Юрий Любушкин -Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД
Один из перебежчиков свидетельствует, что посланный с донесение м в штаб полка после убытия с позиций батальона спецотряда с собаками, понёсшего накануне в бою большие потери, как, впрочем, и весь батальон, но уничтожившего много танков («горели по всему полю, не сосчитать…»), он наткнулся неподалёку в лесу на двух убитых солдат из своей роты. По всей видимости, они были убиты выстрелом в затылок. Это были те прибалты, которых изолировали, а потом и конвоировали в тыл особисты перед прибытием диверсионных спецгрупп с собаками.
Другой перебежчик (военнопленный) сообщил, что у них в батальоне перед тем, как прибыли группы военнослужащих с собаками–минёрами, особисты увели в тыл несколько человек, среди которых было три украинца, («кажется откуда‑то из‑под Львова, как они говорили с Галичины…»). Правда, один из них – со слов перебежчика – хранил при себе агитационную листовку–пропуск, сброшенную накануне с нашего самолёта, которая призывала русских добровольно сдаваться и переходить на сторону германской армии («бей сталинских жидов–комиссаров и переходи на нашу сторону…»). Одновременно такая листовка является и пропуском при добровольной сдаче. Расстрелянный украинец показывал эту листовку не только своим землякам. Перед арестом он как‑то обмолвился, что зачем ему «сражаться за Сталина и москалей», когда у них (его земляков) есть «ридна Украина и батька Бендера».
Другие арестованные особистами солдаты, в том числе и не украинцы («обыкновенные русские мужики… пострадали из‑за гадёныша – всех шлёпнули…»), были все из одного взвода, сослуживцы. Больше он их не видел. По слухам, их якобы застрелили при попытке к бегству, когда сопровождали в штаб полка («сержант – сука, наверное, заложил; выслужиться хочет, чтобы назначили командиром взвода заместо убитого «младшего»; а коли назначат, глянется сержант начальству, там, смотришь, и кубари в петлицы навесят вместо треугольников…»).
(И опять по тексту погуляла рука шефа Абвера, поставив жирные знаки вопроса напротив отчёркнутых красным карандашом слов «гадёныш» и «шлёпнули»).
…Ещё один перебежчик рассказал, что перед появлением спецгрупп с собаками особист беседовал с командиром батальона на повышенных тонах. Комбат на виду у всех завёл шашни (подчёркнуто красным карандашом и стоит знак вопроса) с молоденькой санинструкторшей («такая стерва кому хочешь голову вскружит, вот и пустился наш комбат во все тяжкие…»).
Все прощалось ему. Да и сам комполка смотрел сквозь пальцы на его любовные похождения («война–зараза, глянь, и пригребёт к себе когтистой лапищей, а здесь девка в полном соку, так что гуляй не хочу – живём однова…»). Майор был мужик геройский, рубаха–парень, к тому же орденоносец. На гитаре играет – заслушаешься! Таких бабы и девки любят. А он и сам не промах насчёт «сладенького»…(«рубаха–парень» снова подчёркнуто все тем же красным карандашом и стоит знак вопроса после слова «уточнить» на полях…)
Особист пригрозил комбату («а может, и самому девка глянулась: дюже сладенькая…»), что этот роман так даром для него не пройдёт («нечего на передовой дела амурные крутить, когда такое кругом…»). На что майор заметил: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Так что расстреливай, тудыт твою в качель, а девку не тронь – моя! На что ему особист язвительно заметил: а вот девку он как раз и пустит в расход первой. Комбат об столешницу хрясь кулаком – ничего у тебя не получится, чекист хренов! А тот ему спокойненько так, ну прямо по слогам – получится, милок, ещё как получится. И дня не пройдёт…
В общем, поговорили вволю.
Припомнил ему особист «чекиста хренового». Ещё как припомнил. Аукнулось – и дня не прошло…
В сумерки прибыло в окопы несколько спецгрупп с собаками–минёрами («Ну и дела, вот это да – танки будут подрывать фрицевские…»). Комбат наотрез отказался предоставить им свой просторный блиндаж для размещения. И понятно, почему…
Ни хрена, мои солдаты ютятся по землянкам, спят по очереди. А эти не баре: перетопчутся со своими псами в траншеях.
Эх, майор, майор! Зря он так…
С рассвета атаки одна за одной. Белый свет в копеечку (И опять пометки шефа Абвера – «чёртов русский сленг!»)показался. Благо хоть погода – снег с дождём. И то радость великая – не бомбят «лаптежники». В общем, здорово действуют эти… Ну, которые с собаками. Двенадцать танков изничтожили. Что ни говори, а ловко у них это получилось.
То ли погода на фрицев подействовала, то ли поняли, что им тут непрохонжа. Да только атаки их в тот день больше не повторялись. Потому и радость великая по окопам: гуляй, рванина, живы остались! Живы! И это после такой мясорубки – даже и не верилось. Вот каждый день бы так: и танки собаками подрываются, и тучи над землёй стелются, – вот вам «лаптежники», накось выкуси… Одно плохо в такую непогодь, ни обсушиться, ни согреться – слякоть по колено. Да тут ещё задержка с «наркомовскими» приключилась… Эх, дела бедовые!.. И все бы ничего, да, видно, так на войне не бывает, чтобы все сразу и сладко, и гладко… Не бывает…
Как только фрицы угомонились, наш герой–комбат был арестован особистами вместе со своей ППЖ. Прав оказался чекист: и дня не прошло. Сдержал, значитца, слово своё… М–да–аа, вот как оно по судьбе вырисовывается. И то верно: плетью обуха не перешибёшь. (И снова поработал красный карандаш Канариса – зер гутт! Zoldaten Sleng?..) А комбатовской крале вменялось, что она якобы все пыталась выяснить у «мальчиков» (ну–у этих, которые «секретные», с овчарами), «откуда они». И как они управляются с такой сворой. Довыяснялась, стерва, потаскушка смазливая. Сперва с комполка тешилась. А когда ему надоела – а может, тоже перед особистами забздел – дружбану своему передал, тоже командиру батальона. А когда того шибко ранило, недолго горевала. К нашему майору сбежала. А тот и слюни развесил, втюрился по уши, будто никогда баб и девок не видел. Вот и влип, дурень, за свою влюбчивость по самое не могу…
Не мудрено – по всему видно – девка–огонь. Не устоишь перед такой. Так‑то оно так, но переходящий красный вымпел, как в нашем МТС, он и есть переходящий. Только на этом песенка её была спета. (И снова пометка красным карандашом – («Что есть переходящий красный вымпел?»).
…Комбат наш все пытался её урезонить – «молчи, дура, под монастырь нас обоих подведёшь, загремим под фанфары, к едрене фене. Как пить дать «загремим».
А она опять за своё – ты чо, старлея какого‑то испугался? Ну, ты, майор, даёшь, а ещё орденоносец…
Он ей лишь устало возражает: «Шлёпнут нас чекисты обоих за милую душу и глазом не моргнут. Ей–богу шлёпнут». Как в воду глядел.
А стерве‑то что – море по колено. Опять за своё… Да и под хмельком была. Любила она водочку. Комбат даже часового у входа в блиндаж выставил, чтобы не в ыпускать её оттуда. Кого там… Что для неё часовой? Простой солдат, так, тля… А она полюбовница самого майора–орденоносца. Это вам – не фунт изюму! И нет для неё никаких преград–ограничений. Часовой? – да хоть десять выставляйте. Что хочу, то и ворочу. Моя власть.
Эх–ма, горе не беда… Да выходит по всему беда. Да ещё какая беда: горе–горькое.
Вот, это видимо, и переполнило чашу терпения особистов. Прибыло их несколько человек вместе с «секретными». И на беду двое особистов погибли на рассвете при артобстреле. Все одно к одному… А тут ещё «секретные» понесли ощутимые потери в бою. Поэтому особисты, не церемонясь, прихватили комбата за жабры вместе с его ППЖ. – «Загремели под фанфары». Загремели.
(«Ну и язык у этих проклятых русских! И что значит: «прихватить за жабры», «по самое не могу», «под фанфары загремим»? И как это там у них – «ППЖ»? О, майн готт! Мой разум отказывается это воспринимать. Варвары, и язык у них варварский».)
…Очевидцы рассказывали, как белугой ревела потаскушка, – все не верила, что это всерьёз. Дошутковалась, стерва. Впрочем, все это происходило на моих глазах. Потом вдруг нашу роту вывели под вечер недалеко в тыл, в лесок. Построили нас на опушке. Поначалу думали на переформировку, слушок такой ходил. Однако все вышло иначе… Страшно до жути вышло. Вот война, подлюка, какие фортеля выбрасывает…
Ротный и взводные глаза вниз опустили, не смотрят на комбата. Понимают, что к чему. Я вот признаюсь честно, как на духу, в такой исход не верил. Думал, попугают для острастки, и делу конец. Отпустят майора и санинструкторшу с миром. Ан нет… Вон как оно вышло. И на душе муторно, и мурашки по телу: неужели и взаправду шлёпнут майора нашего и его ППЖ? Сомнений нет. Вывели отделение. Слава богу, не наше! Как тут такой грех на душу брать, скажите на милость? Хоть тут повезло. Старший из особистов сорвал орден с груди майора – не позорь награду!
Девка ему бухнулась в ноги: «Дяденька, миленький, прости меня дуру! Не со зла я… Дя–я-день‑ка–аа… – И сапоги ему целует. – Беременная я! Ребёночка жду, дяденька. Про–оо–сти–и-ии…»
