Олег Верещагин - Будьте бдительны! Сборник рассказов
Странно. Оказалось, что и это можно вытерпеть. Хотя думалось — что невозможно. А теперь, кажется, всё подходило к концу. Их не трогали уже почти сутки. И это могло значить только одно…
Что скоро за ними придут в последний раз.
Серёжка напился из одной лужи — вода была холодной, снеговой, безвкусной. Помог Леди Ди сменить тряпку на лице. Сел — и закусил губу от боли. Судя по всему, на последнем допросе отбили почки…
Ладно. Почти всё.
— Что они там? — спросил Дю. — Говоришь, забегали?
— Угу, — кивнул Серёжка. — Кажется, наши жмут. Мы же это знали, да?
— Знали, — тихо ответил Вовка. Леди Ди погладила по лицу вздрагивающего Лёшку и тоже сказала:
— Знали.
Остальные промолчали, но Серёжка уловил — они не отвечают так же только из-за усталости и боли. А жалеть… что ж, не жалеет никто. Или, может быть, надеются, что в последний момент… как в кино…
Серёжка прислушался к себе. Нет, в нём этой надежды не было. Но было нечто большее, честное слово. Уверенность в том, что всё было сделано всё-таки правильно.
Он прислонился лбом к ледяной стене. Закрыл глаза. «Мамочка, если бы ты знала, как мне больно и… и страшно, мамочка. Я знаю, мамочка, ты жива. И ты, и Катька. А мы с папкой погибли. Но ты не плачь. Не надо плакать. Мы были мужчины и мы погибли, как мужчины…»
— Серый, я там нацарапала, — сказала Чикса. Серёжка вздрогнул и открыл глаза. — На стене. Ну… чтобы как бы знали. Когда придут. Ты посмотри.
Вставать не хотелось. Но Серёжка оставался командиром. Он встал и пошёл за Чиксой — в дальний угол подвала. Там, где узкие полоски света падали на кирпичи, девчонка чем-то выцарапала — Серёжка напряг зрение, чтобы прочесть…
17 января 20… года отсюда ушли умирать разведчики отряда «Штурм»:
— Сергей Ларионов, 12 лет.
— Владимир Тихонов, 12 лет.
— Николай Дюкин, 14 лет.
— Диана Максимова, 14 лет.
— Алексей Тишкин, 10 лет.
— Александр Кузнецов, 11 лет.
— Николай Пашутенко, 12 лет.
— Дарья Чиркова, 12 лет.
Здравствуйте, наши. Мы ничего не сказали.
— Про Бакса я ничего писать не стала… — Чикса вздохнула.
Серёжка кивнул:
— Ну… всё правильно. Я не знаю, что тут ещё можно… так и надо, наверное. Молодец.
— Мне страшно… — прошептала Чикса и взяла Серёжку за руку. — Серый… а наши правда победят?
— Да, — коротко и непреклонно ответил Серёжка. Чикса вздохнула:
— Хорошо… Жалко, что мы не увидим. Ну. Как дальше будет.
— Ничего, — сказал Серёжка, сглатывая.
— Серый… — помедлив, сказала девчонка, — ты меня, пожалуйста, держи за руку, когда нас будут расстреливать. Хорошо?
— Конечно, — пообещал Серёжка.
И они опять сидели на мокром барахле и слушали, как снаружи гремят взрывы — всё ближе и ближе, практически рядом.
— Жмут, — сказал Пикча. — Близко уже.
Все они переглянулись. Дю встал, шатаясь, подошёл к закрытому окну. Взялся руками за решётку.
— Я вижу, брат, недаром
Ты русским родился!
Сегодня нам по-старому,
По-рабски жить нельзя!
В ответе мы с тобою
За родину свою!
Пришла команда: «К бою!»
И мы —
В строю!
Сперва вздрогнули все. А Колька пел — пел так, как, наверное, никогда не пел песен на всех тех конкурсах, лауреатом и победителем которых был ещё недавно, совсем недавно — отчаянно и весело…
— Русские идут
Твёрдым шагом!
Реют на ветру
Волны стягов!
Радостно и зло
Слышно там и тут:
«Русские идут!
Русские идут!»
Снаружи ударили по ставне ногой. На ломаном русском приказали замолчать. Но Колька засмеялся и крикнул:
— Русские идут -
Но не для парада!
На своей земле наводить
Порядок!
И врагам Руси
Наступает
Суд!
Русские идут!
Русские идут!
За дверью грохнул засов. Дю обернулся. Серёжка задержал дыхание и сказал громко:
— Это за нами. Встаём, ребята.
* * *Сбитый над самой окраиной Ми-24 рухнул в развалины боком, бешено молотя лопастями воздух — подскочил и почти тут же взорвался, расплёскивая жидкое пламя. Дружинники перебегали дорогу наискось — серые тени, в рассветном зимнем сумраке казавшиеся чёрными — строча от животов. Подтянув к себе за ворот Земцова, Верещагин прокричал в улыбающееся бородатое лицо:
— Ставь пулемёты на колокольню! — отмашка в сторону церкви. — Давай, на все ярусы! Ни хрена они нам сейчас не сделают, ставь!
— А счас! — Земцов, пригибаясь, канул в сумрак. Подбежавший Пашка указал рукой в улицу:
— Всё! Казаки на площади! Кольцо!
— Ракету! — Верещагин сбросил капюшон куртки. Сверкнув улыбкой, вестовой достал из-за пояса ракетницу, и алый воющий огонь взлетел вверх. Через секунду такие же поднялись над левым и правым флангом — а где-то впереди взмыли три зелёные ракеты.
— Партизаны! — крикнул Пашка, бросая ракетницу в снег.
— Держись сзади, я тебе говорю! — надсотник отпихнул вестового за спину. — Попробуй вперёд полезть!
Подняв автомат, он сменил магазин на снаряженный трассерами и веером выпустил в сторону горящих домов, по которым продолжали молотить не жалевшие боеприпасов гранатомётчики, зелёный вихрь. Опять сменил магазин — и первым бросился по истоптанному неглубокому снегу на штурм Борового.
* * *Совсем недалеко, на площади, как будто вышедшие из прошлого всадники рубили мерцающими алым в рассветном воздухе шашками разбегающихся лёгких пехотинцев гарнизона. Тут и там в снегу стояли, высоко подняв руки и бросив безнадёжно заевшие М16, сдающиеся. Но Верещагин заметил это краем глаза — из дома, возле которого он лежал, ещё бил пулемёт, и, уткнувшись головой в алый снег, корчился, стоя на коленях совсем рядом, его, Верещагина, дружинник.
— Давай, — надсотник хлопнул по плечу бойца, вооружённого «шмелём». Тот встал на колено под прикрытием угла, нажал спуск — и через секунду термобарическая граната, лопнув внутри, обвалила крышу вывалила всю стену фасада. — Вперёд! — рыкнул Верещагин, с колена швыряя в клубящийся огонь РГД и бросаясь следом. Перескочил через оглушённого американца. С налёту ударил всем телом другого — ошалело-медленно поднимающего карабин, свалил, привстал, ударил прикладом в лоб. Перекатился к горящим дверям в соседнюю комнату — засыпанную обломками, но относительно целую.
Сразу за порогом полусидел офицер — с погонами капитана, в окровавленной на правом боку куртке. Тяжело дыша, он смотрел на Верещагина пустыми глазами, держа в правой руке не оружие, а фотографию. Скользнув взглядом по направленному в лоб автомату, американец поцеловал снимок и. уронив руку с ним на колено, сказал — Верещагин понял его задыхающийся голос:
— Стреляйте.
На снимке женщина на фоне красивого дома обнимала за плечи троих смеющихся мальчишек — примерно 4, 7 и 10 лет.
— Это ваши дети и жена? — спросил Верещагин, сам поражаясь идиотизму ситуации. В глазах американца — красных, безмерно усталых — появилось удивление:
— Да… — ответил он. — Это были мои жена и дети.
— Были? — надсотник слышал, как совсем рядом стреляют и ругаются на двух языках.
— Жену и младших сожгли вместе с домом чёрные братья, — сказал капитан. — А Том… старший… где-то в горах Аризоны. Вместе с партизанами Лэйкока.
Господи, подумал Верещагин.
— Вставайте, — сказал он. — Вставайте, капитан. Вы пленный… Пашка! — крикнул он через плечо, заметив подбежавшего вестового. — Помоги раненому. И отконвоируй его в тыл.
* * *Дружинники братались с партизанами. Куда-то гнали колонну пленных, лежали трупы, горели дома и машины. Рослый офицер с непокрытой головой сперва стиснул Верещагина так, что тот не только не смог ответить на объятье, но и дышать-то разучился на какое-то время, потом, с улыбкой отстранившись, отдал честь:
— Командир партизанской бригады «Вихрь» Ларионов!
— Командир седьмой егерской дружины РНВ Верещагин, — отдышался наконец надсотник и теперь уже первым обнял партизана, выдохнув: — Здорово, брат!
— Здорово, брат! — Ларионов снова стиснул чэзэбэшника. — Фу, дошли.
Мужчины отстранились, по-прежнему улыбаясь друг другу.
— Я тут развернул свой штаб, — Ларионов кивнул на старую церковь, — давай туда пойдём, что ли?
— Серёга! — окликнул Верещагин Земцова. — Давай, собирай командиров туда! — и махнул в строну церкви.
Возле красных кирпичных стен кладки ХIХ века несколько человек — не из дружины Верещагина — сваливали в кучу и поливали бензином лазерные диски в ярких коробках, какие-то пачки глянцевых журналов… Ларионов на ходу подобрал несколько, хмыкнул, передал один надсотнику. Тот посмотрел, брезгливо отбросил обратно:
