Игорь Михалков - Восход
Авария автобуса впоследствии оказалась мелким происшествием. Обе полосы Рублево-Успенского шоссе были буквально завалены беспорядочно расставленными машинами. Иномарки вперемешку с отечественными железяками, груды металлолома. Разбитые и покореженные, в осколках стекла и рыжих пятнах крови. В воздухе, казалось, вместо снежинок кружились мелкие частицы лопнувших подушек безопасности и клочки одежды. Многие машины затихли на обочине, кто разделил судьбу «Неоплана» среди деревьев, а кто, пробив преграду из бетонных столбцов, вылетел в кювет. На проезжей части в некоторых местах были целые горы спрессованных от ударов машин.
Но самое странное – ни одного человека на ногах. Везде тела. Валом неподвижных тел, причем лишь некоторые с травмами от аварии. Остальные выглядели так, словно просто легли отдохнуть. Как были, одетыми, – в бурое месиво снега и грязи. Тогда я думал, что все вдруг умерли. Лишь позже удостоверился: спят – от мала до велика. В салонах и на проезжей части посреди машин, в сугробах, на скамьях остановок.
Воздух дрожал от протяжного рева клаксонов. Звуки молотами стучали в ушах, не помогал даже включенный на всю громкость плеер. Я проклинал шоферов, уткнувшихся головой в сигнал.
Дальше было только хуже. Впереди над дорогой поднималась густая туча дыма – некоторые автомобили горели. Пламя передавалось через пятна топлива на асфальте, занимались все новые и новые машины. Сквозь решетку кондиционера просачивался ощутимый, до рвоты неприятный запах горелой плоти. Шоферы сгорали вместе с сиденьями и обивкой салонов, гибли пассажиры. Даже покрывшись волдырями, черные от копоти, люди не просыпались.
Позади взорвался бензобак «Неоплана». Пламя взметнулось над рощицей у шоссе, затрещали ветки. Откуда-то издалека донесся еще один взрыв. Такой силы, что машину качнуло.
Немало времени прошло, пока я полз среди разбитых автомобилей, норовя ежеминутно пробить шины, очень неприятное занятие. Когда неподалеку взревывал огонь, я бросался на таран, опасаясь взрывов. Затем внимательно объезжал препятствия.
Благодаря задержке чуть оклемался Пал Андреич. Он тяжело завалился на дверку и постанывал, когда мне удавалось немного разогнаться на чистом клочке дороги или проскочить по обочине. Ехать было трудно – уже опустилась темнота, в дымах кружилась мелкая метелица, а у большинства машин не работали габариты. Ох, и страшно же мне тогда было. Намного страшнее, чем сейчас, когда попривык к новому миру.
Стелилась раньше всегда оживленная, а теперь полностью мертвая трасса. Кое-где темноту разрезали неподвижные лучи фар. В отблесках виднелись скрюченные фигуры водителей – головой в руль, на асфальте у открытой дверки, под колесами… Казалось, мы едем не по федеральной трассе, а где-то в глубинке Кыргызстана после очередного авиаудара.
Никто не двигался, будто коловорот вселенной вдруг навсегда застыл. Лишь единожды, поднимая дымовые вихри, навстречу промчался «Хаммер» отвратительного бежевого цвета. Издалека он помигал нам фонарями на крыше, но я не остановился – заметил, что в заднем отделении джипа установлен станковый пулемет. Ударил по газам и, растолкав скопление легковушек, вырвался на открытую дорогу.
Нас не преследовали. Возможно, потому, что с нашей стороны проезжую часть перекрывал опрокинутый бензовоз. Парни из «Хаммера» (пассажиров вроде трое было) лишь посигналили мне вдогонку. Эх, может, я тогда сглупил? Может, надо было к ним присоединиться? Я-то, дурак, хотел шефа спасти. Кто бы мог подумать, что он… (два сверхнецензурных выражения).
За километр до МКАДа ситуация на дороге значительно улучшилась. До происшествия здесь образовалась привычная вечерняя пробка. Извилистая лента замерших автомобилей, залитая лучами тысяч фар, простиралась до самой Москвы. Аварий тут почти не было – народ уснул при заведенных моторах, но не в движении. Впрочем, это меня не воодушевило. Я ехал по разделительной полосе, минуя разбитые джипы вроде нашего, и старался не смотреть на ярко освещенные островки автобусных остановок. Люди там пачками валялись.
Москва издалека выглядела чужой. Куда и девался блеск миллионов фонарей и неоновых вывесок. На МКАДе работало освещение, кое-где горели окна в жилых домах, но большая часть города канула в заснеженной тьме. Везде была одна картина – разбитые автомобили на перекрестках и в витринах, неподвижные тела на тротуарах, лестницах и за стеклами ресторанов. В глубине спальных районов поднимались тяжелые тучи дыма.
Парковка у кардиоцентра выглядела не лучше. Все то же самое. Я впервые за тот день растерялся: куда везти Андреича?
Отрезвил меня вид на приоткрытую дверцу машины «Скорой помощи». Из нее наполовину высовывались больничные носилки, в них висел на ремнях какой-то парень с временной повязкой на шее. Рядом, вцепившись за ручку носилок, на бетонном помосте лежал санитар. Головой вниз, у заднего колеса неотложки. Шея у него была вывернута под неестественным углом, будто он уснул, выходя спиной вперед из машины, и не сумел сгруппироваться. С пробитого черепа натекла изрядная лужа крови.
Хватило нескольких шагов, чтобы удостовериться – персонал больницы валяется на полу в приемном покое и коридорах. Я возвратился к шефу.
Мы проехали почти до Третьего кольца, насколько хватило возможностей. Улицы настолько плотно усеивали тела и машины, что нельзя было проехать, не переломив кому-то позвоночник или не откатив какой-нибудь автомобиль. С момента встречи с «Хаммером» мы не обнаружили никого, стоящего на ногах или хотя бы в состоянии говорить. Уж скольких я пытался разбудить, хлеща по щекам, пиная под ребра и поливая водой из пластиковой бутылки. Люди были живы, у всех наличествовал очень замедленный пульс. Кажется, как при летаргическом сне. Я не сомневался, что до утра многие из них уснут уже навеки. Как-никак, а внешний термометр машины показывал девять градусов мороза.
Когда я выходил на улицу, то не раз слышал отдаленные взрывы. Позже оказалось, что это падали самолеты. Город практически умер, а у меня не было ни одной идеи насчет происходящего.
Пал Андреич очухался примерно к половине одиннадцатого. Я тем временем успел заехать на заправку. Благодаря Бога за работающие компрессоры, до отказа наполнил бак и несколько канистр, прихватил кое-каких продуктов. Так, на всякий случай – привычка.
Шеф приподнялся на сиденье и спросил, «какого хрена мы все еще в Москве». Я вопроса не понял. Пал Андреич что-то бормотал, разглядывая проплывающие у окна заваленные телами улицы. Начал нести какую-то ахинею насчет крылатых змей и Сколково, мол, надо ехать туда. Затем погладил меня по голове – я дернулся от неожиданности, – а он поблагодарил за службу и поддержку. Ткнул пальцем в ветровое стекло, указывая на небо. Спросил (помню это дословно): «Ты видишь, как переливаются ее грани?»
Я видел только тучи в серо-базальтовом небе. И бесконечность снежного песка, летящего над столицей. Было что-то красивое в этом небесном движении над замершей Москвой. Так я Андреичу и сказал.
Он очень странно на меня посмотрел. Будто подозревал, что я – главный виновник происходящего. Прошептал себе под нос что-то вроде заклинания, не сводя с меня глаз. Видя, что шефу становится легче, я спросил, куда ехать.
Пал Андреич покосился недобро и приказал, повторяясь, – в Сколково. Чем меня сильно удивил. Шеф не имел никакого отношения к научному городку: ни обязательств по депутатской должности, ни собственности, ни земельных интересов. Также смущал тот факт, что он не рыдает над мобильным, пытаясь вызвонить жену с детьми или любовницу. Выглядело так, будто он немного тронулся умом. Все время смотрел на улицу сквозь лобовое стекло – четко на небо. И щурился, точно видит не снежную ночь, а что-то ярко сияющее.
Пока мы выползали обратно на МКАД, шеф задремал. Обычным сном – с нормальным пульсом, похрапывая.
Я тихонько включил портативный телевизор. Некоторые каналы еще работали. Привычно крутились рекламные ролики и хохотали вечерние ситкомы. Нигде ни слова насчет происшествия в Москве и ее окрестностях. Лишь позже я догадался, что действуют телевизионные роботы, пуская по заданному кругу необходимые программы. Итак, началась какая-то глобальная эпидемия нездорового сна.
Мне повезло. У выезда на Сколковское шоссе попался прямой репортаж. Я очень обрадовался – есть еще где-то бодрствующие!
Вещали с итальянского канала – кудрявая девчушка на фоне римского Колизея. Она так быстро тараторила на английском, что мне едва удалось разобрать идею сообщения.
Весь мир окутывала статика. Все началось ночью двадцатого декабря: сперва накрыло Западное полушарие, прокатилось по Японским островам, Китаю, Сибири. Наконец, захватило Азию и стало продвигаться к Европе. Защиты от этой напасти не было. С каждым часом беда занимала все новые территории – уже останавливались Каир, Стамбул, Варшава, за ними Осло, Берлин и Прага. Было предположение, что это какой-то новый вирус. Но респираторы и средства химической и даже радиационной защиты не помогали. В странах, куда еще сон не добрался, объявляли чрезвычайное положение. Народ набивался в бункеры и подвалы.