Михаил Каштанов - Рождённый в сраженьях...
Док с трудом заставил себя разжать пальцы сжавшие подлокотники чуть не до треска. ЛДК противно пискнул, заметив непорядок, и увеличил подачу транквилизатора. Чтобы переключится и снять не нужное сейчас напряжение, Док правой рукой слегка пошевелил рычажок управления в рукояти кресла. Как бы в ответ на его касание ожили динамики в изголовье. Голос Жеки был надтреснутым и хриплым от огромного количества выкуренных сигарет.
— Товарищи. Минутная готовность.
Почти забытое обращение из тех, давних и счастливых, лет, как привет из их будущего. В динамиках щелкнуло и вдруг накрыло волной русского по духу и немецкого по факту написания:
Наверх вы товарищи, все по местам!
Последний парад наступает…
Легкое сопротивление под пальцами. Едва ощутимый щелчок. Половинки шлема медленно смыкаются. Темнота. Тихий писк таймера. Нарастающее ощущение покалывания в голове. Писк сменяется тонким электронным звоном. Поехали! Темнота взрывается болью и призрачным серым светом. Сквозь боль, откуда-то из невообразимого далека, бестелесный голос интеркома: «Тридцатое марта тысяча девятьсот двадцать третьего года».
Пожар в корпусе НИИ под Петербургом, случившийся в выходной день, не привлек внимания СМИ и обывателей. Мало ли что сейчас горит и взрывается? О жертвах не сообщалось, а без этого жвачному обывательскому стаду не интересно. Об остальном позаботились сотрудники спецслужб России, да и не только её.
Все оставшееся от лабораторного комплекса, под предлогом выяснения причин пожара, просеяли буквально через сито. Но Малыш, и на срочной и потом, в «конторе», не зря учился прятать концы в воду, и свою последнюю операцию провел на «отлично». Какая-то химия, термит. В результате — только оплавленные до стеклянного состояния камни и пепел. «Сделка века», обещавшая принести на счета современных «правителей» России и их хозяев миллиарды новеньких лягушачьих шкурок, не состоялась. Сорвав по пути множество погон и даже голов. Лаборатория погибла.
Но всё ещё только начиналось…
30.03.1923. Москва. Кремль.Хорошо, что сегодня он остался ночевать в своем кабинете: работал допоздна и прилег отдохнуть уже под утро. И тут на него навалилось ЭТО.
Сталин умел контролировать свои эмоции. Умел превращать их силу в трезвый расчет и действие. Партийный псевдоним давно стал частью его личности, но все имеет свой предел прочности.
Проснувшись, если «это» можно, конечно, назвать сном, с утробным, каким-то звериным, рыком вскочил с постели. Зажав голову руками, заметался по тесной комнате из угла в угол. Наконец остановился у окна. Прижался пылающим лбом к холодному стеклу. В горле заклокотало, и наружу вырвался поток брани. Вперемежку, грузинские и русские слова, выстраивались в замысловатую цепочку. Наконец иссяк. Стало немного легче. Подошел к столу. Еще подрагивающей рукой взял из раскрытой пачки папиросу. Тщательно обмял мундштук. Специально неторопливо вынул спичку. Покрутил её в пальцах. Привычные действия помогали успокоиться. Наконец закурил. Выпустил струйку дыма в потолок. Только теперь заметил, что стоит на полу босиком. Не вынимая папиросы изо рта сел на узкую кровать со скомканным тонким одеялом. Обулся, наклонив голову в сторону, чтобы дым не ел глаза. Встал. Тщательно затушил папиросу в большой хрустальной пепельнице. И вдруг вздрогнул и согнулся, словно от приступа боли. Если бы кто-нибудь, мог увидеть в этот момент его глаза! Медленно, словно поднимая на плечах неимоверную тяжесть, выпрямился.
— Ошибся, я ошибся. Иуды, предатели, свою страну… Мать свою продали! Ненавижу. Ошибся. А они ошибок не прощают. Но больше не ошибусь. Всех, всех… У-у-у! Думаете, за проливами и океанами спрятались?! Достану. Всех достану! И уничтожу. Всех. Закопали… Даже пуговицы срезали! Надя… Предала, не поняла… Дура! А Василия я вам не отдам! И Россию не отдам…
Сталин замолчал. Стоял, опершись о стол и невидяще глядя перед собой. Он не сломается. Он — Сталин. Он не сдастся. Он — Сталин. Он сейчас соберет всю свою боль и ненависть и не даст им выхода, а сядет работать. РАБОТАТЬ. Ибо ТЕПЕРЬ это его работа.
КисловодскФрунзе проснулся от собственного рыка. Такого с ним никогда не было. Даже сидя в камере смертников, умел держать себя в руках. А тут! Пришлось успокаивать жену и вбежавшую обслугу из персонала. Вышел в другую комнату. Дрожащей рукой налил стакан воды из стоявшего на столике хрустального графина. Торопливо, крупными глотками, так что боль прокатилась по пищеводу, выпил. Немного отпустило. Теперь папиросу. Ароматный, кисловато-терпкий, дымок приятно защипал горло. Вот и хорошо. Уже лучше. Сел в кресло. Вытянул ноги. Теперь можно спокойно (если получится) разобраться в ночном кошмаре. Напольные часы в углу мягко пробили четыре раза. Скоро утро, все равно не уснуть. Фрунзе прикрыл глаза, вспоминая, и почувствовал, как холодные пальцы снова сжали горло. Перед глазами, как в невиданном цветном кино замелькали знакомые и незнакомые лица. Колонны марширующих солдат и бронемашин неизвестной конструкции. Чудовищные корабли выбрасывали из своих не менее чудовищных орудий столбы огня. Армады самолетов превращали в руины города. Боль, ужас, смерть. Страшное чувство безысходности в смеси с дикой, звериной яростью и ненавистью. Картины развала и гибели страны, в которой каким-то неведомым образом он узнавал Россию. И за всем этим, как фон, развеваются знамена Британии и, почему-то, САСШ. Невероятно гротескная, но от этого не менее узнаваемая картина осуществления старого как мир принципа — разделяй и властвуй. Схватившиеся друг с другом в смертельной схватке, науськанные этой заморско-заокеанской силой, Европа, СССР и Япония. Их закат и трагическое угасание под давлением расползающегося по миру хамства, тупости и агрессивной жадности. Непереносимые сцены гнусного, невозможного разврата и скотства. Апокалипсис цивилизации.
Откуда все это? Голова гудела от распиравших её образов и мыслей. Наконец мозг не выдержал такой перегрузки, и Фрунзе все-таки провалился в сон. На этот раз без всяких сновидений.
Проснулся, несмотря на пережитые кошмары, удивительно свежим и отдохнувшим. Хотелось петь или плясать, сворачивать горы или совершать невозможное. И впервые за последние годы ничего не болело. Только нестерпимо чесались старые шрамы.
* * *Видимо Док немного перестарался со своими эмоциями. Но в итоге все оказалось даже к лучшему. Загнанная в подсознание информация адаптировалась постепенно, но надежно. Мир уже начал меняться. Пока незаметно. Но ведь главное — начало?
