Сергей Вольнов - Сотовая бесконечность
Первая всепланетная. Война, которую принесли нам чужие – земляне. Для меня это слово навсегда осталось неразрывно связанным с ними, накрепко спаянным с ненавистью. Я ненавижу войну! Я ненавижу землян!
Я ненавижу СОН!!!
Я люблю своего отца, точнее, память о нём, потому что маму я не помню, она мне не снится. Мы с папой вдвоём пошли гулять в тот солнечный день, отправились в парк аттракционов. О маме ничего не известно, мнемоархивы сгорели вместе с компьютерами и нашим городом. После нападения землян воцарился хаос. Неразбериха в госпиталях была лишь частью всеобщей паники. Не до общественных архивов было… Я знаю, что моё тельце пролежало под карусельной кабинкой двое суток, прежде чем я очнулась и начала тихо скулить – плакать сил не было. Вот это я уже помню. Помню, как люди в странной пятнистой, НЕ НАШЕЙ одежде подняли железную крышу надо мной. Чтобы вызволить меня из папиных объятий, спасителям пришлось выламывать его окоченевшие руки. Я помню, но лучше бы это вычистили.
Этот звук – хруст ломающихся костей – преследует меня до сих пор. Не только во сне. Случается, и наяву слышно… Но сама я не стираю ЭТО. Моя ненависть не позволяет.
Меня отнесли в дом, где очень нехорошо, прямо-таки отвратительно пахло. Позже я узнала – так пахнут кровь и смерть. Все, кто видел меня, ахали, охали и качали головами. Они не верили, что я сумела выжить. Единственная из всех в парке. Потом был ещё один госпиталь, и ещё… Целители не знали, что со мной делать и куда отправить, – везде была война. Повсюду, со всех сторон чужие взламывали ворота и двери нашего дома, таранили и рушили бастионы нашего многовекового успокоения.
Земляне уничтожали окостеневшую цивилизацию Локоса.
Что старое необходимо разрушить, прежде чем построить новое, – тогда никто в этом мире и не вспоминал…
Так я и выросла в госпиталях. Меня показывали самым тяжело раненным, чтобы они знали – чудеса случаются. И на войне можно выжить.
А после войны когда-нибудь наступит перемирие…
Не сразу я сообразила, что начала чувствовать не свою боль, думать не свои мысли, ощущать не своё тело. «Ментальный шок». Диагноз, который мне поставили, навсегда изменил мою жизнь. Нет. Это не шок изменил – война изменила. А шок – всего лишь следствие… или кара? За то, что не умерла со всеми, за то, что живу за них всех. За тех девочек и мальчиков, которым их папы и мамы не успели подстелить СЕБЯ…
Надо вставать. Всё равно не заснуть уже.
Глава первая
ПРИЗЫВ
Сигнал утренней побудки транслировался прямо в мозг курсантам, поэтому в казармах царила почти полная тишина. Юноши и девушки просыпались, не медля ни секунды вставали и отправлялись в санузлы. На выполнение требований личной гигиены по распорядку отводилось ровно тринадцать минут, затем восемнадцать – на завтрак и окончательную подгонку обмундирования, и девять – на то, чтобы занять место в строю.
Таким образом, в последние две-три минуты перед уставными 06:40 плац заполнялся курсантами лавинообразно. Почти пустой в шесть тридцать шесть, огромный овальный зал «выстраивал» в себе стройные шеренги за считанные мгновения. Сотни юношей и девушек чётко, слаженно, словно части единого механизма, отыскивали СВОЮ точку в пространстве плаца и замирали недвижимо.
Сбоев практически никогда не бывало. Если случались опоздавшие, то этими нарушителями дисциплины почти наверняка являлись первогодки-восьмикурсники. Не все новички одинаково быстро избавлялись от порока, присущего цивильной половине человечества, – от «приблизительности» обращения со временем жизни, единственной неоспоримой драгоценностью, что имеется у человека.
Слушатели старших курсов давным-давно с пережитками гражданского прошлого распростились. Кому не удалось приспособиться, повылетали из Академии после нескольких проступков. В зависимости от степени тяжести, количество допустимых нарушений варьировалось от одного до пяти, максимум шести.
Не больше.
Что неудивительно. Ключевые посты в руководстве элитарнейшего военного учебного заведения занимали бывшие земляне, и уж они-то спуску не давали никому. По заслугам получали все. Вне зависимости от того, кем являлись курсанты, сыновьями и дочерьми кого бы то ни было – хоть первейших лиц государства. К тому же в своё время одним из приказов Верховного штаба, непосредственно касавшихся новосозданной Академии, был запрет дискриминации слушателей по каким-либо признакам.
Если уж дети и подростки попадали в число избранных и выдерживали начальный, самый мучительный, цикл, то все оставшиеся курсы они могли быть уверены: то или иное – плохое или хорошее – отношение к ним не зависит от субъективных факторов. Не имеют значения ни расовая принадлежность, ни социальное происхождение, ни ментальная группа, ни первоначальный уровень интеллекта… Неудачники, середнячки и лидеры становились таковыми благодаря собственным личностным качествам. Карьеру разгоняло или тормозило наличие либо отсутствие соответствующих талантов и способностей, а также умения и желания их развивать.
Именно поэтому детям лидеров государства приходилось труднее всего. Им, как никому другому в стенах этого заведения, ни в коем случае нельзя было «пасти задних». Тех, кто отставал в учёбе и боевой подготовке, от позора не могли спасти ни родовитость, ни положение родителей, ни богатство… Курсанты выбивались в первые ряды только самостоятельно, собственными усилиями. Для достижения успеха триумвирату ума, силы и храбрости, конечно, требовалось заключение союза с удачей, но это уж кому как везло. Удачливость – наиболее непредсказуемое из свойств разума…
В 06:40:09 четырнадцать парней и тринадцать девушек пятого взвода нулевого курса очень удивились, когда обнаружили, что в их шеренге образовался просвет. Двадцать восьмого НЕ БЫЛО. В строй не встал самый лучший из курсантов не только их подразделения, но и вообще всего выпуска этого цикла.
Он не мог опоздать. Кто угодно, только не ОН. Его видели в столовой, его видели по пути к плацу… Но на своём законном месте он не появился.
Опоздание исключалось. Но что же, что стряслось?!
Теоретически ещё можно было предположить, что его свалил какой-нибудь спонтанный приступ в нескольких шагах от входа в зал, но, во-первых, кто-нибудь из своих это обязательно увидел бы, а во-вторых, не сегодня. Через двадцать минут, после переклички, начнётся торжественная церемония присвоения офицерских званий слушателям выпускного курса. Час славы, ради которого триста сорок восемь юношей и девушек проливали пот и кровь долгие девять циклов. Вожделенная церемония, после которой они уже будут кем угодно, только не курсантами…
Не сегодня!
«Нет, нет, нет, не сейчас!» – Одна и та же мольба возникла в головах двадцати семи выпускников и выпускниц пятого взвода. Никто из них не желал другу и товарищу столь ужасного бесчестия…
Срезаться в день, которого все они, выжившие в прямом и переносном смыслах (пятьдесят мальчиков и девочек в возрасте от десяти до тринадцати лет насчитывало подразделение в момент формирования), ждали чуть ли не полжизни…
«У него осталось ещё восемь… пять секунд… три, две…»
Хоровая молитва не была услышана.
Утренней перекличке, без паузы переходящей в торжественное построение по случаю очередного ВЫПУСКА, предстояло начинаться вовсе не по плану. По уже сложившейся традиции первым пунктом выпускной церемонии значилось персональное чествование «главного виновника» торжества, символически представляющего всех остальных выпускников и выпускниц.
Номера Один на курсе.
Но его-то как раз в строю и не было.
Отсутствовал лучший из всех.
Лучший не потому, что сын Первейшей и Героя. Заслуженно лучший. Выстрадано. Впрочем, и потому что сын – тоже. Наследственность у него безукоризненная, что ни говори. Боевые гены. С обеих сторон, локосианской и земной…
В одну минуту девятого двадцать семь братьев и сестёр по оружию, лихорадочно перебрав возможные причины его неприсутствия в строю, единодушно пришли к обескураживающему выводу: Лучшего Выпускника загребли полицейские. Из присущей «униформированным» вредности – именно сейчас.
Отчаянно не хотелось верить, что капризная удача отвернулась от него именно сегодня, но подобный вывод был неизмеримо более вероятен, чем обморок от волнения за несколько минут до вручения офицерских «звёздочек».
Никто не мог пожаловаться, что немалый отрезок жизни подрастающей военной элите довелось провести в казарменно-тюремных условиях. Звания предпочитали присваивать полноценным личностям, а не солдафонам с одной извилиной. Печальный многовековой опыт офицерского корпуса и генералитета Земли был проработан, обобщён; люди, формировавшие Академию, сделали соответствующие выводы…
