Рэй Олдридж - Контракт на Фараоне
— Бедная Хашипут, — сказал он весело, — ты не должна с этим обращаться к отцу. Если ты станешь искать его помощи, то твои пальчики никогда уже не станут красивыми. Посмотри-ка, Хашипут.
Она посмотрела на руку, и это было еще хуже, чем боль. Кожа стала темной и пятнистой, пальцы раздулись, как пять мерзких колбас.
— Ты заплатишь за это… — сказала она, но Бхас схватил ее руку горячей сухой лапой.
— Я заплатил, не сомневайся, — заскрежетал он низким и злобным голосом, — но эти времена прошли. Помни, если ты пойдешь к своему отцу и скажешь ему об этом, руке станет гораздо хуже. Подумай о морщинах, о обвисшей плоти старости, о противных костях под ней.
Тут он ее отпустил, и она побрела прочь как можно быстрее.
Во дворце она прокралась в свои покои, пряча руку в складках платья, пробираясь малоизвестными коридорчиками. Она не встретила никого из богов и полубогов и была этим счастлива. Боль в ее руке утихла, спала, превратилась в тупую и тянущую, сосредоточенную в пальцах и запястье. Она со страхом смотрела на нее, держа ее перед глазами.
В те времена боги были выше смерти и разложения, они были, можно сказать, бессмертны. Хашипут смотрела на свою руку, иссохшую, с распухшими костяшками, с синими венами, покрытую пятнами старости. Она издала маленький, затравленный крик и упала без чувств на пол своей спальни, выстланный золотыми листьями.
14
Пот струился по лицу Руиза Ава, хотя теперь воздух был вполне прохладен. Он понял, что не был готов к тому, что пьеса так быстро кончится. Феникс неподвижно лежал на полу сцены, отброшенный за ненадобностью увядший цветок. Зрители, казалось, как один человек затаили дыхание. Черный занавес спустился складками сверху, скрыв сцену.
Несколько секунд спустя он поднялся, и перед зрителями предстала Хашипут. Обе ее руки были обернуты в радужную кисею, и она прислуживала за гигантским столом своего отца, бога богов, Канеша.
Она стояла подальше от огромной, всепоглощающей пасти своего отца. Он никогда не пожрал бы ее намеренно, но его рот был столь велик, а голод его столь могуществен, что могли произойти всякие случаи. Лапы ее отца, длинные и узловатые, как ветви тернистого дерева, загребали жертвы в пасть бога. Наконец он очистил стол, и тут же немедленно появились новые кучи еды: быки, корзины сладких плодов, бесчисленные сонмы птицы, снопы спелого зерна, свиньи большие и поменьше — и все это присылали ему его жрецы, которые видели смысл в том, чтобы держать самого капризного и могущественного из богов постоянно занятым. Все на свете исчезало в глотке ее отца, но, хотя его челюсти бешено работали, он никогда не мог до конца справиться с потоком жертв или перегнать появление изобилия еды. Кое-что из еды падало, и крошки подбирали и уносили смертные прислужники, крохотные, словно насекомые, под столом божества.
— Отец! — приветствовала она его, собираясь признаться в своей глупости и положиться на его силу и способность все исправить.
— Дочь, как приятно мне тебя видеть, — ответил Канеш громовым голосом.
Хашипут почувствовала неприятное жжение в руке.
— Отец, — начала она, — очень странная вещь произошла со мной.
Она подавила вопль, когда ее рука вспыхнула страшной болью. Она держала ее под длинным столом, где ее отец не мог увидеть, что с ней. Украдкой она посмотрела на руку. Вверх по ее запястью ползла омерзительная темная полоса. Выше была гладкая, как полированная, кожа богини. Ниже была пятнистая, мерзкая плоть старости.
Она вспомнила предупреждение демона.
— Я… я страдаю болью… боль в животе, называют ее смертные. Возможно ли такое, отец?
Полоса разрушения остановилась чуть выше ее запястья, но не попятилась назад. Хашипут почувствовала, что сейчас снова упадет без чувств.
Ее отец долго смотрел на нее, слегка замедлив пережевывание. Потом он улыбнулся.
— Это все потому, что ты такая привереда в еде. Ты раньше не замечала, что обжорство мстит даже богам. — Канеш рассмеялся громовым хохотом. Его рыгание обволокло Хашипут зловонным облаком, и она затаила дыхание. — Может, ты выпила слишком много нектара из амбровых ягод? — Наверное, так и есть, — сказала она. Она смогла выдавить бледную улыбку и тихо ушла из трапезной своего отца.
Руиз смотрел, как феникс, снова вернувшись в свои покои, разматывает кисею с руки, медленно и методично. Он передернулся от сострадания и омерзения, когда она подняла руку, такую изуродованную, хотя информационное погружение сказало ему, что ее нервы были блокированы, прежде чем рука ее была поджарена в кипящем масле, а потом высушена в грубой вакуумной сушке. Рука стала страшной когтистой лапой, и феникс, не веря своим глазам, глядел на нее, прежде чем снова упасть в обморок.
Занавес возвестил окончание первого акта — только в этом случае он взвился со сцены вверх, волшебным образом подвешенный в ночном небе.
Во время короткого антракта Руиз уперся взглядом в землю и пытался думать о чем угодно, только не о фениксе и его боли.
Занавес упал, чтобы начать вторую половину пьесы. Феникс встал на колени главы фокусников, его божественная маска все еще была скрыта под капюшоном. В отдаленных углах сцены стояли остальные маги, тоже в масках. Факелы по периметру сцены то гасли, то зажигались, пульсируя без всякого внешнего вмешательства. Живая картина долго пребывала в неподвижности, прежде чем Бхас поднял руки в угловатом приветственном жесте.
Хашипут нашла Бхаса, который ждал ее на краю мира. Она положила руку к его ногам, плача и стеная:
— О, ради богов, — сказала она, — пожалуйста, скажи, чего ты хочешь от меня?
Ей отозвался сухой властный голос, который нежно говорил ей:
— Ах, прекрасная Хашипут, я же только хочу помочь. Мука необходима, чтобы стать залогом твоего будущего счастья. Это истина!
Хашипут, дрожа, молча подняла обезображенную руку.
Бхас долго молчал, глядя на нее, словно бы даже с нежностью. Потом он заговорил, и голос его вибрировал от любопытства и жалости, по крайней мере, так показалось Хашипут.
— Хашипут, — спросил он, — как получилось, что ты никогда не совокуплялась? Никогда за все долгие тысячелетия?
На секунду она забыла про боль и выпрямила спину в гордой царственной позе.
— Какое тебе дело до всего этого?
Бхас стал выше, шире, темнее. Его голос прокатился по ней, давя ее своей силой:
— Ты забываешься, Хашипут! Мое дело то, которое я сам себе назначу.
На сцене факелы замигали быстрее, а из оркестра раздался низкий, режущий ухо вопль инструментов. Звук резанул Руиза по нервам.
Сыновья Бхаса подошли ближе. Там, где ступал Тетри, бог голода, прорастала трава засухи, извиваясь с судорожной силой. Там, где ступал Менк, бог рабства, прорастал смертник вонючими клубками, и запах этого противного растения прошелся по зрителям, гнилостный, затхлый. Богиня поднялась и отпрянула, заметив этих двоих в первый раз.
— А эти чудовища, кто они? — спросила она с такой издевкой, какую только позволяли ей дрожащие губы.
Бхас схватил ее за руку и наказал ее болью, болью, которая прожгла ее руку и схватила ее за сердце. Она упала на землю, катаясь из стороны в сторону, колотя больную руку здоровой, чтобы наказать источник своих страданий. Когда наконец боль прекратилась, она села и посмотрела на Бхаса глазами, в которых больше не было непокорности.
Бхас улыбнулся под маской, и впечатление было такое, что под черным шелком проползли черви.
— Вот тебе на выбор, Хашипут, — сказал он, показывая на своих сыновей. — Один из них станет твоим супругом, супругом, который был тебе обещан, когда мир еще был молод, так же, как ты была обещана нам, прекрасная Хашипут. Твой отец никогда не говорил тебе про этот договор, нет?
— Нет, — сказала она.
Она не могла заставить себя смотреть на ужасную троицу, но их божественные эманации касались ее, словно горячий грязный ветер. Черная сила Бхаса, пустая алчность Менка, безнадежное отчаяние Тетри.
— Но это правда, о да, это правда. — Бхас шагнул к ней. Запустив свою тощую сильную руку ей в волосы, он рывком поднял ее на ноги. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться или даже самой перенести свой вес на ноги, поэтому она висела в его руке, как добыча.
— Могу ли я, — сказал Бхас, — представить тебе моих любимых сыновей?
Он показал своей свободной рукой.
— Это мой первенец, Менк.
Менк отвесил униженный поклон, деревянно, как оживленный труп. Хашипут передернулась, и Бхас для предостережения потряс ее.
— А это, — продолжал он, — Тетри, мой младший.
Тетри не кланялся. Он протянул вперед руки молящим жестом. Там, где одеяние открывало, спадая, его руки, они казались почти лишенными плоти, кости были покрыты туго натянутой кожей, а пальцы казались когтями.
