Сергей Мусаниф - Имперские войны
Наверное, Юлию в похожей ситуации пришлось куда тяжелее.
После ужина Дойл увязался за Клозе в его каюту и вольготно развалился на хозяйской кровати.
– Поговорим отстраненно, – предложил он. – Мне хотелось бы знать твое мнение относительно окончания боя, из которого мы выпали не в ту сторону. Как думаешь, мы победили?
– Я уже говорил, что понятия не имею.
– Надеюсь, что мы выиграли.
– Лучше бы мы проиграли, – сказал Клозе.
– Ты что, изменник?
– Нет.
– Если ты не изменник, то твое заявление звучит довольно странно.
– Я придерживаюсь концепции, что нет ничего хорошего в хорошем начале. Истории, которые неплохо начинаются, имеют обыкновение весьма печально заканчиваться. Вот если все началось дерьмово и ты добирался к финалу с потом, кровью и запахом пороха, тогда этот финал будет именно такой, какой тебе нужен! А когда все гладко… Чем ровнее начало, тем больше шансов, что дальше все пойдет наперекосяк.
– Правда?
– Не знаю. Я просто так думаю.
– Как часто это срабатывало?
– Со мной – почти всегда.
– Значит, можно назвать это законом Клозе.
– Вполне, – сказал Клозе. – Я все время вляпываюсь в какое-то дерьмо. Не помню ни одной операции с моим участием, в которой бы все прошло гладко.
– Тем не менее сам ты до сих пор жив.
– Можно назвать это безумным везением Клозе.
– Ты женат?
– Нет.
– А был когда-нибудь?
– Нет.
– А девушка есть?
– Твое какое дело? Что ты ко мне пристал?
– Мне любопытно.
– Любопытство убивает не только кошек.
– Когда любопытство захочет меня убить, пусть прихватит с собой еще шестерых парней.
– Хватит и меня одного с бейсбольной битой.
– Не хватит. Ты же видел, как я стреляю.
– По неподвижным мишеням. Попробовал бы ты пилотировать и стрелять одновременно.
– Ты меня уже достал со своим пилотированием. Ты всерьез считаешь, что пилоты лучше всех?
– Да.
– Это только твое частное мнение.
– Верно. Но ты все равно обязан его уважать.
– Только при условии, что ты будешь уважать мое мнение.
– Сначала я должен узнать, в чем оно состоит.
– Пилоты – такие же обычные солдаты, как и десантники, пехотинцы или штурмовики. Элита всех родов войск – это бомбардиры.
– Большей чуши я в жизни не слышал.
– Ты не собираешься уважать мое частное мнение?
– Я не должен уважать всякую фигню, – сказал Клозе. – И вообще, как бы ты стрелял, если бы тебя никто не возил? Пилоты круче, потому что мы можем и летать, и стрелять. А вы только стреляете. Рожденные ползать летать не могут.
– Ну ты и хам. У тебя просто не может быть девушки.
– Откуда ты знаешь? Некоторые девушки любят хамов. Проблема только в том, что я девушек не люблю.
– Мальчиков? – оживился Дойл.
– Женщин, – сказал Клозе. – В моем возрасте любить девушек еще рано. Мужчина начинает интересоваться молоденькими девушками только после сорока.
– Тебе это не светит. Ты – лихач и до сорока просто не доживешь.
– Вот тебе фигу. Я вас всех переживу, – сказал Клозе. – Я еще закручу «мертвую петлю» над твоей безымянной ирландской могилой.
– Все пилоты такие неисправимые оптимисты?
– Все бомбардиры такие нудные?
– Мне просто страшно, – заявил вдруг Дойл. – Это неправильная война.
– Правильных войн не бывает.
– Я не о том, – сказал Дойл. – Не в общефилософском плане. Мне кажется, что мы как-то неправильно воюем.
– В каком это плане неправильно?
– Как с людьми. Приписали себе тактическое и техническое превосходство и строим свою стратегию на том, что они априори глупее и слабее нас. Мне всегда казалось, что война между двумя разными цивилизациями в первую очередь должна быть войной разумов, а не пушек и кораблей. Как-то слишком примитивно мы эту проблему решаем.
– Тактик, – восхитился Клозе. – Стратег. Лично я люблю, когда все просто.
– Не верю я, что может быть просто, – сказал Дойл.
– Пока все тупо, – сказал Клозе. – Они долго к нам летели, мы их встретили и с ними сразились. Не бог весть какая операция, конечно, но и с их стороны я особых военных талантов не заметил.
– Интересно, что им от нас надо?
– Планеты, – предположил Клозе. – Жизненное пространство. Воду. Кислород. Тетрадон. Пластмассовые погремушки. Компьютерные стрелялки. А может быть, они просто не любят всех, кто не таракан. Какая разница! В диалог-то они все равно не вступают.
– Вряд ли это жизненное пространство, – сказал Дойл. – В поисках подходящих для жизни планет они забрались слишком уж далеко.
– Может, ближе ничего не оказалось.
– Сомневаюсь.
– Ты думаешь, причиной войны являются только расовые… видовые предрассудки?
– У нас вид этих тварей вызывает омерзение. Может, у них с нами то же самое.
– Мы их истреблять не бросились.
– Потому что они нас первые нашли.
– Ты думаешь, что если бы мы их обнаружили, то все равно была бы война?
– Конечно, – сказал Дойл. – Нам объяснили бы, что галактика слишком тесна для двух цивилизаций, что непонятное всегда представляет угрозу, и мы отправились бы в дальний поход громить родную систему таргов. Или родные системы. Мне кажется, по-другому просто невозможно. Вот представь ситуацию – ты идешь по лесу и видишь здоровенного медведя. Он тебя вроде бы и не трогает, бредет куда-то по своим делам, но курс его проводит совсем рядом с твоим и вам приходится идти на близком расстоянии друг от друга. Ты не знаешь, что у этого медведя на уме, и не можешь чувствовать себя комфортно в такой ситуации. Неужели ты не пристрелишь этого медведя превентивно, прежде чем он отгрызет тебе голову?
– Ты не говорил, есть ли у меня ружье.
– Что бы ты делал в лесу без ружья?
– Гулял.
– Я сказал, ты в лесу, а не в парке. В настоящем лесу без ружья делать нечего.
– И ты считаешь, что единственным выходом из этой ситуации будет смерть медведя?
– Или твоя.
– Я могу убежать.
– Ты повернешься к хищнику спиной?
– Тогда он может убежать.
– Будь ты медведем, ты бы повернулся спиной к человеку с ружьем?
– Я никогда не думал о себе как о медведе.
– В этом твоя проблема.
– В том, что я никогда не ставил себя на место медведя?
– В том, что ты не рассматриваешь проблему с разных сторон.
– Когда ты смотришь в прицел, то видишь только одну сторону мишени. Неужели я должен объяснять такие вещи бомбардиру?
Глава 5
Ублюдок тупой! Урод! Сукин сын!
Как он меня поимел! Нет, ну как же он меня поимел!
Юлию хотелось чего-нибудь сломать. Он уже вырвал с корнем монитор и швырнул его на пол, но чудо современных технологий не билось даже от удара с ноги. Стол удалось только перевернуть, но не больше, потому что он был слишком тяжелый. Лампы под потолком не бились: Морганы строили основательно и все плафоны оказались из бронированного стекла.
Юлию хотелось крушить. Он дико сожалел, что его отец умер. Если бы старый ублюдок был жив, Юлий удовольствием бы его пристрелил. Нет, не пристрелил бы. Это было слишком легким выходом.
Забил бы ногами до смерти.
Юлию хотелось сделать отцу больно. Он выхватил из-под мундира пистолет (император тоже был офицером и ему полагался «офицерский сороковой») и начал всаживать в отцовские картины пулю за пулей. В картины, в деньги, которые были в них вложены, в горящие корабли и пылающие планеты, в четыреста лет славы и чести Морганов, которые оказались стертыми в пыль одним куском белой бумаги.
И этот ублюдок еще смел называть предателем Гая!
Привлеченные звуками выстрелов телохранители ворвались в кабинет и чуть не схлопотали пулю. Потом они аккуратно, чтобы ничего не сломать, повалили императора на пол и отобрали у него пистолет.
Придавленный к ковру весом трех одетых в бронекостюмы тел, Юлий немного успокоился и приказал мордоворотам слезть со своего сюзерена.
– А вы больше не будете тут все крушить? – смущенно поинтересовались мордовороты.
– Не буду. Слово даю.
Мордовороты облегченно выдохнули, слезли с Юлия и помогли ему подняться. Вопросов они не задавали: каждого императора свои причуды и влезать во все это телохранителям нет никакой необходимости. Пусть императорский психиатр разбирается.
Во дворец Юлий вернулся в растрепанных чувствах. Желание убивать никуда не делось, но вместе с ним пришла и злость на самого себя. Все же было так очевидно, все лежало на поверхности. Головоломка оказалась не из самых сложных, она фактически была уже собрана, не хватало только одного ключевого фрагмента, чтобы все встало на свои места.
Юлий в который раз спрашивал себя, почему он не заметил этого раньше.
