Валерий Алфеевский - По памяти и с натуры 1
На страницах моего дневника ручьями льется кровь, пылают пожары. Германия лежит в развалинах. Моя воинственность пугает маму.
У меня большая семья: Мишка, Сережа — рыжая обезьяна — и немецкий шуцман Володя в синем мундире и белых лайковых перчатках. В быту я не проявляю никакого шовинизма и женил моего Володю, немецкого шуцмана, на Женькиной кукле, которую она тщетно пытается вернуть домой.
Я поступаю в приготовительный класс Первой мужской гимназии. С поступлением в гимназию я как-то внезапно повзрослел. Война шведов с немцами потеряла для меня всякий интерес.
В свободное время папа пишет картину: солдаты воюющих наций распинают на Голгофе Христа. Война стала повседневностью. Каждый день я листаю журналы, целые страницы которых заполнены маленькими фотографиями убитых и раненых. В столовой мама с подругами шьет противогазы.
Первая мужская гимназия
В конце августа 1914-го отец привел меня, восьмилетнего мальчика, держать вступительные экзамены в приготовительный класс Первой мужской гимназии. Дед мой, отец и дядя учились в этой гимназии.
Накануне в парикмахерской меня подстригли «под наследника».
Широкая мраморная лестница, покрытая красным ковром, прямо из вестибюля ведет на второй этаж. Там, наверху, через раскрытые двери в полумраке блестит золото колонн и паникадил. Внушительной наружности швейцар с седой бородой, одетый во что-то длинное с желтыми галунами, берет наши вещи и указывает наверх.
Помню первый экзамен — по Закону Божьему. За столом, на торце, священник в широкой серой рясе. Густые длинные седеющие волосы и курчавая борода, на цепочке большой крест. За столом в вицмундирах инспектор и педагоги.
В большом классе стоял несмолкаемый шум тихих голосов множества мальчиков, шум плотный, непроницаемый, ни на минуту не затихавший, напоминавший жужжание цветочных мух в жаркий июльский полдень.
Едва расслышал свою фамилию, скорее догадался. Мои щеки горели, глаза блестели.
1. Портрет отца. 1958
«Подойди поближе, раб божий Валерий, и прочти „Отче наш“». Я молчал, как мне показалось, целую вечность, а потом услышал, как мои губы беззвучно шептали молитву. Батюшка ласково погладил меня по голове своей большой теплой рукой и поставил мне пятерку. Я вылетел пулей к ожидавшему меня в коридоре отцу. Я принят.
В огромном актовом зале стены белого мрамора, окна на высоте второго этажа. В роскошных золотых рамах портреты царей и цариц дома Романовых. Все мы, маленькие мальчики, здесь с родителями. Директор, инспектор и все учителя в вицмундирах похожи на генералов. На втором плане портрет Александра I, портрет висит прямо передо мной. Генерал-директор зачитывает текст вступительной речи, как приказ по армии. От возбуждения и томительной скуки наша маленькая армия находится в непрерывном движении, готовая вот-вот рассыпаться, нас с трудом сдерживают родители. Я получаю билет и памятную книжку. В понедельник первый день занятий.
Еще за неделю до этого, как только я выдержал экзамен, я с папой пошел к портному, на вывеске которого был изображен лев, вцепившийся в пуговицу шинели маленького гимназиста. На вывеске огромными буквами: «Врешь, не оторвешь, у Заглухинского сшито».
В понедельник в гимназической куртке тонкого мышиного цвета сукна, подпоясанный широким черным лаковым поясом с серебряной бляхой, в моих первых длинных брюках я стою на молебне в бывшей домовой церкви князей Голицыных, теперь гимназической. Мы прочитали «Отче наш» и врассыпную устремились по коридорам в классы.
Мне ставят подножку, я растягиваюсь на полу, потом я сам ставлю кому-то подножку и неожиданно попадаю в крепкие руки инспектора Федора Семеновича Коробкина, грозы всех гимназистов. Спрашивает мою фамилию и говорит: «В отца пошел». Отец и дядя кончили Первую гимназию при Коробкине.
По утрам мы с мамой садились на тринадцатый трамвай Бельгийского общества, новенький, красного дерева, пустой, с кондуктором. Трамвай весело несется по Тверской и мчится вдоль бульваров к храму Христа Спасителя.
На мне длинная шинель, а за спиной ранец, доверху набитый новенькими учебниками. Выходя из вагона, упал на спину, и тяжелый ранец не дает мне подняться. Моя мама растрогана до слез, смеется, а мне стыдно, что я такой маленький.
Я в приготовительном классе нормального отделения. Есть параллельный, нормальный считается лучше, хотя оба они совершенно одинаковые. Между двумя этими классами неутихающая вражда.
Первый урок, урок Закона Божьего. В классе стоит неумолкаемый шум, мальчишки все время встают со своих мест, поднимая руки, и просят позволения выйти — на самом деле, чтобы присоединиться к тем трем-четырем еврейским мальчикам, которые проводят время в коридорах, освобожденные от уроков Закона Божьего.
Еще два урока: русский и арифметика.
Длинный громкий звонок — большая перемена. В общем потоке устремляюсь куда-то вниз, в нескончаемо длинный со сводчатыми потолками зал, похожий на коридор. Пол каменный в белую крапинку. В амбразурах окон сидят булочники — все в белом, на голове высокие поварские колпаки, рядом большие корзины с выборгскими кренделями, бутерброды с колбасой и сыром, покрытые накрахмаленными полотенцами. Стоит невообразимый, фантастический шум, от которого у меня кружится голова. Не успел опомниться, как громко и требовательно прозвучал звонок, извещающий о конце перемены. Я бросился в класс, наверх, но перепутал лестницы и попал к старшеклассникам.
Коридор был заполнен великанами. Я пробирался между ними, как пробираются через высокоствольный лес. Я похищен — один из великанов нагибается, и, схватив меня, высоко поднимает в воздух, и уносит в класс, несмотря на отчаянное мое сопротивление. Меня усаживают на скамью, гладят по голове, угощают шоколадом, дарят марки.
В. С. Алфеевский. 1914
Третий звонок, входит учитель, все встают, меня прячут. Учитель спрашивает: «Господа, что у вас там происходит?» Он направляется к нам. Я освобожден.
Пройдет немного меньше года, и на гимназическом дворе великаны будут под руководством унтера проходить строевую подготовку и учиться обращаться с деревянными винтовками.
Гимназия была накануне большой перемены. Многие из великанов полягут на германских фронтах, других, уцелевших, гражданская война разбросает по стране в непримиримом противостоянии. Ничего этого я тогда знать не мог.
В Леонтьевском переулке
В Леонтьевском переулке небольшой особняк с длинными узкими окнами на уровне второго этажа. Прямо от порога крутая деревянная лестница ведет наверх. Наверху антикварная лавка без вывески, по-домашнему.
Вскоре после полудня, когда кончаются занятия в гимназиях, по лестнице непрерывным потоком вверх взбираются маленькие мальчики в длинных шинелях, с тяжелыми ранцами за спиной. Когда из гимназии меня провожает мама, мы всегда заходим в эту лавку.
Направо от двери, у окна, прилавок с витриной. Под стеклом марки и открытки всех стран мира. Сверху альбомы и каталоги. К прилавку не пробиться, и несмолкаемый гул детских голосов. Молодые хозяева, муж и жена, прекрасно ладят со своими покупателями.
На стенах портреты вельмож и генералов, из овальных рам смотрят на тебя дамы в голубых париках. С полки без устали кланяется большой фарфоровый китаец. В глубине лавки таинственный полумрак, в котором угадывается фантастическое нагромождение удивительных вещей. Вскоре глаз привыкает к темноте и из мрака начинают выступать очертания странных предметов. Огромные китайские вазы, сверкающий жестью рыцарь в доспехах на деревянном коне, модели парусных судов, кривые турецкие сабли, монгольские луки, и тускло поблескивает золото рам.
Добравшись до витрины, бережно перелистываю альбомы с марками. Как велик и сказочно богат мир. Музыкой звучат завораживающие мое воображение названия вольных городов, маленьких королевств, стран и колоний. Марки африканских и азиатских колоний Франции и Бельгии — совсем не редкие, дешевые, но такие для меня привлекательные, от которых мне трудно оторваться.
Бесшумно сползает в воду большой нильский крокодил. Прижимаясь всем телом к земле, крадется в тростниковых зарослях бенгальский тигр. На марках слоны, носороги и попугаи с Амазонки. Широко раскрытыми глазами смотрит на тебя благородный олень.
Босния и Герцеговина: волки, бешено мчатся обезумевшие от страха лошади, и голубой дым от выстрелов из повозки. Румынский крестьянин пашет на волах, рядом с ним ангел. Замки Вюртемберга и пирамиды* Египта, извержения вулканов, королевы и принцессы, персидский шах, и генералы из Аргентины, и французская марка четырнадцатого года. Нищий музыкант, и от него на земле черная тень прусского офицера в каске. — «Остерегайтесь!»
