД. Получаю две гранаты и запалы, вкладываю их в сумку. У меня сумка для них не отдельная, а объединена с чехлом для лопаты[16]. Гранаты отдельно, запалы отдельно. А руки подрагивают, в груди немного спирает дыхание и какое-то ощущение на щеках, будто они похолодели.
– Примкнуть штыки, дозарядить оружие, вставить запалы!
Мы дружно начинаем щелкать металлом. Когда щелканье умолкает, напряженно ждем. В душе борются два чувства: остаться тут и побыстрее рвануть вперед. Нетерпение постепенно нарастает, и прямо-таки хочется сорваться с места. В голову лезет имя: Алькор. Напрягаю память и вспоминаю, что это имя певицы. Наверное, она так в честь какой-то эльфийки назвалась[17]. Я как-то был на ее концерте, да и кассета с ее песнями у меня есть. В основном там про разные легенды, вроде «Рагнарока» или «Демона дороги». А больше всего мне нравится песня про волшебную скрипку. Я прикрыл на секунду глаза и словно услышал ее голос:
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!
Я вспоминал дальше и словно набирался энергии. Вроде это песня не боевая, не марш, не гимн, а все равно я словно вырастал и подымался, как дерево. И я словно поднялся над кронами других деревьев, взглянул на окрестный мир, обвел вокруг себя взором, не знакомым с астигматизмом. Вот я и мои друзья. Вот время и место. Вот для чего я родился. Чтоб жить здесь и защищать все это.
Взводный командует атаку. Подхватываю коробку с дисками и вслед за Моней выхожу из леса, держась правее его. Слева и справа от меня развертывается цепь. Левее и чуть впереди идет Волох с пистолетом в руке.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким
струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим
буруном,
И когда пылает запад, и когда горит восток.
Нас замечают не сразу. От деревни вначале слышится редкая стрельба. Потом начинает оттуда короткими очередями стучать пулемет. Пули посвистывают где-то выше головы. Вроде мне говорили, что свою пулю ты не слышишь… Справа из цепи вывалился кто-то и упал лицом в землю.
Очередь проходит над головой, аж вжимая голову в плечи.
Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу – ты смеешься, эти взоры – два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза
чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью
скрипача!
По команде переходим на бег. Лопатка уже за поясом, в правой руке – граната. Только бы добежать, только бы увидеть глаза чудовищ и дорваться до их глоток…
По цепи несется: «Ура-а-а!!! За Сталина! За Родину!»
Я подхватываю: «За Сталина! За Родину!»
…Мы брели с Моней обратно в дот, именно брели, потому что вымотались. Да и груза было предостаточно. Воевавшие ребята про такие ощущения мне рассказывали и называли это «отходняком». В слабой степени такое бывало и со мной после грандиозной драки. Ну, вы поняли, о чем речь: эйфория, что живой и так, особенно не словивший, слабость во всем теле, и все это как-то причудливо перемешано. Душа прямо летит вперед, а ноги волочатся. И настроение такое, как лоскутное – то радостно, то горько, то пробивает на «хи-хи», то хочется всего этого не видеть, в кусты забиться и долго оттуда не выходить. Моне чуть веселее, чем мне, он даже поет, а я подтягиваю, хоть половину песен не знаю. Но это ему и мне не мешает. А вот теперь потянуло меня петь и… «щас спою» – даю какую-то дикую мешанину из разных песен, что когда-то слышал; то из Летова про болванку, в танк ударившую, то «Цветок и нож» (только с последнего куплета). Моня тоже пытается подпевать. Затем он начинает: «Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней»… Я с этим согласен без всяких примечаний.
