Дэн Абнетт - Первый и Единственный
— Тут и говорить нечего. Конечно, я не солдат. Фес, я могу быть распоследним старым дурнем, но я не вчера родился.
— Не беспокойся об этом, Дорден. — Гаунт продолжал шевелить рукой, забыв о запрете врача. Мышцы откликались острой пульсирующей болью. — Твое обычное волшебство уже сработало. Останься в стороне, не вмешивайся в эту историю.
Дорден тем временем мыл хирургические иглы и зажимы в мутном антисептическом масле.
— В стороне? От чего? Ты что-то разузнал, Ибрам Гаунт?
Комиссар ошарашенно моргнул. Словно удар по лицу. Никто не разговаривал с ним в таком властном, отеческом тоне с тех пор, как он в последний раз говорил с дядей Дерцием. Или нет… Не в последний раз…
— Простите, комиссар. — Дорден отвернулся и начал рассеянно протирать инструменты белым полотенцем. — Я… я что-то заговариваюсь…
— Говори, что думаешь, друг.
— Они, — Дорден указал пальцем вверх, на палубу, — это все, что у меня осталось. Жалкие остатки народа Танит. Последняя ниточка, привязывающая меня к прошлому, к моему родному зеленому миру, который я любил всем сердцем. И я буду зашивать их раны, бинтовать, собирать их по кусочкам, пока не погибнет последний танитец или пока смерть не приберет меня самого. Пока не погаснут все горизонты этой Вселенной. Вы, комиссар, — не один из них. Но я знаю, что многие считают вас за своего. Что до меня, то я не знаю, что тут сказать. Наверное, в вас еще слишком много от хулана, на мой вкус.
— Кого? Кулуна?
— Хулана. Простите, сбиваюсь на родной язык. Иноземец. Непонятный. Это не переведешь одним словом.
— Ну да я понимаю.
— Это не оскорбление. Вы родились не на Танит. Но для нас вы уже стали родным. Потому что вам не безразлично, Гаунт. Вам не безразличны ваши Призраки. Я верю, что вы отдаете все силы, чтобы мы жили, чтобы мы обрели славу и, возможно, мир. Каждую ночь, отходя ко сну, я верю в это. Каждый раз, когда мы под огнем, когда сбивают один из наших челноков, когда ребята идут в штыковую. Вот что важно.
Гаунт пожал плечами — и тут же пожалел об этом.
— Серьезно?
— Знаете, я говорил с врачами других полков. В госпиталях на Фортис, к примеру. Они много чего рассказывают. Например, что комиссарам их полков наплевать на своих солдат. Они видят в гвардейцах пушечное мясо. Мы для вас — тоже куски мяса?
— Нет.
— Нет, конечно нет. Я не сомневался. Вот поэтому вы — редкий человек. Тот, кому бездомные Призраки могут довериться. Фес, может, вы и не родились на Танит, но, если вам грозит смерть, я беспокоюсь о вас. Во имя Призраков, я беспокоюсь, Гаунт.
Долгое молчание.
— Тогда я буду держать вас в курсе, — наконец произнес комиссар, шаря рукой в поисках рубашки.
— Спасибо. Знаете, Ибрам Гаунт, для хулана вы очень хороший человек. Вы как анрот для нас.
— Как вы сказали?
— Анрот, — резко обернулся Дорден, осознавая ошибку. — Я сказал, анрот. Это тоже не оскорбление.
— Что это значит?
— Анрот… — Дорден замялся, чувствуя пристальный взгляд комиссара. — Ну… это домашний дух. Это из детской сказки, которую часто рассказывали на ночь детям. Анроты — это добрые духи из других миров, прекрасных миров света и порядка, которые прилетают на Танит оберегать наши семьи. Ерунда, просто ностальгия. Сказки лесников.
— Почему это вам так интересно, комиссар? — вмешался новый голос.
Гаунт и Дорден разом обернулись. На скамейки возле двери сидел Брин Майло. И, судя по его лицу, внимательно слушал.
— И давно ты подслушиваешь? — неожиданно резко спросил Гаунт, сам удивившийся своему гневу.
— Пару минут, не больше. Анроты — часть танитской мифологии. Как друдфеллады, хранители деревьев, или нерсии, покровительницы рек и ручьев. Почему они так настораживают вас?
— Где-то я уже слышал это слово. Не припомню только где. — Гаунт поднялся с каталки. — Кто мог знать его? Впрочем, какая разница…
Гаунт уже собрался одеваться, но понял, что в его руках не рубашка, а скорее кусок рваной, окровавленной ткани.
— Майло, — жестко бросил он, — будь добр, принеси мне новую рубашку.
Адъютант покорно встал, вынул из вещмешка свежую рубашку и протянул комиссару. Дорден весело хмыкнул. Гаунт опешил всего на миг. Собравшись, он поблагодарил Майло и оделся.
И Майло, и военврач успели разглядеть мощное тело Гаунта, изрезанное бесчисленными шрамами, но промолчали. На скольких планетах и фронтах надо было побывать, сколько смертельных схваток нужно было пройти, чтобы заработать столько отметин боли?
Но когда Гаунт встал в полный рост, Дорден впервые разглядел жуткий шрам на его животе и содрогнулся. Длинный старый шрам. Жуткая, рваная полоса огромных рубцов.
— Фес святой! — не сдержавшись, воскликнул врач. — Где…
— Это было давно, — оборвал его комиссар. — Очень давно.
Гаунт немедленно спрятал шрам под рубашкой. Затем надел штаны и потянулся за кителем.
— Но как вам удалось…
— Достаточно.
Дорден встретил жесткий взгляд Гаунта и замолк. Комиссар наглухо застегнул китель, и Майло помог ему надеть тяжелый кожаный плащ. Заняла свое место и фуражка.
— Все офицеры в сборе? — спросил он.
— Согласно вашему приказу.
Кивнув Дордену, Гаунт уверенным шагом покинул лазарет.
5Поначалу он сомневался, кому из них можно доверять. Но очень скоро осознал, что может доверять им всем. Каждому Призраку, от полковника Колма Корбека до последнего пехотинца. Беспокоили его только неугомонный Роун и его дружки из третьего взвода вроде Фейгора.
Из лазарета Гаунт поднялся на казарменную палубу. Здесь его уже ждали.
Колм Корбек прождал целый час возле спуска к лазарету. Предоставленный сам себе, он мог вдоволь поворчать под нос о том, что он ненавидел больше всего во Вселенной. Космические перелеты начинали и замыкали этот список.
Полковник Корбек был сыном механика и провел свое детство в лесах возле широкого изгиба реки Прайз. Отец держал в подвале сарая мастерскую, где и зарабатывал на жизнь своим ремеслом. По большей части он возился с машинами лесников: грузовыми кранами, пилами для очистки стволов, тягачами. Тогда еще маленькому Корбеку не раз приходилось спускаться в промасленную ремонтную яму. Он обычно держал лампу, пока отец копался в грязных, перекошенных шестернях или разбитых коробках передач двадцатиколесных грузовых тягачей. Груженые машины всегда пахли свежей, сырой древесиной с лесопилок Белдейна и Соттреса.
Повзрослев, Корбек устроился на одну из лесосек в Соттресе. Там он насмотрелся на пальцы, руки и ноги, отрезанные циркулярными пилами. Его легкие регулярно набивались древесной пылью, густым облаком накрывавшей работающие пилорамы. С тех пор и по сей день полковник мучился приступами хриплого кашля. Он забросил работу из-за несчастной любви, а потом вступил в ополчение Танит Магна, просто чтобы испытать себя. Следующие несколько лет он оберегал священные нэловые рощи от браконьеров.
Вскоре он понял, что доволен своей жизнью, мягкой землей под ногами, шумом крон над головой в тихом свете звезд. Он начал понимать движения ползучего леса, угадывать, где искать вечно меняющие направление тропинки. Он научился беззвучно двигаться и владеть ножом, испытывать радость от охоты. Пока под ногами была родная земля, а над головой плыли молчаливые далекие звезды, Корбек был счастлив.
Больше он не ступит на эту землю. Никогда в жизни, потому что ее больше нет. Влажный аромат хвои и лесной почвы, сладковатый запах перегнивших листьев, мягкий привкус спор нэла, наполнявших воздух. Корбек помнил, как звезды слушали его песни. Как он просил их благословения и временами даже ругался с ними. До тех пор, пока они оставались далекими огоньками. Мог ли он подумать, что они вдруг станут такими близкими…
Корбек боялся плавать среди звезд. И не он один. Даже после десятка перелетов танитцы все еще чувствовали страх перед чернотой за бортом. Оставить твердую землю, моря и небеса позади, подняться к ярким огням, брести сквозь неведомый Имматериум — ничего страшнее они представить не могли.
Полковник знал, что «Авессалом» — надежный корабль. Он успел разглядеть его мощный корпус в иллюминатор орбитального челнока. Но он хорошо помнил, как могучие потоки реки Белдейн подхватывают огромные баржи, сминают их крепкие деревянные бока и крошат суда в щепки. Корабли ходили своими путями. До тех пор, пока эти пути не становились слишком тяжелыми для них.
Все это ему осточертело. Мерзкий запах, холод стен, сбои искусственной гравитации, беспрестанный гул и дрожь варп-двигателей. Все до последней мелочи. Только беспокойство за комиссара смогло пересилить его страхи, заставило подняться на смотровую платформу. И даже тогда он старался смотреть на Гаунта, на труп, на безмозглого мичмана — только не на безумную пляску неизвестности вокруг купола.
