Виталий Держапольский - Псарня. Первая кровь
— Хорошо! — помимо воли вырвалось у мальца.
— Ох, бедненький ты, бедненький! — вновь заохала сердобольная женщина. — Как же ты дальше один-то бедовать будешь? Пропадешь ведь.
— Ничего, тетенька, — ответил отогревшийся и оттого повеселевший Вовка, — перебедуем!
— Я бы тебя оставила у себя… Но сам знаешь — не могу. В интернат тебе надо. У нас в поселке есть, где детки мои…
— Да что вы все, сговорились, что ли? — недовольно буркнул Вовка. — То полицай толстомордый грозился в интернат свести, то вы…
— Толстомордый? — Тетка поняла, о ком идет разговор. — Так ты на Егора Рябченко наткнулся? Этот гад перед фрицами выслуживается. Сколько он, сволочь, людей хороших загубил… — Женщина закрыла лицо уголком платка, накинутого на плечи, и вновь разрыдалась.
— Тетенька, не плачь, — попросил Вовка.
— Да все, сынок, все… Давай к столу — кормить тебя буду.
— Это мы с превеликим удовольствием! — Вовка отошел от печки и уселся за стол. — Тетенька, а зовут вас как?
— Ты меня, Вова, тетей Верой зови. Меня так племяши величали, упокой господи их безвинные души! — сказала хозяйка, убирая в сторону печную заслонку.
— Померли? — поинтересовался Вовка.
— Померли, — кивнула теть Вера, беря в руки ухват. — Аккурат позапрошлой весной… Голодно тут у нас было… Кору есть приходилось… Мои-то повзрослее были — выжили, а от Светкины мальцы — сестренки моей, — пояснила она, взгромождая на стол чугунок, — не смогли. Младшой её — тот совсем сосунком еще был. А у нее с голодухи ну ни капли молока, а коров и коз всех фрицы забрали… — Она вновь зарыдала, вспоминая те кошмарные дни. — Ладно, не будем о плохом, тебе ведь и самому несладко в жизни пришлось.
— Уж и не говорите, тетенька! — произнес Вовка, сглатывая тягучую слюну — от чугунка шел изумительный запах.
Хозяйка поставила перед мальчишкой большую глубокую тарелку, которую до краев заполнила парящим варевом.
— Мяса, конечно, в нем нет, — словно оправдываясь, произнесла женщина, — мы и сами его давно не видели…
— Не расстраивайтесь, теть Вер, — произнес мальчишка, вылавливая ложкой капустный лист, — даже без мяса вкуснотища!
— Кушай, родной, кушай! — Сердобольная женщина погладила Вовку по грязной, давно не стриженной шевелюре и сунула ему в руки большую горбушку черного хлеба. — Завшивел совсем, бедняга. Давай-ка я воды нагрею — хоть вымоешься, поспишь в нормальной постели. А потом подумаем, что с тобой делать…
— Только я в интернат не пойду! — проглотив несколько ложек борща, сообщил Вовка. — Не хочу я туда!
— А что же ты делать-то будешь? — всплеснула руками тетя Вера. — Помрешь ить с голодухи!
— Я живучий, — нагло заявил мальчишка, — в зиму же не помер. Да и лето не за горами — проживу. Да и люди добрые, навроде тебя, теть Вер, с голодухи помереть не дадут…
— Эх ты, горе луковое, — хозяйка вновь взъерошила густые Вовкины космы, — жаль мне тебя… Уж в интернате все лучше, чем по дорогам шататься да милостыней жить. К тому же все равно рано или поздно попадешься.
— И не уговаривайте, тетенька, — замотал Вовка головой, — все одно — не пойду! А если поймают — сбегу!
— Петушишься, петушок, — ласково произнесла женщина, — накось вот, молочка попей.
— Ой, теть Вер, — отдуваясь, произнес Вовка, оторвавшись от кружки, — вы прям волшебница из сказки!
— Да куда уж мне до волшебниц, — отмахнулась женщина. — Другой жизни ты не видел, довоенной… Не сказка, конечно, но все же… — В её глазах вновь сверкнули слезинки. — Поел?
— Уф! Благодарствую!
— Тогда лезь на печку. Поспи. А я твои обноски подлатаю слегка да печь истоплю…
— Не надо, теть Вер. Я и так вам столько хлопот принес…
— Да какие ж то хлопоты? — произнесла хозяйка. — Это ж мне в радость… Своих-то малых…
— Теть Вер, вы только не плачьте больше!
— Не буду, касатик, не буду! — пообещала женщина. — Ложись, а я пока воды наношу.
— Я помогу! — вскинулся Вовка.
— Сиди уж, помощник! — отмахнулась женщина. — Да, и одежку скидай — я простирну и тоже заштопаю! А покась, на вот, — она вытащила из большого сундука стопку белья, — исподнее чистое — от старшенького мово осталось, впору должно прийтись.
Вовка принял от хозяйки белье, покрутил его в руках и отложил в сторону:
— Жалко марать. Я ж грязный — жуть.
— Тогда опосля наденешь, — согласилась женщина.
— Теть Вер, а муж у вас есть? — спросил Вовка.
— Есть, только что с ним и где он, вот уж пятый годок не ведаю. Вместе с отступающими войсками ушел… — Она вновь засопела, стараясь справиться с подступившими слезами.
— Теть Вер, вы верьте: живой он, точно! А написать он вам не может, мы ж тут под немцами. А может, партизанит где. Но живой эт точно!
— Ох, Вовочка, сколько же нам горемычным маяться? Когда же все это закончится? Устала я… Видно, грехи наши тяжкие, раз Господь такие испытания нам посылает.
— Нету его, теть Вер, бога-то. Я хоть в школе-то не учился, и то знаю, что нету.
— А я вот, Вова, и не знаю теперь… Но верить-то во что-то надо…
— В победу верить надо, — по-взрослому серьезно произнес мальчишка. — В то, что фрица побьем и заживем потом лучше, чем в сказке.
— Я стараюсь, родной, стараюсь, но… Пойду я… воды принесу, — сказала она, поспешно отвернувшись. Через секунду женщина вышла из избы.
Вовка забрался на печку и блаженно расслабился на нагретом тулупе, брошенном на теплые кирпичи. Пока, если не брать в расчет встречу с полицаем, Вовке определенно везло: на какое-то время он устроился в тепле, с харчами, да и тетка добрая попалась. Видать, очень по своим малым скучает, вот и Вовке от того добра перепало. К слову сказать, в каждой деревне или селе, в котором мальцу приходилось бывать на разведке, всегда находилась вот такая сердобольная женщина… В тепле да после сытного обеда Вовку разморило. Он и не заметил, как заснул. Правда, вдосталь выспаться у Вовки не получилось — грубый мужской голос вырвал его из сладких объятий сна. Мальчишка тряхнул головой, прогоняя остатки дремоты, а затем прислушался к перебранке между хозяйкой и незваным гостем. Пока Вовка дремал, тетя Вера закрыла печную лежанку ситцевой занавеской, так что пришелец мальчишку не видел, как, впрочем, и тот его. Но личность мужика была Вовке знакома, он без труда узнал хриплый пропитый голос давешнего полицая.
— А я гляжу, Верунчик, у тебя из трубы дымок курится, — басил Рябченко. — Чего это, думаю, средь бела дня печку-то топить собралась? Не зима чай: дрова-то по нынешним временам в цене… Не иначе как в гости кто приехал? Вот, думаю, зайду, проверю… Сама знаешь, служба такая…
— Знаю я твою службу! — ответила хозяйка. — Тебе лишь бы самогоном нагрузиться. Нету у меня никого! А печку топлю — так постирушки у меня! Вон, смотри, целую лохань воды натаскала…
— Постирушки, говоришь? — Заскрипели половицы под тяжелым полицаем, принявшимся бесцеремонно ходить по хате. — Нету никого, говоришь? — вновь повторил он. — А это что? Что это, я тебя спрашиваю? — неожиданно зарычал он.
Вовка осторожно раздвинул занавески — посмотреть, что происходит в хате. Над сидевшей на лавке хозяйкой нависал полицай своим дородным телом. В руке Рябченко сжимал драное Вовкино пальтишко.
— Молчишь? Тогда я сам тебе скажу: щенка-побирушку пригрела! Да знаешь, что я тебе за это сделаю?
— Да делай что хочешь! — заявила тетя Вера. — Мне уже все равно…
— Где он? — потрясая пальтишком, взвизгнул полицай, замахиваясь для удара. — Где заховала? А?
— Чё разорался? — Вовка раздвинул занавески и сел на лежанке, свесив ноги с печи. — Здеся я. А тетеньку не замай — хорошая она.
— Вот и свиделись, сопеля! — радостно оскалился Рябченко. — Думал, от меня сбежать легко?
— Ничё я не думал, — нахохлился Вовка. — Просто в интернат не хочу.
— А тебя никто и не спрашивает! На-ка вот, — он бросил Вовке пальто, — напяливай свою рванину и пошли…
— Егор, побойся Бога! Дай мальцу хоть помыться! — взмолилась тетя Вера. — Он ведь завшивел совсем!
— В интернате вымоют, — буркнул полицай. — У них там с этим строго.
— Ну будь ты человеком, Егор! — не отставала хозяйка. — Пока он мыться будет, я тебе стол накрою. Ты ведь и не обедал, наверное?
— И правда, похарчить, что ль? — задумался Рябченко. — Все дела, дела… А пожрать толком времени-то и нет. Наливочки своей фирменной, сливовой, нальешь?
— Сливовая кончилась, — огорчила полицая хозяйка, — зато есть первач, два раза сквозь опилки пропущенный!
— Эх, давай, Верка, свой первач! — облизнулся полицай, которому страсть как хотелось выпить.
Сидя за накрытым столом, полицай зорко следил за Вовкой, не давая мальчишке ни одного шанса для побега.
«Ну ничего, — думал Вовка, сидя в кадушке с теплой водой, поставленной в углу хаты за занавеской, — сейчас эта сволочь хлебнет теть-Вериной самогоночки, захмелеет. А от балдого я в два счета свинчу — и поминай меня как звали!»
