Михаил Поляков - Нам бы день продержаться…
Персидский старейшина шел первым в караване с дровами. Они не зря так хорошо поработали и нагрузили ишаков срубленной и увязанной в аккуратные вязанки древесиной. Высота кучи навьюченных дров втрое увеличивала рост животных. Ишакам, конечно, было трудно идти с такой поленницей над их спинами и головами, но прибыль от продажи в соседнем поселке должна была покрыть многие усилия своим объемом. У соседей дрова ценились высоко. Потому что деревья в их пустынных горах были редкостью, вырубленные под корень на растопку.
Соображал старик недолго. В его арсенале было мало русских слов, но полно интернациональных жестов и эмоций. От одной только мысли, что столько трудов и прибыль пропадут даром, если эти ненормальные уведут с собой весь караван в отместку за грабеж природных ресурсов своей территории, седые волосы шевелились во всех местах его организма сами по себе. Лейтенант, ехавший первым, уткнулся взглядом в фигуру худого и пожилого селянина, стоящего на коленях и распростершего разведенные руки к небу. Поза старика поперек тропы призывала небо, скрытое туманом облака, в свидетели, что произошла чудовищная ошибка.
– Иран! Иран! Иран! Иран! Иран! Иран! – не останавливаясь, даже не орал, а стонал он в плаче о возможной материальной потере и больших убытках. И с каждым словом кланялся и бил, бил, бил и бил кулаками и ладонями по чуть влажной горной земле, вымазывая и без того не очень чистые руки и рукава просторной одежды.
Битие родной земли и вопли старца не прошли даром для присутствующих. Летеха засомневался, иранцы возмущенно встали, грозно задвигали бровями и подняли гвалт с краев пешеходной трассы. На саму тропу выйти с обочин не решались. Количественного перевеса у местных не было. Оружия тоже. Они были рассредоточены в отличие от заслона вдоль тридцатиишачного каравана. А заслон сосредоточился за спиной старшего, с удивлением воззрившись на стоны и плач старейшины об иранской родине. На какое-то время все участники событий застопорились там, где находились, переваривая происшедшее. Иранцы поняли, что мы не соображали, что прем по их земле, и сейчас до нас это только начало доходить. Дунул ветерок и порвал и сдвинул клочья тучевого тумана. В образовавшуюся прореху мы ясно увидели в семистах метров от нас иранский поселок. От него двигался жандармский «ГАЗ-66», полный людьми в форме и с оружием. Автомобиль медленно отъезжал от дувала по бездорожью каменистого предполья в нашу сторону. Видать, жандармам тоже причиталась часть добычи. Иначе они бы даже ухом не повели бы в сторону границы и предприимчивых жителей кишлака.
В этот самый момент на младшего офицера, который рулил заслоном, снизошло откровение божье. И он, что называется, прозрел… И заговорил на самом понятном военном, русском языке, составленном в основном из монголо-татарских выражений.
– Ебаный в рот дурдом! Бляать! Ну ни хуя себе заслон! Суки! Куда вы, бляди, смотрели? Пограничники херовы! Деды недоделанные! А ну, заворачивай! Пидарасы слепошарые – кругом! Мать вашу в хвост и в гриву еб! Да я вас всех унавожу дома! Что вылупились, идиоты? Это – Иран! Сотру нах до позвоночника на левом! Сусанины, бляаать! Староссссслужащие! Уходим галопом! Аллюр – три креста! Разворачивай! И марш-марш! Уебываем к ебаной матери! – Команда, что называется, была слегка длинной, но в целом емкой, аргументированной и очень проникновенной. Все же удрать так сразу не получилось, народ, конечно, и сам трохи перепугался.
Одно дело на своей местности бить морды наглым сопредельщикам и выпинывать их подошвами и прикладами за пределы госграницы, а совсем другой коленкор, если вооруженная группа ПВ (КГБ, ФСБ, ФСК) ворвалась в соседнее мирное, независимое и представленное в ООН государство и устроила погром, нанеся своим видом моральный, психологический и физический вред как иностранным животным, которые свалились с тропы, груженные выше крыши ворованными предметами, так и их хозяевам, оскорбленным этим наездом в тот момент, когда они уже расслабились, оказавшись с краденым у нас имуществом на своей суверенной территории.
Мы уже насладились видом перевернутых ишаков и испуганными рожами дровосеков. Далее надо было быстренько развернуться и дружно, и скоренько покинуть соседнее государство – во избежание международного скандала, пограничных комиссаров с обеих сторон и обалденной головомойки для всех, кто будет крайними и иже рядом с ними. Разбираться потом будем. Этим бы все и закончилось. Но Бадья внес свою лепту в отношения с соседями на тропе прикрытия.
На земле вывалившийся из вязанки, притороченной на упавшего недалеко ишака, лежал КОЛУН. Бадья и сам не заметил, как он слетел с лошади на иранскую землю и обнял колун, поднятый с чужой земли. В соответствии с неписаными законами приграничья трофей был заработан честно. Они стырили у нас – мы забрали у них. Баш на баш. Вот только сбоку на тропе приподнялся вверх ишак, вознесенный вверх могучей спиной иранского селянина вместе с поклажей. Иранец тряхнул плечами, ишак с горой поленьев ухнул за тропу коротко, жалобно и пронзительно икнув. Так великаны с себя всякую мелочь сбрасывают. «Хлопчик» был под два метра ростом и возвышался над Бадьей на три его головы. Остальные досы смотрелись рядом с ним, как недоразвитые лилипуты в хламидах.
– Бляа-а-а-а! – вырвалось у тех, кто увидел вознесение ишака и явление огромного перса из-под поселкового транспорта. – Ни хуяа себе – досяра! – Без приказа трое пограничников спешились, один из них прихватил лошадей под уздцы, а два затвора лязгнули в унисон. И две маленькие черные дырочки на концах пламегасителей АК-семьдесятчетвертых уткнулись своими вероятными траекториями выброса пуль в ростовую фигуру дровосека, нависшую над нашим Бадейкиным. Великан на мелкие, еле видные отверстия стволов 5,45 мм внимания не обратил, как и остальные погонщики. Дед перестал опровергать заблуждения нашего заслона и остановился, вылупившись на немую сцену. Вокруг топали копытами возбужденные скачкой кони, храпели, выдыхая воздух через нос, звенели трензеля оголовий и антабки взятых за рукоять автоматов, шумели и орали иранцы, лейтенант материл всех вместе, требуя возвращения на Родину. А эти двое, Валерка и Перс, никого не слышали и не видели.
– А, бумырдукшряму длкольшдранса, агы? – требовал, обличая, то ли угрожал карой гигант маленькому Бадье сверху вниз, во всяком случае, такая непереводимая абракадабра нам всем и послышалась. «Пиза и адмирал Дениц», – подумали мы все, ща задавит, как тапок таракана. А грохнуть здоровяка на его территории не сахар, потом придется с собой тащить эту тушу к нам – иначе тюрьма или война.
– Брось, брось ты на хуй этот колун, Бадья! Бля, валим! В другой раз заберем! Это Иран! – заорали все наши наперебой, пытаясь вывести повара из клептоманского ступора. Будько никого не слышал. Он гипнотически вылупился снизу прямо в зрачки здоровенного перса и вывалил на него скороговоркой длинное предложение на чувашском языке, который, как и фарси, никто из нас не знал. Абракадабра услышанного диалога посыпалась на нас, как овес с фуражного склада в дырку перегородки.
– Булькрымбулдрымпыолбуль актинарызы душ-кан шурказ маркензас шартызе, – заколбасил Бадья (булькание повара почти не отличалось от тарабарщины перса); от неизвестного нам диалекта Будько впечатление было такое, что вроде он пристыдил здоровенного увальня, тот обмяк, поза иранца приняла не нависающий и угрожающий, а спокойный характер. В этот момент Шустрый, поняв бесполезность щелкания затворами автоматов на иранской территории, вспомнил, что иранцы уважают не современность оружия с его малюсенькой дырочкой в конце ствола, а его калибр. Он закинул автомат за спину и рванулся к повару, на ходу расстегивая кобуру с СПШ [30], вырвал пистолет из брезентового гнезда, на бегу «разломал» пополам, не глядя вытащил первый попавшийся патрон из укладки в кобуре и сунул в ствол. Шваркнул, объединяя в единое целое две половинки сигнального пистолета, и вскинул двадцатишестимиллиметровый ствол к лицу иранца. Размер дульного среза и вставляемого в ракетницу сигнального патрона поимел сокрушительное воздействие на окружающих заслон персов.
– А ну, блять, стоять, уебки! – завопил каптер всем вокруг без разбора, прерывая мирную беседу повара и дровосека на двух языках и встревая в нее на третьем командном.
«Пиндюлей за предупредительный выстрел по-любому получать придется, так хоть Бадью спасу. А то жрать варить некому будет на заставе. И так людей не хватает! Все не зазря пропадать перед Шефом и Комендантом! Та и колун пригодится. И досов приструню, чтоб неповадно, падло, было тырить у нас хозбытовуху!» – подумал Серега Шустрый, и мысли пронеслись в долю секунды. Хотя если бы Серега все это высказал вслух, то и полминуты бы не хватило.
