Олег Волховский - Люди огня
Я заколебался. Друг кришнаит как в воду глядел! Отец Александр заметил мои сомнения и впился в меня взглядом.
— Назовите имена. Всех, кто общался с этим орденом. Вы им не повредите. Они нам нужны только как свидетели.
«Нет! Им нельзя верить. Не раскисай!» — сказал я себе.
— Нет! — вслух сказал я.
Отец Александр обреченно развел руками.
— Ну, я сделал все, что мог, — сказал он сводам тюрьмы. — Читайте! — кивнул он нотарию.
— Мы, судья и заседатели, — начал нотарий, — принимая во внимание результаты процесса, ведомого против тебя, Петра Болотова из Москвы, Московской епархии, пришли к заключению, после тщательного исследования всех пунктов, что ты в показаниях своих сбивчив и противоречив. Имеются к тому же различные улики. Их достаточно для того, чтобы подвергнуть тебя допросу под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем, что ты должен быть пытаем сегодня же в семь часов утра. Приговор произнесен.
Я прикинул, что до семи осталось минут пятнадцать. Хреново, однако! Ноги были как ватные.
В этот момент сверху послышался шум и приглушенные крики. Отец Александр посмотрел на дверь.
— Идите выясните, что там происходит, — приказал он одному из полицейских. — А мы идем вниз. Я не собираюсь терять время.
Мы спустились по узенькой каменной лестнице, освещенной таким же противным светом, и оказались в комнате, живо напомнившей мне эпизоды старинных романов. Раскаленные угли, щипцы, плети, кошки… Какие-то совершенно незнакомые мне приспособления. Признаться, только теперь я по-настоящему испугался.
— Вы хоть знаете, как всем этим пользоваться? — дрогнувшим голосом спросил я.
— Сохранились средневековые пособия, — любезно пояснил отец Александр. — Там все расписано по пунктам со схемами и иллюстрациями. Очень доходчиво. Брат Лаврентий, поставь бульончику подогреть, пожалуйста, — обратился он к монашку. — Кстати, Петр, это доктор Фотиев, врач, — он кивнул в сторону полного человека в цивильном. — А то мы люди неопытные, переборщить можем.
Я сглотнул слюну. Нет, невозможно! Чтоб в наше время! Запугивают. Да и отец Александр не похож на палача. Хитрый, конечно, как бес, скользкий, как угорь, сладкий, как трупный запах. Но чтоб пытать!
Вернулся брат Лаврентий.
— Начинайте! — бросил отец Александр.
Меня молниеносно раздели этот самый Лаврентий и один из полицейских и связали руки за спиной. Я оторопел от неожиданности. Стало холодно и чертовски неуютно.
— Лаврентий, с чего обычно, — произнес отец Александр и улыбнулся мне: — Вы у нас уже не первый.
Я посмотрел на монашка. Слишком светлые глаза, нет, не печальные, показалось. Злые. Слишком светлые прямые волосы, слишком бледная кожа, слишком тонкие пальцы. Паук!
— Монах-палач! — воскликнул я.
— Что поделаешь, — печально ответил священник. — Профессионалов все равно не осталось. А брат Лаврентий — единственный из нас, кто согласился исполнить этот скорбный долг. Кстати, Петр, я забыл сказать; вы в любой момент можете заявить, что хотите сделать признание. Пытка будет немедленно остановлена.
Я почувствовал, что мои руки еще к чему-то привязывают. «Дыба», — понял я и ошарашенно посмотрел на отца Александра.
— Да, вы угадали, — кивнул тот. — Вы ничего не хотите сказать?
— Нет. — Вот теперь они точно ничего от меня не узнают, решил я.
Веревка натянулась, ноги мои оторвались от пола, и я охнул от боли. Несколько секунд я не осознавал окружающего, но вдруг веревка ослабла — и я упал. Что-то изменилось — казалось, ко мне потеряли интерес. Рядом с отцом Александром стоял тот самый полицейский, которого послали наверх узнать о причине шума, и что-то взволнованно объяснял ему. Лицо брата Лаврентия стало еще бледнее, хотя это казалось невозможным, а откуда-то сверху доносились крики и топот множества ног.
— Развяжите! — с досадой бросил священник палачу, но было уже поздно. В комнату ворвались какие-то люди, явно не имеющие отношения к духовенству. Они были вооружены и настроены весьма агрессивно. Худой жилистый человек лет тридцати с лишним, вероятно предводитель, яростно смотрел на инквизиторов.
— Взять их! — крикнул он остальным, и толпа набросилась на отца Александра и брата Лаврентия. — Взять, я сказал, — повторил он, и его товарищи несколько расступились.
Моих мучителей крепко держали под руки. По благообразному лицу отца Александра стекала струйка крови.
— Вас будет судить тот, кто имеет на это право! — объявил он инквизиторам.
Только теперь на меня соблаговолили обратить внимание. Жилистый предводитель подошел ко мне и совершенно другим тоном испуганно спросил:
— Вас пытали?
Я кивнул.
— Сволочи!
Он достал нож и перерезал веревки, а потом помог мне подняться. Я с наслаждением растирал запястья.
— Вы свободны! — объявил он. — Инквизиция упразднена!
— Кто вы?
— Меня зовут Филипп. Филипп Лыков, отставной офицер, — и он протянул мне руку, которую я с удовольствием пожал.
ГЛАВА 2
Я поднялся наверх и вышел на улицу. Стоял роскошный летний день, — кажется, я никогда не видел такого высокого голубого неба. На Лубянке нас несколько раз выводили на прогулку, но место так называемой прогулки представляло собой небольшой каменный мешок под железным навесом. Неба практически не было видно, только маленький кусочек.
Я вздохнул полной грудью. Вид, правда, портили несколько поваленных деревьев в сквере у Политехнического музея. Потом я узнал, что ночью над Москвой пронесся небывалой силы ураган, первый за это столетие.
Я спустился в метро и только возле турникетов понял, что у меня нет ни копейки. Все отобрали, сволочи! Даже мелочь выгребли из карманов при аресте и выбросили в мусорное ведро. Я понуро побрел обратно и не пожалел, что вернулся: таким неземным ликованием наполнило мое сердце увиденное мною зрелище, простите за высокопарный слог. На крыше Лубянки толпился народ. Потом я увидел, как отодрали и сбросили вниз небольшой кусок кровли, и понял, чем они заняты. Лубянку разбирали и растаскивали по камушкам. Я сел на парапет — любоваться.
Неподалеку пристроились хипы с гитарой. Один из них откинул со лба длинную прядь прямых русых волос и запел:
На колени пред ликом зари!
Омовение сердца сиянием дня,
Шесть веков я взыскую любви —
Christus regnat!1 Любовь затопила меня…2
[8]
[9]
И все бы было здорово, если бы мне жутко не хотелось есть, а еще спать. Глаза слипались. Но упасть прямо здесь и уснуть на тротуаре, как какому-нибудь бомжу, мне, слава богу, не дали. Ко мне подошли двое молодых людей, точнее, молодой человек и хорошенький мальчик лет шестнадцати.
— Мы собираем пожертвования для узников инквизиции, — застенчиво проговорил мальчик и хлопнул пушистыми ресницами.
Я демонстративно вывернул карманы и указал взглядом на ботинки без шнурков.
— Может быть, сначала мне поможете?
— Так вы оттуда! — извиняющимся тоном проговорил молодой человек. Он был на голову выше своего напарника и волосы имел черные и остриженные коротко, по-военному, в отличие от светлых локонов юноши. — Пойдемте. У нас организована раздача бесплатной еды для пострадавших от клерикального произвола. Меня зовут Марк, а это Иван.
Мальчик застенчиво улыбнулся. Ангелочек, ей-богу!
— Петр Болотов.
Я не заставил себя долго упрашивать, и меня действительно накормили пирожками с мясом, что вернуло мне интерес к жизни. Иван и Марк воспользовались случаем и разделили со мной трапезу. Мы обосновались в сквере у Политехнического музея и пустили по кругу бутылку пива.
— Завтра Учитель собирается судить инквизиторов, — объявил Марк, дожевывая пирожок. — Представляешь, они пытали заключенных!
— Еще бы! — усмехнулся я. — Еще как представляю!
Они оба посмотрели на меня с уважением.
— Будешь свидетелем, — сказал Марк.
— С удовольствием! А кто это — Учитель? Филипп Лыков?
— Нет, что ты, — Иван таинственно улыбнулся. — Какой там Филипп Лыков!
— А кто?
— Мы в Новосибирске познакомились, в университете… Потом Екатеринбург.. В общем, классный парень. Увидишь. — И улыбка ангелочка стала еще таинственнее.
Я сразу вспомнил про уральского пророка.
— У вас что, секта?
Юноша хмыкнул:
— Как бы не совсем…
Марк строго посмотрел на меня:
— Не смей так говорить!
Я пожал плечами.
В этот момент с Лубянской площади грохнул громкоговоритель. В нем что-то заворочалось, заскрежетало, и наконец мужской голос взволнованно произнес:
«Граждане, просьба всем покинуть здание Лубянки и прилегающий участок площади! Просьба не приближаться к зданию ближе чем на двадцать метров! Здание Лубянки представляет опасность!»
