Алексей Гравицкий - Путь домой
— Серега, — совсем помрачнел Митрофаныч. — Поссоримся.
— Сколько? — повторил я. — Да какая разница! Вам же любопытно. И тебе, и ему. Любопытствуйте дальше, не стану вам мешать.
Я встал из-за стола и направился к двери. Митрофаныч смотрел на немца извиняющимся взглядом. Я вышел.
— Он не со зла, Вольфганг, — донесся сзади голос Митрофаныча, впервые назвавшего немца нормальным именем.
Я хлопнул дверью.
Нет, не со зла. У меня нет зла ни к Штаммбергеру, ни к его коллегам. Хотя они радикально изменили мою жизнь и жизни прочих семи, или сколько нас там, миллиардов.
Злило не то, что сделано. Злило то, что никто ничему не научился.
Одни опять любопытствуют, другие — «ищут ответы». А суть одна.
И мне не нужен ответ на вопрос, что сломалось в их глупом коллайдере. Или напротив, сработало как надо. Мне неинтересно, что станет с частицей, если ее разогнать до нереальной скорости. Я знаю, что будет. Я на моцике в свое время катался. Я знаю: если что-то бездумно разогнать, то это что-то, в конечном итоге, резко остановится, наткнувшись на препятствие, и размажется в лепешку.
Мне неинтересно, почему чертов немец бессмертен. Мне неинтересно, какие бонусы получили его кореша. Потому что это не воскресит погибшего Олежку. И я не хочу рассуждать на тему, дар это или проклятие — вечная жизнь через вечную смерть. Потому что у Олега не будет даже такой жизни. Она будет у вечного немца Штаммбергера.
Мне неинтересно даже, почему мгновение перехода из Новгорода в Коровий брод сожрало полтора, или сколько там, месяца моей жизни. Потому что это время не вернется.
Так зачем мне эти ответы? И как следствие, зачем эти вопросы?
Я спустился с крыльца и пошел по дорожке. Неважно куда. Просто продышаться.
Когда у Коровьего брода вместо коровы я увидел немца, когда понял, что он жив, когда выслушал его скомканное, коверканное объяснение, в первый момент обрадовался. Обрадовался тому, что не убийца. Тому, что снова есть свобода выбора. Что можно вернуться в Москву, а можно остаться.
Сейчас от радости не осталось и следа. Было только раздражение. Может быть, немотивированное, но настолько яростное, что даже думать не хотелось, есть на него причина, или это просто мой клин.
А может, это не клин, а кризис среднего возраста, как любил говорить Борька Борзый. Хрень! Все эти кризисы трех, пяти, десяти лет, кризисы среднего возраста, временные кризисы в отношениях между мужчиной и женщиной, все это — полная хрень. Придумка психологов.
Тропинка петляла. Куда теперь? Вернуться к Артему, который остался караулить свою корову? Да ну на фиг эту корову.
Я повернул и попер через перелесок, не разбирая дороги. Впереди наметился просвет. Там, далеко впереди, сквозь сосны пробивался солнечный свет. Журчала Пышма. Только я знал, что это не солнце, а треклятая мерцающая стена.
Дернуть, что ли, туда, в свет. Прыгнуть куда-нибудь… Куда? В Москву? Тогда надо вернуться за немцем. Или — неважно куда?
Я остановился от неожиданно накатившего понимания.
Цели нет. Привязки нет. У меня была цель, потом она размылась. Ее не стало. А привязки и не было никогда. Оттого и мотает меня то туда, то обратно.
Я потер виски. Посмотрел на свет, просеивающийся сквозь сосны. Нет, родной, погоди. Мне надо понять, куда идти, а потом уже двигаться. А ты свети пока. От тебя не убудет.
Вдалеке хрустнула ветка. Заверещала и сорвалась с места перепуганная птица. Между соснами мелькнула фигура. Следом вторая.
Внутри что-то съежилось.
Высокий белобрысый мужчина и девушка. Они поднялись от реки, взялись за руки и пошли, о чем-то болтая.
Я видел их. Они меня — нет.
Ванька лыбился, как в первую и единственную нашу встречу. Яна улыбалась в ответ. И хотя это невозможно было разглядеть с такого расстояния, я знал, что на щеках у нее проступают ямочки, а в глазах пляшут веселые черти.
Свет бил сквозь сосны…
Они прошли. Быстро, медленно? Не знаю.
Мимо. Своей дорогой. Один раз они остановились и долго целовались.
Белобрысый детина впивался своими пухлыми губами в мою… нет, не мою Яну.
Потом они снова зашагали, пока не исчезли между сосен так же, как и появились.
Они ушли. Я остался.
Стоял, оглушенный, и слушал ветер.
«Один из них тебя обманывает», — слышался в его холодных порывах голос мертвого Олега.
«Не твоя это девка», — вторил ему далекий голос Митрофаныча.
Сколько я так простоял? Не знаю.
Способность двигаться вернулась ко мне тогда, когда холод внутри и снаружи сравнялись.
«Холодно, — пришла вялая мысль. — Пора домой».
— Привет.
Яна резко обернулась.
Я не хотел ее пугать, просто ждал в стороне от дороги, возле дома, и остался незамеченным. Она прошла, я вышел на тропинку и окликнул.
— Шпионишь?
— Нет. — Я взял Яну под руку и повел к дому. — Ищу тебя везде. А ты опять гуляешь?
— Гуляю, — дерзко отозвалась Яна. — Прогулки на свежем воздухе полезны для здоровья.
— С этим? — уточнил я, имея в виду Ваньку.
Яна поняла. Остановилась, выдернула руку и полоснула меня взглядом.
— Ты с ним спишь?
— Нет.
— Врешь.
— Хорошо, — нервозно ответила Яна. — Я вру, я с ним трахаюсь. Если тебе так этого хочется, пусть будет так.
Девушка смотрела мне в глаза. Снизу вверх, но так уверенно, что я засомневался в своих подозрениях.
Хотя, в чем тут сомневаться? Я же сам их видел, своими глазами. Они целовались — это факт. А постель, в конце концов, вопрос времени.
— А говорила, что любишь, — уличил я.
— Ты тоже много чего говорил, — взвилась девушка. — И про любовь. А с тех пор, как мы сбежали, не обращаешь на меня внимания. Меня как будто и нет. И вообще, ты мне Москву обещал, а сам…
— Так тебе Москва была нужна, а не я.
Но Яна не услышала, или не захотела услышать.
— …притащил в эту глушь и оставил.
— Мы остановились здесь вместе.
— Большая радость. И что дальше?
— Ничего. Надо как-то устраиваться, раз мы здесь застряли.
— Вот именно, — выпалила девушка. — Надо устраиваться. Ты, извини, здесь никто. А с Ванькой не пропадешь.
Я пожал плечами. Боль и злость отступили, осталось лишь холодное равнодушие. Я чувствовал, что это ненадолго, все вернется, но сейчас это неожиданное спокойствие было кстати.
— Ну и чего ты ждешь? Мотай к своему Ваньке.
— Вот. Ты весь в этом. Истеричка! А Ванька… он настоящий.
Девушка зло сверкала глазами, лицо ее стало жестким, несимпатичным. Такой Яны я еще не видел. Быть может, такой она была на самом деле, хотя мне не хотелось в это верить.
В любом случае, сейчас она загнала себя в тупик. Пыталась сделать виноватым во всем меня — видимо, так ей было легче. Но только я себя виноватым не чувствовал. И истерики у меня не было.
— Можешь остаться с истеричкой, можешь идти к Ване. Твой выбор, — с ледяным спокойствием предложил я.
— Ответственность перекладываешь, — задохнулась от злости Яна. — Да пошел ты!
Она развернулась и сделала несколько быстрых шагов. Прочь по тропинке. В другую сторону. От дома Митрофаныча. Из моей жизни.
— Ты сам во всем виноват! — крикнула она, разворачиваясь на ходу.
— Конечно, — кивнул я. И вмазал от души, ниже пояса: — Штаммбергер вернулся.
Яна замерла, осмысляя сказанное.
Я развернулся и пошел к дому. Поверила она мне или решила, что я спятил? А может, подумала, что просто мелочно мщу и придумал это назло…
Неважно. Она оставалась здесь, без меня. Она выбрала сама.
Прав был Митрофаныч, не моя это девка. И мертвый Олег был прав.
В душе росла тоска. Я придавил ее усилием воли, зная, что она все равно вернется. Никуда не денется. Только затаится на время, чтобы потом выбраться и подло пустить яд в сердце в самый неподходящий момент.
Подошел к дому, поднялся на крыльцо, толкнул дверь. Скрипнуло, уютно повеяло теплом, жареным луком и самогоном.
Они все-таки напились. И сдержанный на алкоголь немец, и отстранявшаяся от самогона Звездочка. Про любителя залить за галстук Митрофаныча и говорить не стоило.
Хозяин натрескался до такой степени, что растерял страх и сидел теперь в обнимку со Штаммбергером. Оба покачивались в такт песенке, которую намяукивала на ломаном русском набравшаяся Звезда.
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой.
Выходила, песню заводила
Про степного сизого орла,
Про того, которого любила,
Про того, чьи письма берегла.
— Эх! — гаркнул Митрофаныч и подхватил гитару. Но вместо того, чтобы ударить по струнам, забарабанил по нижней деке, и они запели на два голоса.
Ой ты, песня, песенка девичья,
Ты лети за ясным солнцем вслед
И бойцу на дальнем пограничье
От Катюши передай привет.
Митрофаныч со звездой горланили кто в лес, кто по дрова. Хозяин нещадно долбил ладонями по гитаре. Немец текста, видимо, не знал, или петь не умел, что не мешало ему прихлопывать в ладоши.
