Туллио Аволедо - Корни небес
— Что…?
— Есть хотя бы башня акведука. Я бы не вынесла ночи в одном из этих старых зданий. У меня от них мурашки по коже.
— Почему?
— О, не из-за постройки. Средневековые пережили FUBARD куда лучше, чем многие современные строения.
— Вы тоже так его называете…
— Что называю?
— ЖАН. Обычно говорят Великая Скорбь или Страдание.
— Это вы, священники, говорите так. А люди называют его множеством других названий. Некоторые из них вам не понравились бы. А почему вы не называете его Судным Днем?
— Потому что Судный День — это другое. Это день, в который Небесный Иерусалим сойдет на землю и у нас будут новое небо и новая земля, и Правосудие…
— Посмотрите за окно, отец Дэниэлс! Новое небо и новая земля у нас уже есть. Но они не очень-то хороши, правда? А что касается правосудия…
— Вы видите мир глазами науки. А я — веры.
— О, какие красивые слова! Жаль, что произошедшее случилось из-за науки и что вера не спасла никого в день этого вашего… Страдания.
— В общем, мы оба оказались не в лучшем положении, да?
Адель отвечает мне улыбкой на улыбку.
— Да уж.
Я протягиваю ей руку.
— Мир?
— Мир, — кивает она, пожимая мою руку.
— Почему же вам не нравятся старинные здания?
Она смотрит на меня с неподдельным удивлением.
— Как? Вы ничего не слышали о привидениях?
Я делаю отрицательное движение головой.
— Я бы ни за что не поверила, если бы сама не видела их.
— Своими глазами? Вы видели привидения?
— Да. На станции Аврелия. И еще… Еще в самом немыслимом месте на свете.
— То есть?
— Как-нибудь в другой раз, пожалуй, — резко прерывает нас капитан Дюран. — Приехали.
Джип остановился перед целой с виду оградой: металлическая баррикада, по верху которой протянута колючая проволока. За оградой находится самая невероятная вещь из всех, что я когда-либо видел.
Заправочная станция. Кажется, целая.
Дюран натягивает противогаз. Надевает тяжелый плащ, из тех, что были когда-то на вооружении у военных отрядов на случай ядерной и бактериологической войны. Потом берет автомат, выходит из автомобиля и направляется к воротам, запертым на две тяжелые цепи.
Капитан долго оглядывается. Кажется, что он обшаривает взглядом каждый метр крыши, каждый угол стены.
Потом, удовлетворенный, он достает из кармана связку ключей. Без колебаний выбирает те, что отпирают сначала первый амбарный замок, а затем и второй. Дюран распахивает ворота. Его прикрывают двое солдат с автоматами, нацеленными на разрушенные дома рядом со станцией. Венцель приводит «хаммер» в движение. Медленно, без лишнего шума, как и Дюран, когда снимал цепи.
Наш и следующий за ним автомобиль въезжают на огороженную территорию комплекса техобслуживания.
Двое солдат, которых я не могу узнать из-за противогазов и плащей из вощеной ткани, закрывают за нами ворота и запирают их на две цепи.
Тем временем Дюран уже поднял жалюзи на похожем на гараж здании. Автомобили останавливаются.
Мы выходим и разминаем ноги.
— Я думал, мы здесь заправимся, — говорю я Венцелю.
— Конечно, а как же иначе. И раз уж мы тут, можно бы еще и стекла помыть…
Он показывает на угол лобового стекла, запачканный густой и темной кровью одного из убитых нами монстров.
— Мы заправимся здесь, внутри. Видите вон те бочки? Это наше сокровище. Довольно жалкое, учитывая, что эти твари сосут, как шлюхи, простите мне мой французский.
В углу гаража шесть бочек, выставленных вертикально, и около дюжины опрокинутых.
— Те, что валяются, пусты. Мы храним их в надежде на то, что рано или поздно они смогут пригодиться. Пока что этого не произошло.
— Знаете, как говорят? Spes ultima dea…[51] — посмеивается Бун, проходя мимо нас как тролль, нагруженный увесистыми с виду мешками.
Адель на ходу дружески похлопывает его по плечу.
— Естественно, святой отец, вы надеетесь, что последним умрет ваш Бог, а не Надежда. Странно, что боги прошлого вновь обретают былую мощь.
— Это не мой Бог. Это Бог всех нас.
Ломбар как будто даже не слышит меня.
— Вы когда-нибудь видели изображение человека с эрегированным членом? Огромным членом, чуть ли не больше его самого? Это бог Приап. Очевидно, что это бог мужской плодовитости. У нас, на станции Аврелия, была его бронзовая статуэтка. Неизвестно, где они ее откопали. Возможно, это была всего лишь современная копия, а не настоящая древняя статуэтка. Они думали, что она… ну, будет способствовать размножению. Очевидно, они не прочли примечание мелким шрифтом. И потом, есть куда более эффективные божества.
Это последнее утверждение приводит меня в замешательство. Но прежде, чем я успеваю возразить, Дюран встает передо мной с каменным лицом.
— Когда вы закончите ваше высоконаучное обсуждение, сделайте одолжение последовать за мной. Я покажу вам наше пристанище на эту ночь.
Занятно, что названия остались те же, но обозначают абсолютно другие вещи. Теперь мы называем ночью то, что когда-то было днем. Нашему языку, как и нашему суточному ритму, пришлось спешно подстраиваться под новые правила жизни. Или выживания. Если считать, что между жизнью и выживанием есть разница.
Жить теперь превратилось в выживать.
Башня акведука была соединена с заправочной станцией посредством галереи, выстроенной из случайных материалов: рекламных щитов, пластиковых полотнищ. Позже снег, укрывший эту импровизированную конструкцию, сформировал подземный туннель, по которому мы идем к основанию башни. Я с недоверием смотрю на ржавые ступеньки, тянущиеся по стенам здания, но Дюран говорит:
— Мы пойдем не здесь.
Он берет еще один из своих ключей и открывает им недавно окрашенную металлическую дверь. Дверь, повешенная на отлично смазанных петлях, открывается без малейшего скрипа.
— Вы наверняка слышали выражение Top secret. Так вот, это военное строение Top secret.
Я думал, что придется карабкаться до самой верхушки, но это не так. Здесь есть недоделанный лифт — платформа, поднимающаяся при помощи хитроумной системы веревок и шкивов, которая кажется позаимствованной из как-то древнего чертежа Леонардо. И это вполне может быть именно так.
Как будто прочитав мои мысли, Дюран говорит:
— Вы не представляете себе, насколько полезны некоторые древние чертежи. Если бы все определяли только сакральные тексты, мы все стояли бы на коленях и твердили псалмы в ожидании Судного Дня. Как будто бы он еще не произошел. Я слышал ваш с Адель разговор. «Великая скорбь»… «Страдание»… Слово «Страдание» подразумевает, что в конце туннеля страдающего ждет некая награда. Ну а я утверждаю, что не будет никакой награды. Настоящая награда — выжить, и выживать день за днем. И это у меня выходит лучше всего. Это мое ремесло. Вставайте на платформу.
— Это безопасно?
— А что в наши времена безопасно? Скажем так: если на этот раз она упадет, то это будет впервые.
С высоты доносится слегка астматичный шум дизельного двигателя.
— Поезд отправляется, зайдите в вагон, — слышен сверху голос Буна, отражающийся эхом, раскатистый, как глас Божий.
Мы поднимаемся медленно, без рывков. Бетонная колонна огромна, ее стены покрыты зеленой плесенью. Света, проникающего откуда-то сверху, едва хватает для того, чтобы оценить размеры постройки.
— Знаете, почему в Риме было столько фонтанов? — спрашивает меня Адель.
— Полагаю, что римляне любили воду.
— Ошибаетесь.
— Дай я ему объясню, — говорит Дюран. — Видите ли, святой отец, фонтаны имеют не только эстетическое, но и техническое значение. Они необходимы. При том, что древние римляне были превосходными инженерами и смогли выстроить акведуки, на протяжении сотен миль выдерживавшие рассчитанный до миллиметра наклон, вода, тем не менее, поступала в город с силой, которая разнесла бы трубопровод, если бы у нее не было отвода. А отводом были фонтаны. Вертикальные струи воды служили именно для того, чтобы сдерживать силу воды.
— Я не знал этого. Спасибо. Не ожидал от вас урока инженерного дела.
— Потому что вы относитесь ко мне предвзято. Видите ли, в своей… прошлой жизни я был архитектором.
Это меня не удивляет. Совершенно очевидно, что Дюран — не обыкновенный человек. Что вызывает у меня недоумение, так это его превращение в военного.
— Вы задумались о том, каким образом архитектор может стать солдатом?
— Да.
— По чистой случайности. И потом, в этом мире еще много чего можно построить. По меньшей мере, тот туннель снаружи, ограду, этот лифт…
— Это вы спроектировали их?
— Спроектировал и построил, по большей части. Вот этими руками.
