Вечерний Чарльстон - Дынин Максим

Лицо Горчакова оставалось доброжелательным, равно как и его тон, но слова его, произнесенные весьма учтиво, меня не обрадовали:

– Граф, смею вас заверить, что его императорское величество император Николай Павлович отнюдь не против выдачи подданных его императорского величества Франца-Иосифа. Достаточно только предъявить неоспоримые доказательства виновности того или иного из числа ваших подданных, после чего таковые будут рассмотрены Министерством иностранных дел и лично его императорским величеством. Что же касается присутствия наших войск на территориях Дунайских княжеств, то смею вас заверить, что в договоре между нашими империями указана таковая возможность, причем до заключения мира с Османской империей никаких ограничений на их количество не прописано.

– Но… – только и смог я вымолвить, пораженный наглостью русского посланника. – Между Петербургом и Константинополем установлено перемирие.

– Смею напомнить, что самого мирного соглашения с турками – где бы их столица в будущем ни находилась – на данный момент подписано не было. Но даже в мирное время присутствие наших войск в Молдавии и Валахии разрешено при условии, что их численность в вышеуказанных княжествах не будет превышать более чем на пять тысяч штыков или сабель количество ваших войск в третьем из княжеств, Трансильвании. Прошу вас обратить внимание, что численность ваших войск даже в приграничных городах этого княжества превышает таковую на территориях Молдавии и Валахии.

Далее. Мне неизвестно о существовании каких-либо договоренностей об ограничениях на присутствие российских войск на территории Волыни либо Царства Польского. Могу вас, впрочем, заверить, что и здесь численность наших войск гораздо меньше количества австрийских войск на приграничной территории Галиции и Лодомерии. Но запрет на какие-либо действия на территории Галиции и Лодомерии, направленные против России, действительно указан в тексте нашего договора, и он, насколько мне известно, нарушается. Имеются сведения, что русские школы и общества на подконтрольной вами территории закрываются, печать книг на великорусском языке запрещена, многие представители русского народа находятся в тюрьмах, часто без предъявления им обвинений. Прошу вас разобраться, выпустить невинных из тюрем и позаботиться о том, дабы наш договор соблюдался.

Горчаков замолчал, а на его лице оставалась все та же лучезарная улыбка. Этот русский князь чем-то напоминал мне добродушного мопса, который только и ждет, когда его почешут за ушком. Только у этого мопса были острые клыки, которыми он мог больно вцепиться в глотку своему оппоненту.

Во мне все внутри закипело. Да как этот престарелый бонвиван смеет насмехаться не просто над министром иностранных дел Империи, но и над боевым генералом!

Да, министром я стал довольно-таки неожиданно. Как-то вечером в ноябре прошлого года мне мой адъютант передал конверт, который принес «некто, не пожелавший себя объявить». На нем было лишь начертано «графу фон Менсдорффу-Пули лично в руки». А вот почерк я узнал сразу – это была рука князя Клеменса Венцеля Лотара фон Меттерниха, столь успешно проявившего себя на посту министра иностранных дел и столь незаслуженно потерявшего этот пост и подвергшегося репрессиям во время мятежа 1848 года.

На следующий день я тайно посетил этого великого человека. После обычных политесов и стаканчика рейнского из родных его мест он улыбнулся мне одними губами и спросил:

– Не кажется ли вам, герр генерал, что наша империя слишком уж лебезит перед восточными варварами?

– Эксцеленц, я с вами абсолютно согласен. Мы, как трусливые шавки, бежали из Дунайских княжеств и, кроме того, абсолютно возмутительным образом потакаем русофилам в Галиции и Лодомерии. Мне кажется, что нам следовало бы занять намного более жесткую позицию, а возможно, и вступить в войну на стороне Англии. И Франции, пока русский выкормыш Плон-Плон не совершил переворот против законного императора.

– Да, я помню, что ваша матушка – родная сестра матери королевы Виктории… А чем вам Плон-Плон не угодил?

– Он отдал кантон Метц, в котором находится мое родовое имение Пуйи [3], новосозданному Эльзасу – Немецкой Лотарингии, хотя в этом селении никто никогда не разговаривал по-немецки. Более того, сие новое образование де-факто превращается в некую колонию Пруссии, нашего злейшего врага в германском мире.

– Понятно… Герр генерал, не буду ходить вокруг да около [4]. Недавно ко мне приходил Соломон Майер фон Ротшильд. Он выразил заинтересованность в том, чтобы я вернулся на пост министра иностранных дел Австрийской империи. Но возраст у меня, увы, уже не тот, да и здоровье заставляет желать лучшего. Так что я хотел бы вместо себя порекомендовать вас. А я мог бы оказать вам любую неофициальную помощь.

– Но, эксцеленц, как посмотрит на все это его императорское величество?

– После меня фон Ротшильд собирался посетить его величество. Именно поэтому я и считаю, что дни фон Рехберга сочтены, и что в течение нескольких дней император отправит его в отставку и назначит вас его преемником. По моей рекомендации. Сразу после этого нам неплохо было бы снова встретиться и обсудить ваши дальнейшие шаги на этом поприще.

Все произошло именно так, как Меттерних и предвидел. Первым моим шагом в министерском кресле была докладная записка на имя императора о подозрениях в измене в адрес фон Рехберга и посланника в Петербурге графа Фикельмона. Но когда за Рехбергом пришли, оказалось, что его уже нет в Вене.

К моему удивлению, фон Меттерних был весьма доволен таким положением вещей.

– Теперь следующий ваш шаг – вызовите русского посланника Горчакова в министерство и предъявите ему этот ультиматум. – И он протянул мне папку с несколькими листами бумаги, а затем подробно проинструктировал меня о линии поведения.

Так что я лишь сказал Горчакову:

– Князь, потрудитесь передать наши требования вашему императору, по возможности лично. И в течение месяца я ожидаю положительный ответ. Иначе Австрия не будет считать себя связанной какими-либо обязательствами в отношении Российской империи.

8 февраля (27 января) 1855 года.

Деревня Хёстеркёб около Копенгагена.

Екатерина Алановна Филонова,

в девичестве Катриона МакГрегор.

А в Дании Молли О’Халлоран

– Как ты мог, Патрик! Как ты только мог! – я не узнавала свой голос. Никогда я до этого не орала, но тут… А что делать, если твой муж тебе изменил… Тем более еще и за деньги из семейного бюджета.

– Но, милая, у тебя же… эти дни… А мне что было делать? Я мужчина, у меня… потребности…

Несколько датчан вышли из пивной и посмотрели на нас, осуждающе покачивая головами – мол, к Хельге ходят все кому не лень, и что в этом такого? Мало ли что волосы нечесаные, глаза водянистые, тело похоже на стиральную доску, да и рожа, кстати, тоже. Зато не откажет – а еще и нальет… А что она любит мужчин за денежку, так и ей жить-то надо – она же вдова.

Хельга выглянула из окна флигеля и выдала на ломаном английском:

– Патрик но кэн, ха-ха-ха… – Мол, не получилось у него. Помню, Феденька сказал – прикинусь импотентом. Получилось, как видим.

– Сволочь ты, сволочь!!! – и я отвесила ему звонкую пощечину. – Я сейчас же уезжаю! – и побежала в дом, якобы паковать вещи. Федя покорно потрусил за мной.

Дома, в промежутках между криками, я тихонько спросила его:

– А что было?

– Да что? Пришел, налила своей самогонки, я выпил, она деловито разделась, но не успела улечься, как я сказал с грустью, что, мол, не получается у меня, и показал… между ног. Даже ничего не снял. Она мне лишь сразу же заявила, «денег не верну», я лишь печально кивнул, она же смягчилась и добавила: «в следующий раз будет скидка – пятьдесят процентов»…

– Да ты все равно столько не выпьешь! – вспомнила я анекдот, рассказанный мне Федей, когда мы планировали эту эпопею. И сразу же заорала на публику: – Денег еще дай, сволочь!