Валерий Алексеев - Похождения нелегала
Запрокинув голову, мини-Огибахин помахал мне ручкой, спустился с черной папки, прошелся по столику, перепрыгнул через шов столешницы — и исполнил чечетку.
Потом подошел к краю столика, осторожно взглянул вниз, сел, свесив ноги, поднатужился — и начал с тихим шипением увеличиваться.
Это было похоже на ускоренную проекцию фильма из жизни растений: так прорастают на экране жёлуди или бобы.
Минута — и передо мною вновь был мой полноразмерный гость, весь пропахший душистым английским табаком.
Как только его пижонские мокасины коснулись пола, он непринужденно пересел со столика в кресло и вытащил из пачки новую сигарету.
Я тоже сел: фокус был высокого класса, и свернуть разговор в две-три реплики ("Ну, и ладно, ну, и славненько, всего наилучшего") не представлялось возможным.
— Вот так, уважаемый Виталий Витальевич, я и попал сюда, в Германию, — раздумчиво сказал Огибахин.
— В этой самой сигаретной пачке? — тупо спросил я.
— Ну, не в этой, конечно, — снисходительно ответил он. — Для переездов нужна другая, специально оборудованная, со спальным мешком внутри.
— Простите, с чем?
— С прикрепленным изнутри к стенке спальным мешком, — пояснил мой клетчатый гость. — Без этого в дорогу никак нельзя. Тряска такая, что все рёбра переломаешь.
Я попытался вообразить себе, как это в сигаретную пачку можно загнать спальный мешок, но не преуспел.
— Значит, у вас был сообщник?
— Ну, разумеется, — охотно согласился Огибахин. — Без помощника в таких делах нельзя.
Я машинально отметил, что слово "сообщник" он заменил на "помощника". Значит, мысль его уже петляла по юридическим тропкам, и противоправность каких-то своих действий он сознавал.
— А потом вы с ним что-то не поделили? — полюбопытствовал я.
— С кем? — переспросил мой гость.
— С сообщником.
Огибахин покосился на дверь, затем, наклонившись над столиком, приблизил ко мне свое помятое лицо и доверительно проговорил:
— Знаете, что мне понравилось, Виталий Витальевич? То, что вы не спрашиваете, как я это делаю. Все с этого начинают.
— А действительно, — не удержался я, — как вы это делаете?
— Хотите попробовать? — спросил Огибахин. — Предупреждаю: довольно неприятное ощущение. Вы когда-нибудь падали в лифте? Нет? Я тоже не падал, но в принципе очень похоже.
Он окинул меня оценивающим портновским взглядом.
— Рубашка у вас с длинными рукавами? Это плохо. В таком случае, пиджачок придется снять: вы можете в нем затеряться.
Сам он оставался в пиджаке, но, в конце концов, это было не принципиально, и, не задавая лишних вопросов, я повиновался.
— Так, — деловито сказал Огибахин. — Теперь дайте руку и садитесь на стол.
— Обязательно на стол? — спросил я.
— Ну конечно. Покрытие на полу у вас очень ворсисто.
— И что в этом плохого?
— Вы любите гулять по пояс в зарослях ежевики? — вопросом на вопрос ответил Огибахин. — Да еще, не дай Бог, паучок какой-нибудь там ошивается. Может и ногу отгрызть. Нам таких сюрпризов не надо.
— А вы что, тоже со мной?
— Естественно. Без меня у вас не получится. И обратно вернуться можно только со мной. Ведь обратно захочется, не так ли? Редактор не имеет права быть слишком малого роста.
Я протянул Огибахину руку, от него исходила неприятная вибрация, как будто я коснулся контактов динамомашины.
Мы присели с ним на журнальный столик, как старые добрые друзья перед дальней дорогой.
— Поехали, — сказал Огибахин.
Сердце у меня ёкнуло, кости зазнобило: я почувствовал, что стремительно падаю сквозь себя — и в то же время неудержимо взлетаю ввысь.
Пространство комнаты мгновенно наполнилось тугим ветром и с гулким хлопком развернулось, как белый парус.
Голова закружилась: мы сидели в двух шагах от края серой дымчатой бездны, как на крыше шестнадцатиэтажного дома — без каких бы то ни было перил.
Бездна не была пустой: в ней, как в мутной воде, плавали крупные полупрозрачные баллоны радужных расцветок и самых причудливых форм.
Далеко внизу, в полумгле у подножья стола, я видел два гигантских темных объекта: то ли туловища китов, то ли корпуса затонувших танкеров.
Да это же мои ботинки, сообразил я.
Между тем мой товарищ по путешествию был обут.
— Я называю это "контактная дисминуизация", — заметив мое недоумение, пояснил Огибахин. — Уменьшается только то, что имеет прямой контакт с моим телом. Первое время я никак не мог сообразить, почему постоянно оказываюсь на дне собственного ботинка. Теперь вот хожу в дырявых носках.
Тут над нами послышалось ровное фырчание: так работают хорошо отрегулированные автомобильные моторы. Я поднял голову: из белесой вышины, сквозь которую чернели ветви мощного баобаба, к нам летела многокрылая тварь размером с добрую дворнягу.
То, что на нашем карликовом бонсае живут мелкие мошки, мне было известно, я относился к этому с пониманием: пускай себе живут. И вот теперь одна из них устремилась ко мне с намерением отведать редактора на вкус.
Я вопросительно посмотрел на своего спутника.
— Не волнуйтесь, — сказал Огибахин, — она не посмеет. А впрочем… лучше пере, чем недо.
Он вынул из кармана серенький, пластмассовый, вроде бы игрушечный пистолет, прицелился в мошку. Легкий щелчок — и тварь, кувыркнувшись на лету, рухнула вниз.
Ловкость, с которой Огибахин это проделал, неприятно меня удивила. Да и само наличие боевого оружия в кармане сугубо штатского пиджака от "Босса"…
Впрочем, еще более странным было другое.
— Позвольте! — воскликнул я. — Эта пушка — она лежала у вас в кармане. Какая же тут контактная дисминуизация? Или карман тоже должен быть дырявым?
— Ложная ходка ума, Виталий Витальевич, — снисходительно промолвил Огибахин. — Пистолет уменьшился, как и всё, что находится внутри уменьшающихся объектов. Как и ваш аппендикс, набитый всякой дрянью, прошу меня простить. Тут гораздо более сложный вопрос: почему сама планета не сокращается вместе со мною? Вообразите, что я начинаю дисминуизацию стоя на поверхности земного шара босиком. Или в дырявых носках.
— Ну, и что? Всё уменьшится, никто не заметит.
— Всё, да не всё! Самолеты куда будем сажать?
— Какие самолеты?
— О святые угодники, — терпеливо вздохнул мой собеседник. — Значит, верно говорят, что по уровню IQ журналисты уступают сантехникам. Вообразите: ваш авиалайнер оторвался от взлетной полосы и утратил контакт с Огибахиным. А он как раз в этот момент начинает дисминуизацию всей планеты.
Я вообразил — и содрогнулся.
— Надеюсь, вы не пробовали? — спросил я, понизив голос.
— Пробовал, и неоднократно! — торжествующе ответил Огиба-хин. — Но ничего трагического не происходит. Потому что окружающая среда мне не подвластна. Ни земля, ни воздух, ни даже водичка в ванной.
— А штаны — не среда? — полюбопытствовал я.
— А штаны не среда, — отвечал Огибахин.
Возразить против этого было нечего.
Мы постояли на краю стола, как два курортника, любующиеся пейзажем с головокружительной высоты горных террас.
Впрочем, кабинетные дали едва просматривались сквозь сизый туман, из которого возникали, проплывая мимо, то цветные пузыри, то косматые медузы.
Вот в такие неуютные края загонял свои автобусы с невинными жертвами кровавый Фредди Крюгер.
Мало того, что пространство вокруг нас было гуще крутого бульона, оно к тому же было пронизано гулкими трескучими звуками, среди которых выделялись сочные очереди крупнокалиберных пулеметов: я не сразу догадался, что так трезвонят редакционные телефоны.
Эта пальба не мешала мне отчетливо слышать, как в приемной кто-то говорит по секретарскому аппарату:
— Да ну, опять лясы точит, вечно к нему липнет всякая шваль. Вот уволюсь — тогда напляшется.
Голос был басовитый, раскатистый, я с трудом сообразил, что это моя сотрудница Лизавета.
— Не удивляйтесь, — сказал Огибахин. — Слух при дисминуизации становится острым, как у кролика, никакие стены уже не помеха.
Внезапно на меня накатил приступ удушья и страха: мне вдруг почудилось, что воздух слишком густ для дыхания и что я никогда уже не вернусь в нормальный мир.
И — непрекращающийся озноб, от которого ныли все суставы.
Доверяться незнакомому человеку было, в общем-то, безрассудством: в каком положении я окажусь, если мой посетитель сделает отсюда ноги один?
— Ладно, — сказал я, — довольно экспериментов. Пора возвращаться, у меня много дел.
— Что, жутковато? — с улыбкой спросил Огибахин.
Я машинально отметил, что у него недостает как минимум одного зуба — четвертого верхнего слева, сразу после клыка. Эта мрачная подробность набросила тень опустошенности на его одутловатое лицо, и даже глаз его над выбитым зубом показался мне сатанински пустым.
