Дмитрий Глуховский - Метро 2033: Последнее убежище (сборник)
— Вот блин, — чей-то голос.
Макс заморгал. И снова оказался в бетонной душной коробке палаты. Двухъярусные железные кровати. Трудновоспитуемые, толкаясь и потея, заправляли койки, натягивали одеяла до скрипа (не дай бог Хунта найдет складочку) и приводили себя в порядок. Кстати…
Макс оглянулся. А где Убер?
Скинхед сидел на полу рядом с койкой и держался за голову — лицо белое, как бумага. Иногда скинхед принимался скрипеть зубами и раскачиваться. Макс посмотрел на изуродованный шрамами затылок Убера и передернулся.
Как он вообще выжил? С такими травмами?
Убер почувствовал его взгляд и поднял голову. Белки глаз красные, страшные.
— Живой, брат? — спросил Макс.
— Ага. Не… не обращай внимания… Я в порядке.
— Сомневаюсь.
Убер обхватил ладонями железные столбики кровати, стиснул — пальцы побелели, и начал подниматься. Встал. Посмотрел на Лебедева.
— Профессор, — сказал он через силу, — вы образованный человек… Как называется усилие, от которого мозг болит?
Лебедев оторвался от Сашика, поднял брови — седые.
— Удар в челюсть вы имеете в виду, молодой человек?
Убер, несмотря на изуродованное страданием лицо, засмеялся:
— Ну… ну и шуточки у вас, профессор!
— Что вы, — сказал Лебедев растерянно. — Я… я вовсе и не думал шутить. Простите.
Убер замолчал, лицо вытянулось — теперь уже не от боли.
— Вы уникальный человек, профессор. Я серьезно говорю. Я с вас балдею.
* * *Вскоре их подняли «нянечки» и повели строиться. Это называлось «поверкой».
Группу выстроили в межтуннельной сбойке. Традиция. Воспитатели тут носили пижонские белые халаты, а нянечки по-простому — что удобней, то и носили. Хунта нависал над низкорослыми воспитателями, как темный засаленный утес.
— Трудновоспитуемый Убер! — начал читать воспитатель.
— Я! — отчеканил скинхед. Макс почувствовал нотки издевки за внешней четкостью ответа.
— Трудновоспитуемый Лебедев!
— Я!
— Трудновоспитуемый Кузнецов!
— Я!
— Трудновоспитуемый Лемешев!
— Я! — откликнулся Макс.
— Трудновоспитуемый…
— У кого жалобы, шаг вперед! — приказал Хунта.
Никто не вышел. Дураков нет.
Младший воспитатель Скобелев (он же Скобля), холеный, самодовольный, в сером фланелевом костюме под белым халатом, повернулся к начальству:
— Товарищ Директор, перекличка закончена. В наличии двадцать шесть воспитанников. Больных нет, отсутствующих нет. Отчет сдал младший воспитатель Скобелев. Разрешите приступить к трудотерапии?
Директор милостиво кивнул. Мол, конечно, конечно. Мятое лицо, редкие волосы. Макс впервые видел его так близко.
— Работайте, негры. Масса одобряет, — почти не шевеля губами произнес Убер.
Макс подавил невольный смешок. В строю захихикали.
Скобля повернулся к строю, кивнул «нянечке». Хунта заорал:
— По местам!
Дюжие «нянечки» повели колонну к месту работы. Трудновоспитуемые брали тачки и становились в очередь к земляному отвалу. Дальше в туннеле находилась огромная машина-компрессор, оставшаяся со времен метростроя, — от нее тянулись шланги к отбойным молоткам. Молотками ломали кварцевые пласты, тачками вывозили породу.
Временами машина работала, но чаще — нет. Пока механики в синих комбинезонах — наемные мазуты с Техноложки — возились с ней, в воздухе волнами перекатывался ленивый мат. Без ругани, как и без смазки, починка не шла. Пока длился ремонт, долбить породу полагалось вручную, ломами. Веселая жизнь.
Подошла очередь. Макс взялся за тачку, но фланелевый воспитатель покачал головой: не надо. Подозвал к себе — небрежно, чуть ли не пальчиком поманил. Макс сжал зубы. Ничего, мы с тобой еще встретимся…
— Трудновоспитуемый Лемешев, вас хочет видеть Директор, — сказал Скобля официально.
Макс усмехнулся.
* * *Кабинет Директора размещался под платформой станции, в некогда роскошном, по меркам метро, служебном помещении.
Сейчас от былой роскоши остались только следы — плакат «Соблюдай технику безопасности!» на стене, синий машинист смотрит сурово; несколько обшарпанных металлических шкафов; канцелярский стол. В углу замерло кресло, продавленное посередине. Коричневый дерматин расползся, обнажив фанерное дно, — обрывки поролона выглядели, точно плоть в месте укуса.
Плоть, из которой вытекла вся кровь. Макс вспомнил о дурацкой теории групп крови и усмехнулся.
Он помешал ложечкой, но отпить пока не решился. Макс уже отвык от горячего, а тут даже металлический подстаканник ощутимо нагрелся. От коричневой поверхности поднимался пар…
— Вы угощайтесь, — предложил Директор.
— Я угощаюсь, — сказал Макс. Интересно, что происходит? Зачем? Почему… Ладно, сформулируем по-другому. Макс прищурился. Почему именно сегодня?
Директор подошел ближе. Среднего роста, с виду не очень сильный, он, однако, рискнул остаться один на один с воспитуемым. Храбрец. Макс был известен как человек, создающий трудности. Несколько драк, конфликты с другими воспитанниками, дерзость и упрямство…
Неделя карцера не помогла исправить его характер.
Зато хоть волосы немного отросли.
— Мне кажется, вы озадачены, — сказал Директор. Какой милый человек, подумал Макс с иронией. Сейчас поинтересуется, нравится ли мне чай.
— Чай не слишком горячий? — спросил Директор.
Я бы мог вырубить его, подумал Макс. Взять в заложники и выбраться отсюда.
— Что? — спохватился он.
— Я говорю: чай нравится? Не слишком горячий?
Макс запоздало отхлебнул. Не чай, конечно, — хотя он все равно толком не помнил вкус настоящего чая. Помнил Макс только одно — он должен быть сладким. Этот — был.
Офигенно, правда.
— Очень вкусно, — сказал Макс. — Вы за этим меня позвали, Директор? Чтобы узнать мое мнение о вашем чае?
Директор охотно улыбнулся. Зубы мелкие и ровные, на некотором расстоянии друг от друга. Странная манера речи — словно уговаривающая, с доверительными (с чего бы вдруг?) интонациями. Обменявшись с Директором парой фраз, Макс невольно начал гадать — откуда мы с ним знакомы?
Прием. Очередной дешевый психологический прием.
— И это тоже, — сказал Директор. — Вас ничего не удивляет? Может, у вас есть вопросы?
Макс усмехнулся.
— Ну же! — подбодрил Директор.
— Я думал, здесь одни коммунисты.
— Верно, — согласился Директор после паузы. — Раньше так и было. Мы не отказываемся от своих корней… Но мы, настоящие питерские коммунисты, не можем стоять на месте. Нам нужно развитие. Остановка развития — это смерть, а мы не можем себе такого позволить.
— Но зачем вам туннель, в Москву? Это ведь бред, честное слово. Вы вроде умный человек…
Директор улыбнулся.
— Именно.
— Так, — сказал Макс, глядя на бывшего коммуниста с новым чувством. — Вы и не рассчитываете добраться до Москвы?
— Знаете, Максим Александрович… скажу вам по секрету — только между нами. Если мы завтра каким-то чудом дороемся до Москвы, то сразу же начнем новый туннель…
Макс прищурился. Интересная постановка вопроса. Перспективная.
— И куда же?
— Да куда угодно. В Нью-Йорк. На Луну — почему нет?
— Но — зачем?!
— Великая цель не может быть выполнимой. Понимаете, Максим? Иначе это уже не великая цель, а — тьфу. Временный успех.
— Тогда зачем нужна эта цель? Нам выжить хотя бы.
Директор покачал головой.
— Выживание — это непродуктивная цель, Максим. Как бы вам объяснить… Возможно, вы слышали: раньше, задолго до Катастрофы, люди отправлялись в экспедиции. Северный полюс, Южный. Если что-то случалось — а всегда что-то случается, это закон Мерфи — они возвращались обратно. А еды уже в обрез. Полярная ночь, мороз, чтобы согреться, надо хорошо кушать. И тогда начиналось самое простое и самое очевидное. Понимаете, Максим? — Директор выдержал драматическую паузу. — Когда единственная цель — выживание, главным становится вопрос: кого мы съедим следующим.
— И что делать? — Макс с интересом посмотрел на Директора. — Людей-то не изменишь…
Директор помолчал. Взял со стола блестящий стетоскоп, повертел в пальцах, снова положил. Поднял взгляд на Макса.
— Вы думаете? Возможно, люди не виноваты. Возможно, люди просто больны.
* * *— Или плохо воспитаны. Иногда я думаю, что весь мир — сумасшедший дом, Максим Александрович.
Макс прищурился.
— И вы решили взяться за его воспитание?
— Мне пришлось, — сказал Директор скромно.
— Это тоже великая цель?
— Да, — теперь он улыбался. — Но в данном случае — вполне выполнимая. И, как бы это объяснить… не основная цель. Скажем, если бы мы объявили, что «оздоровление человечества» — и есть наша задача, все бы давно разбежались. Несмотря на строгость «нянечек». Потому что все знают: лечиться можно бесконечно.
