Владимир Березин - Путевые знаки
В моей голове тоже сработали какие-то предохранители, спасающие от сумасшествия. А вот Мирзо умел противостоять Кондуктору минут десять. В моих глазах это было вроде того, как десять минут прожить в топке металлургической печи.
Так или иначе, мы уползли достаточно далеко, когда боль в голове стала нестерпимой, и один за другим потеряли сознание. Потом оказалось, что я один помню тот момент, как Кондуктор положил руку нашему таджикскому товарищу на плечо. Владимир Павлович всегда уверял, что такие особенности — это своего рода компенсация мне за ночные сны и пробуждения в поту.
Шатаясь, мы вышли на набережную Обводного канала. Вода поднялась и перехлёстывала через чугунную решётку. На набережной было пустынно. Машин там не было, более того, там не было ни мусора, ни остовов автомобилей, к которым я уже привык.
Но пока мы шли, всего минут за пятнадцать вода поднялась ещё и вышла из канала, сровняв набережную с Обводным.
Мы сбили замок с ворот железнодорожного музея и, торопясь, выбрались на перрон. Владимир Павлович рулил тележкой в одном ему известном направлении, но мы скоро поняли и сами, куда он нас ведёт. Над путями стояла ракета, начинаясь прямо в чреве серебристого вагона. Около следующего вагона небольшого поезда мы и встали, подняв фонтан брызг. В голове серого состава стоял тепловоз, внешне похожий на обычные, да только интуитивно я понимал, что не всё с ним так просто.
Математик затравленно озирался. Я подумал, что вот как раз сейчас он не в своей тарелке. Теперь на его стороне нет ни численного превосходства, ни какой-нибудь высокой идеи. Он выживает только благодаря нашей доброй воле и цепочке случайностей. Тем более что теперь наша жизнь зависит не от его тайны — спрятанного в ангаре самолёта, а от тайны Владимира Павловича. Меж тем Владимир Павлович повозился с дверью тепловоза и, наконец, отомкнул её. Это был его звездный час.
Я никогда не был внутри таких машин, но подозревал, что этот тепловоз вовсе не был похож на серийные. Действительно, друг мой сунул руку в какой-то шкафчик, пошуровал там, удовлетворённо крякнув, что-то нажал. Что-то пискнуло, и огоньки лампочек, зажигаясь, пробежали по пульту, как бежали наши свинари за пайкой.
Ухнуло за стенкой, и мерно застучал двигатель. Музейный экспонат оживал на глазах. Чтобы не сглазить, я не стал спрашивать, хватит ли выдохшейся за двадцать лет солярки. Но, как бы угадав мой вопрос, Владимир Павлович весело посмотрел мне в лицо и сказал раздельно:
— Здесь. Не. Солярка. Здесь совсем другой двигатель.
Поезд дрожал, а Владимир Павлович колдовал над пультом.
— У меня не получается отцепить ракету. Она хоть и без начинки, но жутко тяжёлая.
Я выглянул наружу. Ракета медленно ложилась в свой пенал, а поезд, как просыпающийся человек, проверял, всё ли на месте в его сонном ещё организме. Наконец он, скрипя и вздрагивая, будто потягиваясь, тронулся с места.
Вода все прибывала, и скоро уже поезд стал похож на караван лодок, плывущих за буксиром. Владимир Павлович вёл состав уверенно, руководствуясь одному ему понятными путевыми знаками и приметами.
Я только удивлялся. Надо же, прожить с человеком двадцать лет, чтобы понять, что у него была особая прошлая жизнь, о которой ты ничего не знаешь! Мы выехали из города и по окружной дороге двинулись влево, в сторону железнодорожных путей московского направления. Поезд шел медленно для того, как я понял, чтобы вовремя засечь разрыв пути дистанционным дефектоскопом.
Зеленый глазок дефектоскопа успокаивающе помигивал, и понемногу адреналиновый кураж стал отпускать меня. Я сел на пол и привалился к какому-то металлическому шкафу.
Мгновенно я впал в забытьё.
Мне опять приснилось лётное поле. Теперь там была осень. Нудно моросил дождь. Самолёты стояли под чехлами, а я переминался под зонтиком.
Отца всё не было, и, когда мне стало невмочь, я пошёл к столовой. Там меня знали и, когда я сел за стол, с кассы мне помахала женщина, похожая на бабу Тому. Но я вспомнил, что у меня нет денег. Это очень неприятное чувство во сне, когда у тебя чего-то нет, но всё равно ты ищешь у себя по карманам, преодолевая сопротивление сна, как в вязкой воде, медленно перебираешь руками, но нужного всегда нет, нет ключа от дверей, нет документов или оружия…
— Иди сюда, я компоту налью, — сказала буфетчица.
Там, в настоящей жизни моего детства, её звали подавальщицей. Отчего так, я не знаю. Она ничего сама не подавала, а всегда стояла и сидела по ту сторону от прилавка-холодильника. Холодильник дрожал, как двигатель учебного самолёта.
— Иди, иди. Так налью, без денег.
Но тут у меня за спиной появилась старуха со станции «Площадь Ленина» и забормотала что-то. Баба Тома бережно, но крепко взяла её за плечо и пыталась успокоить. Старуха говорила, не разжимая губ. Так часто бывало в моих снах: ты понимаешь, о чём говорит человек, а губы его не движутся, как у кукол в каких-то древних мультфильмах, которые я иногда вспоминаю.
Но старуха вырвалась, посмотрела мне прямо в глаза (Господи, ну почему мне, почему?) и сурово сказала:
— Горе живущим ныне! Горе веку суетному и жестокосердному.
И ещё она говорила, глядя в пустоту, будто читая невидимую старинную книгу:
— Близилась зима, а в человеческом мире носилось в воздухе что-то похожее на зимнее обмирание, предрешенное, которое было у всех на устах. Надо было готовиться к холодам, запасать пищу, дрова. Но в дни торжества материализма материя превратилась в понятие, пищу и дрова заменил продовольственный и топливный вопрос. Люди в городах были беспомощны, как дети, перед лицом близящейся неизвестности, которая опрокидывала на своем пути все установленные навыки и оставляла по себе опустошение, хотя сама была детищем города и созданием горожан. Кругом обманывались, разглагольствовали. Обыденщина ещё хромала, барахталась, колченого плелась куда-то по старой привычке…
Я хотел спросить кого-нибудь, где мой отец, но уже без всяких вопросов знал, что подавальщица скажет мне, не открывая рот:
— Его нет здесь.
Я проснулся оттого, что по лицу тёк пот. Передо мной на корточках сидел Математик. Владимир Павлович успокаивающе помахал рукой. Я понял, что Математик боится, не подхватил ли я какую-нибудь заразу.
— Нет-нет, это соматическое. Это из-за быстрых снов.
— Очень интересно…
VIII
Мёртвый Будда исхода времён
Если ты думаешь, что, отправившись в странствие, решишь свои проблемы, ты ошибаешься. Так же ты ошибаешься, думая, что ты решишь свои проблемы, оставшись на месте. Прислушайся к себе и реши, что тебе более приятно, быть домоседом или стать путешественником. А потом руководствуйся результатом.
Дан ЦилуньМимо нас проплывала земля Колпинского халифата — всё пространство между Колпино и Металлостроем принадлежало очень хорошо организованным и сплочённым племенам, контролировавшим всю поверхность, начиная от станции Рыбацкое. Ижорский завод был разрушен и стоял в развалинах. Там, как мне рассказывал Кролик, не селились даже мутанты. Там росла ядовитая фиолетовая трава, не меняющая цвета ни летом, ни зимой.
Мы уже выехали из города, как Владимир Павлович присвистнул:
— Вот удивительно! Не верю! Всяко бывает, но чтобы в этом мире сохранились ремонтники…
Оказалось, что он разглядел на рельсах толпу рабочих в оранжевых жилетах. Поверить, что мы видим ремонт пути, никто из нас не мог, и на всякий случай мы изготовили оружие к стрельбе. Но когда мы подкатили ближе, то поняли, в чём дело. На рельсах стояла толпа буддистов.
Буддисты эти были только сверху завёрнутые в оранжевые хламиды. Так-то они были похожи на обычных подземных жителей, судя по цвету их кожи. Так и оказалось — это были буддисты из «Старой деревни», которые совершали свой исход из города на Неве. Они долго не заморачивались маршрутом, и как вышли из своего подземного храма, так и пошли по железнодорожным путям. Сначала они двигались на восток, через Выборгскую сторону, а потом через Пискарёвку и «Ладожскую» добрались до полуразрушенного моста через Неву. Оттуда было уже рукой подать до Обухова, и дальше они просто пошли вдоль полотна Октябрьской железной дороги на Москву. Я поразился тому, как их было много. Вот ведь, крепка их вера, и дошли они своим ходом так далеко, и никто их не тронул.
Пока я общался с оранжевыми людьми, Владимир Павлович с интересом наблюдал за нами из окошка тепловоза. Наконец он оттянул респиратор от лица и оглушительно свистнул — я даже присел от неожиданности.
— Айда, лысые, поехали с нами! — заорал Владимир Павлович из кабины.
Буддистов упрашивать не пришлось, они полезли в задние вагоны поезда, туда, где раньше были места операторов наведения. Они мгновенно устроились на новом месте и первым делом достали какую-то длинную трубу и победно задудели в неё.
