Юрий Леж - Перекресток
— Скажите, а как теперь, ну, в свете этого и вообще всего, ну и так далее… — толстячок замялся, пытаясь сформулировать слишком уж нетактичный, по его мнению, вопросец, но справился с собой и выпалил: — Антона Карева теперь ждать на фестивале или не стоит?
— О, боги!!! Опять… — округлила глаза Ника. — Как у вас, здесь, все просто и легко. Если мужчина и женщина живут в одном номере, значит, спят вместе, а если спят вместе, но третий тут лишний… Антон непременно приедет, думаю, он уже давно в пути и стремительно приближается к вашему городку. А вместе мы не приехали потому, что у каждого существует, кроме личной, еще и общественная жизнь. Антон задержался в столице по концертным своим делам, это гораздо важнее и для него, и для меня, чем совместная ночь в мерзко скрипящем и стучащем вагоне старого поезда…
То ли толстячку показалось, то ли язвительная блондинка и в самом деле под конец своей язвительно-обличительной речи показала ему дразнящий розовый влажный язычок, но тут же она развернулась на каблуках и бойко застучала ими о мрамор… За ней незамедлительно последовал и Мишель, вот только до тех самых пор, пока он не поднялся по лестнице и не скрылся за поворотом, Андронию казалось, будто с седого, коротко остриженного затылка буровят его внимательным, пристальным взглядом холодные глаза поверенного в делах…
2
За спиной Максима вздыхал пневматикой, лязгал металлом, визжал электродвигателями, сверкал отраженными от высоких, под потолком, окон огнями сварки, беззлобно, от души, матерился и топал грубыми, промасленными башмаками многих десятков ног затихающий на обеденный перерыв цех. Максим свою норму за полсмены сделал чуть раньше срока, потому и станок выключил, и стружку обмел минут за десять до того, как и остальные пролетарии начали закругляться. Протирая руки ветошью, Максим первым из всего цеха вскарабкался по крутой металлической лестнице на второй этаж, к бытовым помещениям, крикнул в открытую дверь конторки мастера, что б тот принял сегодняшний продукт, и отправился по длинному, пока еще тихому и пустынному коридорчику в самый его конец, к душевым и раздевалке, откуда несло странной смесью запахов металла, машинного масла, грязного белья, пота, дешевого табака и крепкого одеколона…
В душевой не шумела вода, не толкались, переругиваясь, друзья-приятели по смене, как это обычно бывало в конце рабочего дня, и Максим спокойно, не торопясь, занял свое любимое, самое дальнее от входа место у глухой стены, подальше от окошка, из которого традиционно поддувало холодным сквознячком. Раздеваясь и вешая на крючки над металлической, грубо сваренной лавкой, покрытой какой-то синтетической доской, свою промасленную робу, Максим приметил среди многочисленных обмылков, лежащих на полочках под душевыми кранами, довольно большой кусок не размякшего, но и не кажущегося на первый взгляд деревянным, мыла. Шагнув в эту кабинку, отделенную от других толстой кирпичной стеной, обложенной полуобколотым ветхим кафелем, Максим включил горячую воду и долго-долго просто стоял под струями, выгоняющими из тела привычную усталость. Будь сейчас вечер, душевая уже наполнилась бы народом, постепенно сдающим смену, воздух загустел бы от запахов машинного масла и мужского пота, от крепких выражений и незамысловатых шуток, но в середине дня один лишь Максим усердно тер о синтетические волокна мочалки такое же синтетическое, плохо мылящееся мыло.
Пролетарий неторопливо и тщательно смыл с себя последствия законченной на сегодня рабочей смены, кое-как обтерся плохо впитывающим влагу полотенцем и, пришлепывая незашнурованными ботинками, прошел в раздевалку, полупустую, гулкую, заставленную по периметру высокими металлическими шкафчиками с маленькими личными замочками. Бросив на стоящие в центре помещения лавки грязную робу, Максим открыл свой шкафчик с простеньким казенным замком, достал относительно чистые брюки, рубашку, свитерок и куртку, разложил одежду на куске из того же шкафчика извлеченного полиэтилена, и присел на лавку, устроив себе маленький перерыв перед одеванием. Обтерев руки куском валяющейся кругом — и на полу, и на лавках, и на шкафчиках — ветоши, Максим достал из кармана куртки хорошие, по его собственным меркам, сигаретки, курить которые в цеху во время смены означало тоже, что и просто раздать их даром всем работающим рядом, но вот в относительном спокойствии и одиночестве раздевалки такое себе можно было позволить.
Лениво, отдыхаючи и смакуя, Максим докурил сигаретку, а потом, сменив ритм движений, резво притоптал её рабочим ботинком, быстро оделся, повесил в шкафчик робу, поменял тупорылую, разношенную и пропитавшуюся станочным маслом обувь на приличные остроносые черные полуботинки и, стараясь не касаться руками перил, а плечами стены, спустился со второго этажа к выходу из цеха.
Асфальтовую дорожку между угрюмыми, погромыхивающими металлом заводскими корпусами заливало полуденное солнышко, ощутимо пригревая через куртку. Максим постарался побыстрее проскочить территорию завода, мало ли кто встретится из бездельничающих в обеденный перерыв знакомцев или приятелей, но уже возле самой проходной, на Максима наскочил все-таки приятель, живущий с ним в одном доме и частенько затаскивающий в свою компанию любителей крепко выпить, потискать доступных девчонок из их заводского же квартала, поиграть в домино или картишки. Вовка, завидев Максима, почему-то оживился, хотя выглядел перед этим буквально серо-зеленой бледной тенью. Видимо, вчера вечерком Вовка крепко приложился к бутылке, и сегодняшнюю утреннюю часть смены отстоял через силу, частенько прерываясь на блёв. Конечно, в таком состоянии ни о каких нормах выработки и речи быть не могло, потому, видно, оставшийся без денег Вовка и обрадовался встрече с соседом. Ведь тот не пил вчера, а значит, нормально отработал, может даже и с перевыполнением, что давало ощутимый прибавок к зарплате.
Вот только самого Максима такая встреча не обрадовала. Не было у него никакого желания сейчас общаться с крикливым, развязным парнем, считающим себя во всем и всегда правым, но — почему-то предпочитающим и пить, и жить на халяву. На оживленные помахивания руками и призывы: «Макс! Макс! Здорово! Давно не виделись! Пойди сюда, чего скажу…» Максим отвечать не стал, только вяло махнул рукой и побыстрее проскочил проходную, низенькую пристройку к древнему, заросшему у подножия мхом, бетонному забору завода с длинным, на половину не работающим рядом «вертушек» и стариками-вахтерами с обеих сторон, скорее уж — данью традициям, чем реальной охраной, контролирующей не столько вход-выход по пропускам, сколько пронос на территорию спиртного в рабочее время.
Сразу за проходной Максим свернул влево, на узенькую тропочку среди зарослей полудикой облепихи, сирени и жимолости, ведущую прямиком к центральной улице их промышленного района. Обычно домой он ходил другой дорогой, по плохо, но все-таки асфальтированному, в темное время чуток освещенному переулку, приводящему через полтора километра прямиком к торцу его дома, но сейчас, желая избавиться от назойливой компании Вовки, который вполне мог устремиться следом, в надежде выпросить денег на опохмеление, свернул с привычного пути, теряя время, но сберегая нервы. За высокими стенами кустов царил странный дневной полумрак, будто отгораживающий Максима от действительности, от заводского шума, солнечного света, предстоящего короткого отдыха.
Старинная, но никогда не бывшая достопримечательностью города, центральная улица промышленного района в любое время суток была похожа на оживленный муравейник, в котором каждый житель-муравей занимается своим, крайне важным для него, делом, не обращая внимания на других, иногда откровенно мешая им, но упорно не желая этого замечать. Кучками по пять-десять человек стояли подростки, покуривая, поплевывая на асфальт, громко обсуждая или друг друга, или проходящих мимо девчонок и девушек, иногда взрываясь непонятным истерическим хохотом, или все сразу замолкая на несколько минут. Когда они перемещались с места на место, после них оставался на асфальте полностью заплеванный пятачок, на который брезгливо было и вступить обычному человеку. Мимо этих маленьких кучек, не обращая на них внимания, шли с работы-на работу, в магазины или по каким иным своим делам люди, пробегали бездомные собаки, проезжали немногочисленные автомобили. Среди машин на проезжей части выделялись своей разбитостью и неухоженностью автомобили мелких торговцев и коммивояжеров, древние, как сам промышленный район, появившийся в городке еще во времена расцвета Империи. Иногда среди этого автохлама проезжали ухоженные, среднего класса машины начальников цехов, служащих заводоуправлений, хозяев небольших дешевых лавочек и магазинчиков, обильно заполонивших первые этажи выходящих на улицу домов. Совсем уж редкими были роскошные, но сильно подержанные авто местной верхушки: управляющих филиалами крупных банков, которые обслуживали рабочие кварталы, руководителей производств, главарей небольших, но очень влиятельных здесь бандитских шаек. И — как яркие, незабываемые кометы пролетали мимо прохожих шикарные автомобили искателей приключений и любителей «сходить в народ» из далекого центра города. Такие всегда провожались завистливыми, восхищенными, ненавидящими и слегка обалдевшими взглядами.
